Рыбы молчат по-испански - Надежда Беленькая

– Откуда ты это взяла? – Ева Георгиевна поморщилась.

– Ну как же? Из «Тайной жизни, написанной им самим».

– Самим! Вот именно! «Тайная жизнь» была написана им самим, и нет никаких оснований верить, что все это действительно происходило. «Тайная жизнь» – это всего лишь фантазия Дали о себе самом.

Так или иначе, больше всего Нину волновало раннее творчество Дали. Именно его раннему творчеству была посвящена Круглая книга. В ней рассказывалось про того Дали, который совершал ежедневные многочасовые прогулки по Порт-Льигату – каждая прогулка в точности повторяла предыдущую, потому что для работы ему была необходима повторяемость, рутина. Обойдя окрестности, переполненный впечатлениями, он возвращался к холстам. Дохлые ослы на берегу, они в самом деле существовали: павшую скотину крестьяне сбрасывали с обрыва. Он рассматривал морских ежей, раковины, выброшенных прибоем мертвых рыб, мусор на берегу, камни и песок. Любовался рельефом берега и метаморфозами неба. Все эти сказочные атмосферные явления, говорящие облака, апокалипсические зарева и закаты – они тоже были написаны с натуры. И главное, Дали всматривался в себя самого, в свое прошлое. Он говорил, что помнит себя в утробе матери – алое сияние, абсолютная гармония со всем на земле. Подобные откровения звучали претенциозно, но Нина была уверена, что все в точности так и было и он в самом деле помнил. Дали кропотливо переносил на холст собственный мир. Он ничего не придумывал, как считают иные – те, кто не научился слышать его тишину и растворяться в его пейзажах – он рисовал то, что существовало на самом деле, стараясь постичь и передать тайные законы бытия, то невыразимое, что передать невозможно.

Зато к позднему Дали Нина была равнодушна. Рисуя портреты миллионеров, которые мечтали увидеть себя изображенными в сюрреалистической манере, он забыл секретный код, оживляющий предметы и превращающий любого человека в космический миф, а без кода не получалось музыки, был только хаотичный набор звуков. Миф вытеснял личность, для постоянного поддерживания этого мифа Дали пришлось отказаться от себя самого. «Может быть, – думала Нина – и собственные мысли казались ей кощунством, – может быть, мастеру в самом деле нужно уйти вовремя… Если бы Дали умер молодым, как Лорка, не было бы всего этого нагромождения образов, заглушавших мелодию тишины, которую он когда-то уловил и передал. Умереть молодым – для него это было бы спасением. Кто знает, какой была бы старость Лорки? А что если бы он превратился в безобразного развратного старикашку?»

Все позднее творчество Дали представлялось Нине трагедией…

Вот про эту трагедию, про обретение, а затем потерю себя самого ей и хотелось рассказать в своем эпохальном романе, в Круглой книге, которая снилась по ночам и казалась совершенной.

Ее будущая книга была о Сальвадоре Дали, а вовсе не о Рогожине и его жалких обитателях…

Сколько раз Нина себя укоряла, чувствуя вину перед Рогожиным. Когда-то она объездила, обошла и облазила всю Каталонию, стараясь побывать всюду, где были Дали и Лорка, но так ни разу не зашла в краеведческий музей города Рогожина. Этот древний и значимый для российской истории город был представлен в Нинином сознании невзрачным маршрутом, состоявшим из нескольких улиц, кафе, кабинетов и дома ребенка. Скучную мизансцену заполняли собой заурядные персонажи, чьи имена Нине стоило большого труда удерживать в памяти – провинциальные чиновники, доктора, нотариусы, судьи, прокуроры и секретари Рогожинского областного суда, все они были по-своему колоритны, но их было ужасающе мало для портрета старинного русского города с богатым прошлым.

Как-то раз в одном из зеленых двориков, в узорной тени ясеней и берез Нина обнаружила красивый особняк, поднялась на крыльцо и вошла. За дверью располагалась контора с загадочным называнием «Служба одного окна». Вывеска озадачила Нину. Окон было несколько, и возле каждого стояли столы, стулья, толпились посетители. Нина подошла к молоденькой сотруднице, сидящей за массивным письменным столом, который, возможно, остался от прежней обстановки.

– Простите, – обратилась Нина. – А что здесь было раньше?

– Где? – не поняла девушка.

– Здесь, в этом доме. Видно, что дом очень старый, красивый, а никакой мемориальной доски на нем нет.

– Мемориальной доски? – девушка удивилась.

– Ну да, – терпеливо продолжала Нина. – Ведь на старинных домах обычно вешают доску с объяснением, что там было раньше. Ну например, чья-то усадьба, или особняк, кому-то принадлежавший. Суд, больница, дворянское собрание… Вот я и спрашиваю, что было раньше в этом здании?

– Понятия не имею, – фыркнула девушка, демонстративно углубляясь в бумажки.

«Неужели ей совершенно не интересно?» – думала Нина, выходя на улицу и еще раз обходя здание. Ветер перебирал зеленые ветки березы, старая сирень пузырилась гроздьями синеватых, уже кое-где бледнеющих цветков, и Нина в который раз понимала, что сирень, как бы хороша она ни была, неизменно напоминает кладбище.

И все же не только из одних чиновников состоял Рогожин. Были же, были, Нина не сомневалась, что были в этом городе умные, интеллигентные, самобытные жители, интересные собеседники, с которыми она легко сумела бы найти общий язык и подружиться. Но как, где могла она их встретить? В ресторанах, куда ее без конца таскали то испанцы, то Ксения, то все вместе приглашали Аду Митрофановну, Елену Ильиничну или кого-то еще, и Нине приходилось переводить – приглашали, чтобы отблагодарить, но среди сытных яств и провинциальной роскоши Нина всякий раз испытывала неловкость, потому что не могла забыть про деньги, которые уже получила сидящая перед ней за столом дама, Нина безошибочно определяла это по застенчивому румянцу на гладких щеках. И остальные, сидевшие за столом, тоже не могли об этом не думать – ни испанцы, ни плотоядно хохочущая Ксения, ни сама приглашенная чиновница, которая тоже тяготилась этим сидением в ресторане – тяготилась исключительно на подсознательном уровне, потому что вся поверхность сознания была занята множеством тарелок, тарелочек, бокалов и графинов, которые приносила и уносила на подносе немолодая пышногрудая официантка с бантом на высоком шиньоне и малиновым ртом, и Нина любовалась и удивлялась, потому что была уверена, что такие официантки давно отошли в прошлое.

Вообще Нина с удовольствием рассматривала и изучала всех, кого встречала в Рогожине, наблюдала местные нравы.

С восхищением отмечала метаморфозы, случавшиеся с людьми, которых Ксения прикармливала подарками и деньгами.

Приручение строптивой окружающей среды Ксения называла «пропитывать слой». Выражение было заимствованным, его придумала не Ксения, а знаменитая Регина Сергеевна, куда более значительная и уважаемая в Рогожине фигура. Пропитывать слой следовало постепенно, глубоко и по всей поверхности, как опытный кондитер пропитывает коньяком и сиропом свой торт, не брезгуя ничем и никем – от горничных и коридорных в гостинице до самой Людмилы Дмитриевны из департамента образования и судей областного суда. Потому что никто не мог знать наверняка, как все сложится и не будет ли зависеть успех важного дела от готовности помочь и от быстроты реакции маленького и никому до поры до времени не интересного функционера. Но и не только поэтому: человеку необходимо окружать себя положительной энергией, – именно так поучала Ксению практичная и не склонная к суевериям Регина.

И притягивалась эта положительная энергия не в одночасье.

Начинать следовало осторожно – с одной стороны, чтобы не испугать до поры до времени невинную или опасающуюся новых лиц чиновницу размером взятки или ценностью подарка, с другой, чтобы подарок или сумма денег не превышала установленный стандарт. Например, администраторам гостиницы, мелким работницам ОВИРа и загса, нотариусам и секретаршам следовало дарить конфеты, вино, косметику или шейные платочки, но ни в коем случае не более ценные вещи, потому что, получив хотя бы раз крупное подношение, человек инстинктивно принимался ждать чего-то похожего в следующий раз и сильно расстраивался, если ожидания не оправдывались. «Зоопсихология», – усмехалась Ксения, делая очередную запись в блокноте, где она помечала, кому, что и когда следовало дарить.

Появившийся в дверях кабинета посредник должен восприниматься не как потенциальная опасность, а как маленький праздник – только тогда слой поддается и начинает вырабатывать правильную энергию. «Никто, запомни, никто не должен быть забыт, – наставляла ее премудрая Регина. – Охвачены должны быть абсолютно все», – и Ксения тщательно следовала этим советам.

Отмечать и запоминать приходилось каждую мелочь: день рождения судьи, день рождения Людмилы Дмитриевны из департамента, день рождения начальника департамента, а иной раз их родственников, мужей и жен, детей и внуков.