Цмцерон - Пьер Грималь

Предчувствия Цицерона подтвердились во время augurium salutis — церемонии, которую в том году совершал авгур Аппий Клавдий; смысл церемонии состоял в том, чтобы определить, суждено ли государству процветание также и в наступающем году. Augurium salutis должен был указать, благосклонно ли примут боги моления о благополучии Рима, которые к ним возносились. Обряд разрешалось совершать, только если в государстве царил мир. В 63 году наступил такой момент, когда Помпей, добившись победы в Сирии, остановился в Антиохии, чтобы дать короткую передышку себе и своим солдатам перед началом Иудейской кампании. Аппий Клавдий, таким образом, имел возможность провести положенные обряды и предузнать волю богов, но знамения оказались неблагоприятны. Зловещие птицы показались на небе в том месте, где им не полагалось быть; отсюда следовало, что государство ждут волнения и беды. Как обычно в подобных случаях, дурные предзнаменования, раз начавшись, следовали одно за другим: в безоблачном небе сверкали молнии, то и дело возникали землетрясения, людям показывались привидения, а небо на западе внезапно охватывало пламя. Все говорило о том, что наступающий год будет полон зловещих событий. Теперь нам еще более понятно, почему Цицерон столь упорно отстаивал свою политическую линию, не хотел отнимать у сената его последнее оружие и поставил себе целью защитить мир в государстве, полагаясь прежде всего на силу своего слова. В речи в защиту Рабирия есть одно характерное место: слушатели криками протеста прерывают оратора, он же яростно продолжает доказывать, что убийство Сатурнина было оправдано государственной необходимостью; крики постепенно смолкают. Цицерон не сомневался, что раз он борется за мир между сословиями, большинство граждан его поддержит.

Было мгновение, когда казалось, мир между сословиями поколебался. Один из трибунов внес предложение вернуть сыновьям римлян, погибших в сулланских проскрипциях, политические права, которых их в те годы лишили. В интересах государства Цицерон выступил против предложения, о чем рассказал сам в цитированной выше речи «Против Пизона». Вряд ли стоило вновь разжигать былые страсти, давать потомкам проскрибированных возможность требовать на законном основании наследства, которого их некогда лишили. Взгляд Цицерона кажется несправедливым, но мы поймем его правоту, если вспомним трудности, пережитые греческими городами; здесь веками непрестанно изгоняли граждан, непрестанно возвращали изгнанных, и теперь жители городов этих не в силах были ни восстановить старые порядки, ни по-настоящему забыть их.

Можно предполагать, что трибун выступил с проектом закона о сыновьях проскрибированных самое позднее в июне, с расчетом, что, если текст закона будет одобрен, результаты могут повлиять на выборы в июле.

На протяжении всей первой половины года вплоть до выборов не обнаруживается ни малейшего следа участия Антония, другого консула, в государственных делах. Наши знания, разумеется, могут быть весьма неполными, но если бы Антоний оказывал своему коллеге какое-то противодействие, то сведения об этом, весьма вероятно, сохранились бы, тем более что в речи «В беленой тоге»

Цицерон, как мы отмечали, не слишком стеснялся в выражениях по адресу соперника. Можно поэтому с высокой степенью вероятности предполагать, что между консулами установилось определенное согласие. По крайней мере Цицерон, начиная со второй речи об аграрном законе, уверял, что положение именно таково. Утверждения его иногда вызывали недоверие, быть может, потому, что заключенный консулами союз принял официальную форму позже, скорее всего к июлю месяцу, когда в политической жизни Рима всегда происходили наиболее важные события. Скорей всего, однако, сценарий, разработанный обоими консулами, был задуман в двух эпизодах: в первом предполагался обмен обещаниями, во втором, через шесть месяцев, — их выполнение.

Гай Антоний давно уже разорился и стремился любой ценой добиться проконсульского наместничества в провинции, что позволило бы ему поправить свои дела. По старинному Семпрониеву закону, провинции, в которые надлежало отправиться консулам по завершении магистратуры, определялись по жребию перед консульскими выборами. В 64 году в качестве проконсульских были определены Цизальпинская Галлия и Македония. При второй жеребьевке, которая на этот раз проводилась почему-то после выборов, Цицерону досталась Македония, Антонию — Цизальпина, что его решительно не устраивало; в давно замиренной спокойной провинции он не надеялся чем-либо разжиться. Кроме того, Цизальпина находилась сравнительно недалеко от Рима, и всякое не слишком законное действие наместника было бы тотчас обнаружено. Македония, напротив того, располагалась у границы и постоянно подвергалась набегам фракийцев. И военные действия в этой провинции, и взимание налогов сулили немалую прибыль. Гаю Антонию уже виделись лихие набеги, вроде тех, что устраивал он со своим кавалерийским отрядом в Греции во времена Суллы. Цицерон учел все обстоятельства и обещал коллеге обменяться провинциями, то есть отдать Антонию Македонию, а самому взять Цизальпинскую Галлию, хотя на самом деле ему больше всего хотелось избежать отъезда из Рима, даже всего на один год.

Договор с Антонием сулил много выгод хотя бы уже потому, что позволял разрушить союз, который, как подозревал Цицерон, связывал его коллегу с Катилиной. Было широко известно, что Катилина издавна стремился захватить власть, а после его участия в мятеже Красса не осталось сомнения в том, что он будет пытаться осуществить свои замыслы не только законными путями. Официальный обмен провинциями состоялся, насколько можно судить, до консульских выборов 63 года и тем самым до распределения провинций на 62 год. Хронологическая канва, которую мы выше пытались составить, заставляет отнести обмен к периоду после речи о сыновьях проскрибированных и, наиболее вероятно, после процесса Рабирия. Как только обмен был официально зарегистрирован, Цицерон созвал сходку, где публично отказался от своей провинции, заявив, что он не стремится управлять в 62 году Цизальпинской Галлией. В толпе раздались протестующие возгласы. Цицерон в речи «Против Пизона» намекает на то, что народ отвергал приносимую им жертву, но очень может быть, что протесты имели другую причину.

Цицерон во второй раз отказывался от наместничества. Ему полагалось бы уже после претуры покинуть Рим и выполнять пропреторские обязанности в какой-либо части империи. Но он уклонился, ибо понимал, что, уезжая из Рима, рискует во многом утратить свою популярность. Через несколько дней после отказа от консульской провинции в речи «В защиту Мурены», находясь, по всей вероятности, еще под впечатлением только что совершенного шага, он сказал: «Запомни, что друзья становятся менее преданными, если человек пренебрегает службой в провинции». Провинциальное наместничество считалось необходимым для нормальной жизни империи и защиты ее границ. Неписаный моральный кодекс регулировал отношения между магистратом и гражданами, отказ от наместничества был его нарушением. Почетные должности рассматривались как дар и благодеяние народа избранному им магистрату, в благодарность за которые последний должен не жалеть ни времени, ни состояния на службе общине. Игры, устраиваемые для народа эдилом, например, входили в подобный обмен, а наместничество в провинции, военное командование, посольства давала другая сторона, то есть народ. Так что не совсем понятно, почему Цицерон систематически уклонялся от провинциального наместничества — управление Киликией двенадцатью годами позже было ему просто навязано. Объяснялось ли это нежеланием даже на время оставить адвокатскую деятельность и, если угодно, отказаться от доходов, которые она приносила? Или здоровье, требовавшее постоянных забот и жесткого режима, не позволяло ему вести суровую лагерную жизнь и совершать утомительные поездки по провинциальным городам и вести бесконечные заседания, что составляло одну из главных обязанностей наместника? Может быть, определенную роль здесь играли и семейные дела — как мы знаем, в 65 году появился на свет маленький Марк, а несколько месяцев спустя скончался отец Цицерона; в какой-то степени могли повлиять на Цицерона и требования Теренции не покидать семью.