Том 6. У нас это невозможно. Статьи - Синклер Льюис

Конец марта. Лучи солнца освещают осевший и почерневший снег. Уит медленно подъезжает по грязному снегу к дому Трумена Уэбба. По дороге сюда он уже оставил в десяти местах заказанную рыбу, всего только рыбу, но здесь, у Уэбба, он оставляет, сверх того, ни словом об этом не обмолвившись, пачку брошюр, завернутых в запачканную рыбой газетную бумагу.

К следующему утру все эти брошюры уже лежат в почтовых ящиках фермеров, живущих за Кизметом, в двенадцати милях от этих мест.

На следующий день поздно вечером Джулиэн Фок привез к тому же Трумену Уэббу старого доктора Олмстэда. У мистера Уэбба больна тетка. Еще недели две назад она не нуждалась в столь частых визитах врача, но — как все жители округа могли убедиться, что они и не преминули сделать, подслушав переговоры сторон по сельской телефонной линии, — доктору придется теперь наведываться каждые три-четыре дня.

— Ну что, Трумен, как поживает старушка? — весело спросил доктор Олмстэд.

Стоя на крыльце, Уэбб тихо ответил:

— Все в порядке! Валяйте. Никто не появлялся. Джулиэн быстро выскочил из машины, открыл багажник, и оттуда вылез высокий человек в визитке и потертых брюках, с фетровой шляпой под мышкой, который, охая от боли, с трудом расправлял затекшие члены.

Доктор сказал:

— Трумен, мы привезли очень важную дичь, за которой по пятам гонятся сыщики! Познакомьтесь: конгрессмен Ингрэм… товарищ Уэбб.

— Хм! Вот уж не думал дожить до того, что меня будут величать «товарищ». Очень рад вас видеть, сэр. Послезавтра мы переправим вас в Канаду. У нас есть про запас несколько верных лесных тропинок через границу… А теперь вас ждут великолепные горячие бобы.

Чердак, где мистер Ингрэм провел ночь и куда поднимались по лестнице, обычно скрытой за грудой ящиков, был «подпольной станцией», послужившей в 1850-х годах, во времена деда Трумена, убежищем для семидесяти двух черных рабов, бежавших в Канаду, и на стене над усталой головой беглеца еще можно было прочитать надпись, сделанную углем много десятилетий назад:

«Ты накрываешь для меня стол в присутствии врагов моих».

Действие происходит в седьмом часу вечера около каменоломни «Тэзброу и Скарлетт». Джон Полликоп в своем аварийном автомобиле тащит на буксире машину Бака Титуса.

Завидев патруль, они останавливаются, и Джон принимается демонстративно копаться в моторе у Бака. Столь невинное занятие не вызывает ни малейших подозрений у минитменов. Но вот они останавливаются у самой глубокой ямы в каменоломне. Бак бродит, зевая, около машины, а Джон возится с мотором. «Давай!» — командует Бак, и оба подбегают к громоздкому ящику с инструментами, стоящему на заднем сиденье машины Джона, хватают из него охапку экземпляров «Вермонт Виджиленс» и бросают их в каменоломню. Ветер подхватывает листовки.

Наутро десятники Тэзброу успели порвать много листовок, но около сотни все же попало в карманы рабочих каменоломни и оттуда пошло по рукам рабочего люда в Форте Бьюла.

Сисси вошла в столовую, устало потирая лоб.

— Я раздобыла интересную вещь, папа. С помощью миссис Кэнди. Будет что послать другим агентам НП. Послушай, папа! Мы теперь с Шэдом такие друзья — водой не разольешь. Ну, ну, не лезь на стену! Если понадобится, я сумею вытащить у него из кобуры револьвер. Шэд тут как-то расхвастался, что Фрэнк Тэзброу, он и уполномоченный Рийк проворачивают одну аферу сбывают гранит для общественных построек. И он сказал — понимаешь, он хотел показать, на какой короткой ноге он с Фрэнком, — так вот он сказал, что все данные об этой махинации Тэзброу заносит в красную записную книжку, которую держит у себя в письменном столе. Старик Фрэнк, конечно, считает, что ему бояться нечего, — у такого верного корпо никогда не будет обыска! Так вот, двоюродная сестра миссис Кэнди нанялась на время к Тэзброу, и, черт меня побери, если…

(— Сисс-си!) — …если две старушки не выкрали для меня сегодня эту красную книжечку. Я тут же сфотографировала все страницы, и они положили ее назад! И знаешь, что обо всем этом сказала наша Кэнди? «Печка, — говорит, — у Тэзброу совершенно не тянет. Разве в такой печке испечешь порядочный пирог!»

XXVII

Мэри Гринхилл, мстившая за убийство Фаулера, была единственным человеком среди заговорщиков, которым руководило чувство смертельной ненависти, а не увлеченность интересной, хотя и немного нелепой игрой. Ненависть и стремление отомстить убийцам оказались для Мэри укрепляющим лекарством. Она поднялась из мрачной бездны скорби, ее глаза снова загорелись живым блеском, в голосе зазвучало трепетное веселье. Она сняла вдовий траур и стала появляться в ярких платьях — правда, приходилось теперь экономить и каждую свободную копейку отдавать в фонд Нового подполья, но Мэри стала такой тоненькой, что могла носить самые сногсшибательные платья Сисси.

Смелости у нее было больше, чем у Джулиэна и даже чем у Бака, — она увлекала Бака на самые рискованные авантюры.

Так, однажды днем Бак и Мэри — с виду дружная супружеская чета — бродили в сопровождении Дэвида и Фулиша по центру Берлингтона, где их никто не знал, хотя многие разбитные городские псы и уверяли растерявшегося провинциала Фулиша, что они с ним где-то встречались.

Время от времени, когда на них никто не смотрел, Бак бормотал: «Давай!» — а Мэри, стоя в двух шагах от минитменов или полисменов, с беспечным видом выкладывала скомканные листовки. Это было «Краткое жизнеописание Джона Селливэна Рийка, второсортного политического проходимца, а также занимательные картинки из жизни палача полковника Дьюи Хэйка. Пособие для воскресных школ».

Она вынимала скомканные листки из специально устроенного внутреннего кармана своей норковой шубы, который шел от плеча до талии. Он был сделан по совету Джона Полликопа, изобретательная супруга которого пользовалась в свое время таким карманом для тайной перевозки спиртного. Брошюры были скомканы очень обдуманно. С расстояния в два ярда они казались выброшенной ненужной бумажкой, но каждая лежала так, что в глаза бросались напечатанные красным шрифтом слова: «Хэйк топтал старика, пока тот не умер». Эти измятые листовки, брошенные в мусорные урны, воткнутые в невинные игрушечные вагончики перед лавками скобяных изделий, засунутые между апельсинами во фруктовом магазине, куда они зашли купить плитку шоколада для Дэвида, — привлекли в этот день внимание нескольких сот берлингтонцев.

По дороге домой Мэри, сидевшая на заднем сиденье, воскликнула:

— Это их расшевелит! И пусть только папа закончит книжку о Суоне… О господи!

Дэвид оглянулся на нее. Она сидела, закрыв глаза стиснув руки.

Мальчик прошептал Баку:

— Если б только мама так не волновалась!

— Твоя мама — замечательная женщина, Дэви!

— Я знаю, но… Я ее боюсь!

Один план Мэри и придумала и осуществила сама. Она украла с журнального прилавка магазина Тайсона десяток экземпляров «Ридерс дайджест» и десяток номеров журнала большого формата. Позже она незаметно положила их на место. Они казались нетронутыми но в каждом номере большого журнала лежала листовка «Готовьтесь примкнуть к Уолту Троубриджу», а под обложкой «Ридерс дайджест» скрывалась брошюра «Лживые измышления корповской прессы».

Чтобы всегда быть в центре заговора, отвечать на телефонные звонки, принимать беглецов и отваживать любопытных, Лоринда отказалась от остатка своей доли в «Таверне долины Бьюла» и поселилась у Бака в качестве экономки. Пошли сплетни. Но в такое время, когда все труднее становилось с хлебом и мясом, людям некогда было обсасывать эти сплетни, как леденцы, и, кроме того, кто мог всерьез заподозрить эту въедливую культуртрегершу, для которой опыты по применению туберкулина были гораздо важнее, чем любовная игра с пастушком на лесной лужайке? И так как Дормэс очень часто бывал у Бака и иногда оставался ночевать, то теперь эти робкие любовники впервые имели возможность отдаться своей страсти.

Не столько лояльность в отношении доброй Эммы (которая была слишком довольна жизнью, чтобы ее можно было жалеть, и слишком уверена в незыблемости своего положения, чтобы ревновать), сколько о вращение к необходимости прятаться по углам сделал их любовь такой осторожной и скупой. Оба они не были столь наивны, чтобы думать, что даже у самых порядочных людей любовь исчерпывается одной комбинацией, вроде обязательного хлеба с маслом, но оба не любили что-либо делать украдкой.

Комната Лоринды в доме Бака — большая, квадратная, светлая, со старинными обоями, на которых множество маленьких мандаринов изысканно выходили из паланкинов у окаймленного ивами пруда, с кроватью под балдахином и с пестрым тряпичным ковром, — комната та за два дня (так быстро идет жизнь во время революции) стала единственным местом, где Дормэс чувствовал себя дома. С живостью молодого новобрачного влетал он в эту комнату, не заботясь о состоянии туалета Лоринды. А Бак все видел, все знал и только посмеивался.