В осколках тумана - Сэм Хайес

— Никогда, — заявляет Джулия. — Дэвид никогда бы не тронул Флору.

Дэвид обижал тебя, Флора? — показываю я.

Дочка лежит на белой кушетке в больничном халатике. Ей пришлось раздеться, стоя на стерильной пластиковой простыне, — на случай, если выпадут какие-нибудь улики. Одежду положили в пакеты и наклеили на них этикетки. Даже куклу у нее забрали.

Он тебя обижал? — показываю снова.

Флора качает головой и отвечает: Ты сказал не уходить с лодки, но мне стало скучно. Дэвид нашел меня на улице.

— Видишь?! — радуется Джулия. — Он ее не похищал!

Я обнимаю ее. Она не говорила, что снова хочет быть со мной, но и не утверждала обратного. Она все еще немного верит в невиновность Дэвида.

Флора со слезами на глазах ложится на кушетку. Выходя из комнаты, я вижу, как ее ручки чертят: Прости меня.

Врач приступает к работе. Мне там больше не место.

Через двадцать минут педиатр приглашает меня в кабинет.

Флора сидит на коленях у Джулии. Она посасывает леденец, но усталые глаза то и дело закрываются, а голова клонится вперед.

— Мистер и миссис Фрэнч, у меня хорошие новости. (Джулия не поправляет врача по поводу фамилии. Добрый знак.) С вашей дочкой все в порядке. Единственное, от чего она страдает, — от чувства вины из-за того, что ушла с лодки без разрешения. В остальном все прекрасно. Я попрошу детского психолога поговорить с ней. Чтобы окончательно убедиться.

Мы с Джулией дружно киваем. А я уже и не помню, когда мы были в чем-то согласны.

Эд ждет нас у входа в отделение.

— Ты здесь как дядюшка Эд или как инспектор уголовной полиции?

После того как я узнал, что Флора жива и невредима, в моем голосе появились новые нотки. Нотки надежды, первый ее проблеск за долгие месяцы печали. Вдруг у меня, как от яркого света, начинают слезиться глаза.

— И то и другое, — отвечает он. — Поэтому я советую всем пойти домой. Вместе.

Эд оглядывает мою семью. Пока мы занимались Флорой, он присматривал за Алексом.

— Пап, а я ехал в полицейской машине! И дядя Эд дал мне поговорить по рации! — Я ерошу ему волосы, и Алекс возмущенно отпрыгивает. — Ну пап!

— Кстати, о машинах, — оборачиваюсь я к Джулии, — твоя и «лендровер» Мэри все еще у… — Не знаю, как сказать. Мне не хочется даже произносить его имя. — Надо бы забрать их…

— Завтра, — отвечает Джулия.

Она закутывает Флору в свое пальто. Дочь уже спит, вцепившись в мою шею.

Эд предлагает нас подбросить домой, хотя, честно говоря, я не знаю, где теперь мой дом.

Камень угодил в лакированный столик, на котором стояли лампа и ваза. Услышав звон разбитого стекла, Дэвид резко обернулся. Флора не пошевелилась. Она стояла спиной к окну. Швыряя булыжник, я боялся ее задеть, но как-то же нужно было проникнуть внутрь. Вряд ли Карлайл гостеприимно распахнет передо мной дверь. Флора что-то рассматривала — фотографии, наверное, — и только когда я, обмотав руку курткой, выбил остатки стекла, она повернулась ко мне. Я запрыгнул в окно, ударившись головой о каменный карниз.

Отойди! — показал я, но из-за куртки жест вышел убогим.

Дэвид вскочил. Защищаться он и не пытался. Просто смотрел на меня, словно даже был рад моему приходу.

— Ублюдок! — заорал я и, подскочив к нему, дважды заехал по лицу. Затем с силой пнул и кулаком ударил в живот.

На этом я бы не остановился, если бы не Флора. Она расплакалась, руки ее метались в путаных жестах. Я толкнул Карлайла на диван. Он так и не произнес ровным счетом ничего, даже когда я набрал номер Эда и вызвал полицию.

— Что ты наделал, урод?!

Я нависал над ним, не оставив ни единого шанса вырваться. Со странным спокойствием Карлайл взял альбом с фотографиями, который рассматривала Флора, и не спеша начал перелистывать. От увиденного внутри все сжалось. На каждой странице были небрежно наклеены снимки Джулии, Мэри, детей, даже мои. Держались они на обрывках клейкой ленты или остатках пластилина.

Все хорошо, солнышко, — успокоил я Флору. — Скоро приедет дядя Эд, он нам поможет.

От желания снова ударить Карлайла адски горели руки.

Ты побил Дэвида. Значит, ты плохой? — подрагивающими пальцами показала Флора. В лицо мне она даже не смотрела. — Тебя посадят в тюрьму?

Я покачал головой, глядя, как Дэвид все листает альбом, и подумал: «Нет, хотя следовало бы». Перед глазами мелькали снимки жены и детей. Как будто Карлайл демонстрировал, чего я лишал себя долгие годы, предпочитая бутылку.

Если честно, Флора, — показываю я, — мне кажется, что меня только что освободили.

В доме пахнет сыростью. Холод собачий. На улице, под желтыми фонарями, и то теплее, наверное.

Я включаю отопление, котел начинает шуметь, и через пятнадцать минут — ровно столько требуется, чтобы прикосновениями, улыбками, чаем и одеялами собрать мою семью, — мы чувствуем, как по дому ползет сухое тепло.

— Что ж, — произношу я.

Джулия устроилась за кухонным столом напротив. Ей хотелось вернуться к себе домой, в Или. Вместе со мной.

Мэри мы нашли мирно спящей, дыхание мерно поднимало ее грудь. Бренна и Грэдин сидели у себя в комнате. Когда Джулия заявила, что забирает их с собой в Или, они заерепенились.

— Мы будем хорошо себя вести, честное слово! — принялась заклинать Бренна.

Брат ее угрюмо молчал, явно еще не оклемавшись после отсидки в участке. Эд все же не стал заводить дела. Но он уверен, что парень что-то скрывает.

— Мы не можем вас оставить здесь. — Джулия быстро собирала вещи подростков. Оглянулась на меня: — Как ты думаешь, с мамой ничего не случится?

Я успокаивающе покачал головой. Какая она все-таки красавица. И как странно, что мы не грыземся и не обвиняем друг друга.

— Одна ночь, только одна ночь. Больше мне не нужно. Всего одна нормальная ночь дома, как раньше. И мы вчетвером.

— Плюс еще двое, — рассмеялся я. — Ребята тоже хотят спать.

Всего одна ночь. Если это все, на что я могу рассчитывать, то надо запомнить ее так, чтобы воспоминаний хватило до конца жизни.

Чашку с чаем Джулия обхватила двумя руками.

— Ох, Марри, — вздыхает она.

Ее нога под столом касается моей.

Флора уже спит. Мы устроили для нее гнездо из одеял и мягких игрушек. Уложили в него наше сокровище и поцеловали — в щеки, одновременно, как всегда делали в прошлой нашей жизни.

А потом посмотрели на Алекса. Он читал в своей кровати и помахал рукой, явно не желая телячьих нежностей.

— Кое-что не меняется, — усмехнулся я.

— А кое-что меняется, — ответила она.

Сейчас мы сидим на кухне и пьем чай.

— Я так устала, что могу проспать тысячу лет.

— Так ложись, — отвечаю я. — А я посижу и постерегу тебя.

Джулия

Вот мы и дома. Вернулись вчера вечером. Корреспонденция на коврике в прихожей высилась приличным холмиком. Еще одно письмо пришло сегодня утром. Начинаю с него. Из конверта выскальзывают бумаги. Я быстро просматриваю официальный текст, изучаю остальные документы. Все готово к разводу. Финал близок.

Марри уже ушел. Поехал в Нортмир, чтобы убедить маму лечь в больницу. Дети еще спали, и он настоял на том, чтобы я осталась с ними.

— Надин вызвалась поехать со мной, потом вернется на твоей машине. И еще я поговорил с Эдом. — Марри нерешительно помолчал. — Ему уже предъявили обвинение в похищении.

Я бросаю документы на стол. В дверях сонная Флора трет глаза. Выглядит чудесно, слава богу, вся эта безумная карусель, похоже, не особо сказалась на ней. Появляется Алекс, прямиком устремляется к холодильнику. Быстро засовываю бумаги обратно в конверт, чтобы он их не увидел.

Привет, милая, — показываю я Флоре. — Хорошо спала?

Уж я-то знаю, что хорошо. Ночью шесть раз смотрела, как она там.

На несколько мгновений верится, что все такое обычное, нормальное. Мы на кухне, готовимся завтракать. Марри рыщет по дому в поисках чистой рубашки. Алекс за кухонным столом дописывает домашнее задание, а Флора играет с куклами, хотя ей пора одеваться. Ну а я глажу найденную рубашку, вместе с Алексом спрягаю французские глаголы, напоминаю Флоре, что нужно собираться в школу Затем быстро привожу себя в порядок, одеваюсь. На улице холодно, но нам весело. Забираемся машину. Наш такой обыкновенный день начинается.

Осознание, что жизнь больше никогда не будет прежней, вызывает почти физическую боль. Марри поселится на своем катере, мама останется совсем одна в Нортмире, и никто не услышит, если к ней вдруг вернется речь. А я буду жить с детьми.

— Марри, — зову я и представляю, будто он все еще здесь. Вот он оборачивается, во взгляде ожидание и надежда. У него свежее, не истерзанное выпивкой лицо. — А может… Может, ты… мы попробуем начать все заново? (Выходит не очень убедительно.) Наверное, мы должны постараться ради детей… Может, нам следует обратиться к специалисту… (Нет, это ему точно не понравится.) — Марри Фрэнч, — я хватаю его за плечи, — я тебя люблю. Я люблю тебя, люблю тебя, — твержу я, и теперь он все понимает.