Меняю курс - Игнасио Идальго де Сиснерос

Артиллерия уже приступила к обстрелу аэродрома. Мы хорошо видели разрывы снарядов на взлетно-посадочной полосе и у ангаров. Позже я узнал, что ею командовал мой шурин Педро Жевенуа. [184]

Как только мы приземлились, к нам подбежал полковник Анхел Пастор и возбужденно сообщил, что Кейпо, Рамон Франко и еще несколько офицеров приняли решение прекратить сопротивление, так как дальнейшие жертвы бесполезны. Офицеры, которым может угрожать расстрел, должны на самолетах перебраться в Португалию. Рамон Франко, Кейпо и еще несколько человек уже улетели, а солдаты, которыми теперь командовали арестованные офицеры, сдавали оружие. Нам также следует немедленно бежать, если мы не хотим попасть в плен.

Для меня, не имевшего никакого революционного опыта, это был сильнейший удар. Я не мог себе представить, что финалом этой истории может быть бегство на самолете! Я не испытывал бы того тяжкого страха, который терзал меня накануне восстания, если бы знал, что в случае поражения буду иметь возможность спастись. Арагон тоже был удивлен. Тогда Пастор, обладавший большим здравым смыслом, нежели мы, сказал, что, кроме нас, никому из оставшихся на аэродроме ничто не угрожает. С нами же расправятся в 24 часа, как сделали это с Галаном и Гарсия Эрнандесом два дня назад, а поэтому глупо самим лезть в петлю.

Я не знаю: Пастор ли убедил нас или под влиянием каких-то других причин, но после некоторых размышлений мы решили лететь. Между тем обстрел продолжался, башня управления и один ангар были уже уничтожены, снаряды рвались, главным образом, на взлетно-посадочной полосе. Противник явно стремился воспрепятствовать взлету самолетов.

Наша машина не имела горючего, и в тех условиях о заправке нечего было и думать. Другие самолеты находились уже на пути в Португалию. Таким образом, собравшись бежать, мы не могли осуществить своего намерения.

Неожиданно появились механики и сообщили, что в ангаре стоит заправленный самолет. Это был «P-III». Я никогда не летал на самолетах такого типа, но, ни минуты не колеблясь, влез в пилотскую кабину. Пастор сел на место наблюдателя, Арагон устроился у него в ногах.

Механики, словно они сами намеревались лететь, прилагали невероятные усилия, пытаясь запустить мотор. Но все их попытки были безрезультатны. Правительственные войска уже вступили на аэродром. Убедившись, что «машинка» не завертится, мы предложили механикам уйти, чтобы их не захватили на месте преступления. Но они не слушали нас, и вдруг мотор взревел. Не ожидая, пока он прогреется, я дал газ, [185] самолет покатился по полю, однако холодный мотор не давал возможности оторваться от земли. Я видел, что взлетная полоса кончится раньше, чем самолет сможет подняться в воздух. Впереди уже развернулся в цепь инженерный батальон. Солдаты, поняв, что машина несется прямо на них, разорвали строй, чтобы дать нам дорогу. К счастью, на нашем пути встретился маленький бугорок, и самолет взлетел. Ни один из солдат не подумал стрелять в нас, хотя мы промчались в нескольких метрах от них.

Итак, благодаря упорству и стремлению механиков спасти нас «P-III» покинул аэродром. Это произошло в два часа тридцать минут пополудни. Стало холодно. Пастор и я в какой-то степени были защищены от ветра, но Хосе Арагон дрожал как осиновый лист.

На самолете, взятом прямо из ремонтных мастерских, не работал ни один бортовой прибор, не было ни компаса, ни карты. Меня особенно беспокоило, сколько в баках горючего. Бензомер не действовал, и я не имел ни малейшего представления, как долго мы сможем продержаться в воздухе. Поскольку ориентироваться было не по чему, я взял направление по реке Тахо и так летел в течение двух часов. Когда горючее кончилось и мотор заглох, мы не знали, испанская под нами территория или уже Португалия. Я посадил самолет на убранном поле и спросил у пастуха, чья это земля. Узнав, что португальская, мы облегченно вздохнули.

Трудно объяснить мое состояние в тот момент. Горечь и разочарование охватили меня. В том, что произошло, я видел только отрицательные стороны и чувствовал себя подавленным, морально сломленным, человеком, спасшим свою жизнь бегством. Я был уверен, что за несколько часов потерял родину, друзей, семью, погубил карьеру - одним словом, лишился всего, из чего, как думал, состояла моя жизнь. В то время я еще на все реагировал с позиций странного экземпляра человеческой породы - сложного, тщеславного, самолюбивого, приписывающего себе какие-то особые качества, - именуемого «испанским грандом».

Мои товарищи Арагон и Пастор, должно быть, испытывали нечто похожее. Никто из нас не имел ни малейшего опыта в подобных делах, мы никогда не попадали в обстановку, хотя бы отдаленно напоминавшую ту, в какой очутились. Итак, мы оказались в провинции Кастель Бранко, в нескольких километрах от испанской границы, и абсолютно не знали, что делать дальше. [186]

Оставив самолет, мы отправились в деревню, замеченную нами еще с воздуха. Шли молча. Каждый думал, что предпринять в создавшейся малоприятной ситуации. Наша группа - три небритых сеньора с угрюмыми лицами, одетые один (Хосе) в гражданский костюм без шляпы, двое (Пастор и я) в бросающуюся в глаза зеленую форму испанской авиации, - производила, наверное, странное впечатление.

Невдалеке на вершине холма красовался великолепный помещичий дом. Нам, уставшим, не знавшим, куда идти, очень хотелось передохнуть в этом особняке, но мы понимали, что это невозможно, и продолжали путь. Пройдя около трех километров, мы увидели едущий нам навстречу автомобиль. Знаками попросили водителя остановиться. В машине сидел хорошо одетый господин, лет сорока, с нескрываемым удивлением смотревший на нас. Он удивился еще больше, когда мы спросили его, далеко ли до железнодорожной станции. «Каких-нибудь сорок километров», - ответил он и добавил: «Мне неизвестны ваши планы, но, думаю, вы не намереваетесь добираться туда пешком?» Мы сказали, что хотели бы сесть на поезд, идущий в Лиссабон, чтобы присоединиться к своим товарищам, уже находящимся там. Затем сообщили, что мы участники неудавшегося восстания против монархии, происшедшего сегодня утром в Мадриде. Выслушав все, он задумался, не переставая упорно рассматривать нас, а затем, не говоря ни слова, выключил мотор и вышел из автомобиля. Подойдя к нам вплотную, он очень серьезно сказал: «Ваша первая встреча на португальской земле оказалась не совсем удачной, я глава португальских монархистов всего этого района и нахожусь в противоположном вам политическом лагере. Но, как говорят в Испании, «одно другому не мешает». Да будет мне позволено в положении и обстоятельствах, в которых мы встретились, заняться вами, пока вы не сядете в лиссабонский поезд». В 1930 году политические противники могли себе позволить подобное обращение.