Город на Стиксе - Наталья Земскова

Мы прошли через тесные сени, где я по закону жанра споткнулась о железное ведро, и оказались в слабо освещенной комнате.

— Свет зажигать нельзя — не обессудьте, девушка. Да и нет его, света — как я и говорил, обрезали. Поставил генератор, но свет включаю редко, чтобы, прости за каламбур, не засветиться. Даже сосед мой, Бажин, ничего не знает — вон, снег приходит чистить каждый день. Он парень честный — сразу б раскололся.

Пока я озиралась, Мелентий собрал на стол и, предложив мне плетеное кресло, сам уселся на лавку.

— Давай чайку. Баранки, мед, есть тертая клубника.

— Клубника? Ну, вы даете.

— Дак я ведь готовился, понятно — запасы сделал до весны. Ты расскажи: что происходит за забором? Тут участковый приходил, общался с Витькой на моем крыльце. Расселение, значит, остановили?

— Нет. Приостановили. Временно. До лета. Но ВОО-ПИКу удалось поставить вопрос о статусе охранной зоны вашей улицы. Ее и примыкающего переулка. Протолкнули в Думу.

— Вот здорово! Не может быть, не верю!

Мелентий подскочил, сунулся в шкафчик и вытащил шкалик.

— За это надо выпить, Лизавета.

Я покачала головой и слабо усмехнулась:

— И к февралю должны принять решение. До того некстати эти праздники! Сейчас бы расшевелить общественность. Решили после каникул собрать прессконференцию — ну, это историк Градышев. Он, между прочим, каждый день звонит в милицию и требует, чтобы вас искали. Да! И организовал сюжет на телевидении. Кошмар…

— И хорошо, пусть ищут.

— А вы. Что, так и будете сидеть до февраля?

— Ради такого дела посижу, не тресну.

Раздухарившись, Мелентий проводил меня на трамвай, и, пока шли, я рассказала всю историю про белых рыцарей.

— Ты вот что. Поезжай-ка к Градышеву.

В университет мы поехали с Дуняшиным. Сидели перед профессором Градышевым и в два голоса рассказывали. Владимир Федорович слушал нас очень внимательно, изредка кивая и покусывая усы. Мы говорили очень долго, не упуская ни одной детали. Встреча с Людмилой Стрельцовой, стихи Саши Водонеева, попытка предупредить Фомина, ночное посещение Кафедрального собора, картина с изображением рыцарей, история Татьяны Усольцевой, тетрадь Фомина, теория столицы и провинции, Мелентий, история Стикса, «граница Синеглазова», матрица, записка со стихами, разговор с Арефьевым, теория Синицына и объяснение Магистра — все выкладывалось в цельный рисунок. Пытаясь ничего не упустить, мы перебивали друг друга, то и дело возвращаясь назад и вспоминая новые детали. Когда закончили, профессор взял записи Фомина и погрузился в чтение. Наконец, он сказал:

— И вы хотите знать, что происходит? — Владимир Федорович на минуту замолчал и снял очки. — Я вам скажу. Но есть одно условие. Не для печати.

Мы переглянулись.

Профессор встал, подошел к окну и закрыл форточку. Чтоб не подслушали, что ли? Мы же на шестом этаже.

— Но, собственно, вы сами все распутали. То и скажу: город-гурман пожирает своих персонажей.

— Почему гурман?

— Так, неудачная шутка. Ну, питается, ест, поглощает. И не кого-нибудь — художественную элиту. В свое время я думал писать диссертацию и основательно изучил труды Синеглазова.

— Труды из архива?

— Из архива, еще из университетской библиотеки, и сын его очень помог… Думал писать диссертацию, но не время. Пока что не время. Матрица есть, безусловно, и она обозначена верно. Все это сложно доказать на фактах, но, тем не менее, она работает. Есть код развития вне нашего сознания. Да, Город — не наш город, а город как таковой — организм, подобный человеческому. И как человеческая жизнь напрямую зависит от подсознания, так и история города во многом творится городским бессознательным, хотим мы того или нет. Как бы вам объяснить-то попроще? Вот мой знакомый, главбух одной солидной фирмы. Все жаловался на тяжелую работу, а сам никак не уходил на более комфортную — ну, связи, положение, понятно. И вдруг — панкреатит на ровном месте. Болеет, ничего не помогает. Добрался до психологов и психоаналитиков. И выяснилось что? Что подсознание таким варварским способом помогло человеку уйти с нелюбимой работы. Вот так-то, мои дорогие.

— То есть убийством известных людей Город решает некую собственную проблему?

— Вот именно, проблему. Собственную. Точнее, несколько проблем. Я совершенно согласен со Скарабеевым в том, что город для своей истории, ну, скажем так, привлекает особых людей.

— Да, Сахарова, Гейденрейх, мы говорили…

— Фомин, Бернаро, Водонеев и Арефьев — все приезжие. «Особенные» люди. Их тоже привлекли сюда, помогли развиться. Эта история с Кафедральным собором. Рыцари действительно подключились к силе данного места и, что хуже, к хтоническим силам.

— Каким? — поперхнулся Дуняшин.

— Хтонические силы. Хтон — от греческого «земля». Боги и энергии, которые так или иначе были связаны с производительными силами земли или с подземным миром. Дочеловеческое, нечеловеческое начало. Мир земных разломов, чащоб, мир глубин. Может быть, деревянные идолы. Но не это определило трагичный исход.

— Тогда что же?

— Думаю, рыцари более выгодны Городу в качестве мифов, нежели живых людей.

— Как это?

— Очень просто. Молодые города вроде нашего нуждаются в мифах, легендах, героях. То есть в мифологической ауре. Чтобы жить, развиваться и крепнуть.

— Триста лет — какой же он молодой! Как Санкт-Петербург, между прочим.

Профессор улыбнулся нам, как детям:

— Ну, назовите питерских мифических героев, так, навскидку.

— Екатерина, Петр, ну… Пушкин, Лермонтов и Гоголь, Ахматова, Блок, Достоевский.

— Екатерину и Петра оставим — это не элита, а правители. Пушкин, Гоголь и Блок. Их, конечно, значительно больше, но пока остановимся. И?

— Внезапная ранняя смерть в расцвете таланта.

— Вот именно, внезапно и в расцвете. Город не может без мифов. Особенно город с претензией. А что касается теории провинции, то это было косвенной причиной. Да, она не нуждается в гениях, — да и кто гений, кто не гений, очень спорно, — и не может быть полигоном для их деятельности, а, значит, отторгает чужеродный элемент.

— Сама же привлекла и сама отторгает?

— Единство и борьба противоположностей. Законы философии никто не отменял.

Мы все надолго замолчали.

— Владимир Федорович, как спасти Магистра? — в конце концов спросила я.

— Не знаю. Этого — не знаю. Постойте. Дайте снова поглядеть на снимок.

Я протянула репродукцию картины Фомина. Профессор подошел к окну, всмотрелся в изображение:

— Фомин. Невольный провидец. Да, картина. Поскольку ваш Магистр стоит в кулисах — ведь в кулисах, не на сцене? — то, думаю, надежда все же есть. И если через месяц-два мы не получим никаких известий, то, думаю, не получим их вообще.

Мы с Олегом молча прошли до трамвая, молча доехали до ЦУМа, молча направились в разные стороны. Каждо-му требовалось одиночество, чтобы переварить разговор. У меня это лучше выходило на Набережной, и я опять брела к бывшему Кафедральному собору. Постояв над ледяной Камой и отыскав в белой дымке мосты, вошла в галерею. До закрытия оставалось полчаса. Я поднялась к богам — взглянуть на их лики, просить за Магистра.

Ночью мне снова снились кошмары: я плутала в анфиладах галереи. Проснулась — и меня осенило. Я встала, подошла к столу, отыскала запасной «волшебный листок», вырванный из блокнота Бернаро тогда, в Испании, и быстро написала: «Магистр жив, он уехал из города».

На другой день, двадцать девятого декабря, я переезжала в новую квартиру. Все было приготовлено заранее, и мы управились часа за три. По традиции, в веселых хлопотах принимала участие добрая половина редакции, так что переезд с перевозом моего скромного барахла перетек в новоселье, новвоселье — в новогодье, и праздник весьма затянулся. Съедено и выпито было немало. Старый год помаленьку уходил, истекал…

И тут в моей новой квартире раздался звонок. Я открыла дверь. На пороге стоял Сергей с гигантским букетом цветов. Уже вполне хмельной, но понятливый народ зашевелился, потянулся к вешалке.

Когда, наконец, дверь закрылась за последним гостем, Сергей притянул меня к себе и рассмеялся так, как умел только он:

— Я сдал билет на самолет. Вот будет разговоров.

Эпилог

Через полтора года мы с Сережей прилетели в Город на открытие музея Дягилевых в Бикбарде. И опять стояла жара, и город дремал в пыльной зелени красок. В моем распоряжении было каких-то полдня, и я побежала в редакцию с грудой подарков. Нарочно не звонила, чтоб организовать сюрприз. Сюрприз получился.

— Кронина, ты? — онемела вся круглая Жан-ка. — Я счас от радости рожу.

Нет, я знала, что девушка больше года замужем за своим чиновником, что она почти в декрете, но как-то не представляла ее реально ничьей женой, тем более, беременной. Привезенная в подарок немецкая обувь без каблука оказалась весьма кстати.