Синий кобальт: Возможная история жизни маркиза Саргаделоса - Альфредо Конде

Подобные доводы были совершенно напрасны. В действительности они только еще больше все усложняли. Алькальды и генеральные синдики Кастро и Валадоуро, комиссар флота и даже управляющий сельскими делами Вивейро послали жителям деревень и священникам их приходов опросный лист. Они рассчитывали таким образом объединить недовольных, которых сами же подстрекали на противодействие. Они не прекращали свою подрывную деятельность с тех пор, как были получены разрешения.

Люди, вторгшиеся в Саргаделос несколько недель назад, принадлежали, разумеется, к низшим слоям общества, но движущей силой были идальго и клерикалы, сумевшие воодушевить на выступления крестьян, сообща получавших от гор то, чего не давала им земля, которой у них было мало, а именно корм для скота, удобрение для земельных угодий, дрова, древесину для изготовления мебели и орудий, а также строительства домов, около трех кубометров на каждое хозяйство, всего около шестидесяти пяти деревьев в возрасте от десяти до двадцати пяти лет, каждое высотой примерно шесть метров.

Ремесленники тоже существовали за счет гор. И множество других людей тоже, ибо горы давали жизнь. Дубильщикам тоже нужны были деревья, и они сдирали с деревьев кору, причем нередко в неподходящее время, за что им полагалось сто ударов кнутом. Угольщики использовали ветки, плотники-строители — стволы, столяры — крупные ветви, с которыми работали также и корабельные плотники или те, что делали бочки или веретена. Крестьяне также употребляли каштаны или дубки от двух до трех метров высотой: они срубали их под корень и потом, связав ствол веревками, дабы придать ему изогнутую форму, держали над огнем и дымом, как следует высушивая, после чего использовали в качестве дуги, соединяющей оглобли запряженной волами повозки. Все крестьяне зависели от гор. А идальго и клерикалы зависели от крестьян, ибо они были их опорой на протяжении долгих веков в соответствии с тем, как, по их разумению, повелел Бог. Да и кому же, как не им, самой судьбой назначено толковать Божественные помыслы? И кто, как не посланник дьявола, может попрать их? Гора — это творение Божие, и следует использовать ее так, как это было всегда, и никак иначе.

Сидя на камне, поросшем мхом и лишайником, глядя в сторону не столь уж далекого моря, слыша, как воды реки нежно ласкают заросли папоротника, Антонио Ибаньес чувствовал, что мысли его обретают всю большую ясность. Он добился разрешения, потому что крестьяне узнали, что в обмен они получат заработок и что этот заработок будет им выплачиваться за перевозку древесины. Никто лучше его не знал, что в девяносто пятом году, всего три года назад, печь, первая во всей Испании доменная печь непрерывной разливки, за двадцать четыре часа потребляла от семидесяти до восьмидесяти карг[93], примерно тридцать тысяч карг в год, что составляло тридцать семь тысяч пятьсот кинталов, сто тысяч повозок дров, доставленных с горы к угольной топке завода, где дровам предстояло превратиться в древесный уголь благодаря труду преимущественно выходцев из Страны Басков. Сто двадцать шесть килограммов угля, чтобы получить сто килограммов литейного чугуна, из которого изготавливались боеприпасы, необходимые королю для оснащения его войск после того, как он объявил войну Франции 20 марта 1793 года. Тогда-то и начались все беды Антонио Ибаньеса. Именно тогда, но как помешать этому, если он был возлюбленным подданным его католического величества? Как отказаться от своих убеждений, пусть даже и ради его единственной истины, разрушенного ныне мира Саргаделоса?

До этого все протекало мирно. Десять тысяч поездок, разделенных между шестьюстами жителями, имевшими волов и повозки, составляло шестнадцать повозок дров в год, доставленных каждым из них. Но с девяносто четвертого года это количество выросло до двадцати четырех, и к тому же многие доставлялись в принудительном порядке и бесплатно; происходило это по договоренности или в соответствии с существовавшим обычаем, согласно которому если кто-то рубил деревья, чтобы построить дом или запасти дрова на зиму, и звал соседей, чтобы они помогли ему перевезти их, то владелец повозки должен был сделать это бесплатно, явившись с повозкой и волами, а хозяин платил ему лишь едой; то же самое происходило во время молотьбы и прочих работ. Так было всегда, так должно было быть и в этом случае, поскольку король тоже просил о помощи и сотрудничестве. И разве Антонио не построил для перевоза боеприпасов и другой заводской продукции дорогу, по которой триста его собственных волов доставляли все это в Сан-Сибрао, чтобы погрузить на корабли, хотя это не приносило его предприятиям никакой выгоды? Если он бесплатно работал на короля, то местные жители тоже должны были перевозить кое-что бесплатно. Все очень просто, и тот, кто не пойдет на это, будет подвергнут наказанию, оставшись без хлеба и даже подчас без воды.

Разумеется, он брал у местных жителей плату за использование построенного им тракта. И дорога действительно проходила по землям усадьбы Педросы, а хозяин дворца приходил в ярость всякий раз, когда ему приходилось пользоваться ею и оплачивать проезд. Но не менее верно и то, что Антонио платил за землю, занимаемую дорогой, тому же Мануэлю Педросе и остальным жителям, коих затронуло это строительство.

До того как король объявил войну, жители получали за свой труд и платили за пользование дорогой. На всем ее протяжении было два здания: Весовой дом и еще одно, в самом начале, где квартировали те, кто пас волов, и те, кто взимал плату за проезд. До этого идальго и клерикалы внимательно, хотя с некоторым недовольством, но внешне спокойно, следили за тем, как благодаря перевозке грузов и работам на заводе растет благосостояние их паствы; вместе с тем они не успокаивались, пытаясь посеять недовольство и вражду, питаемые ненавистью, которую всегда порождают зависть, страх и неуверенность, когда чего-то не желают допустить. Ибаньес попрал все нормы поведения, которые делали возможным существование избранных и удобно устроившихся хозяев земель и душ.

В те годы внешнего благополучия Саргаделос производил котелки для похлебки и различные скобяные изделия, чугунные ограды, корабельные гвозди и сельскохозяйственные орудия; но с девяносто четвертого года, после прибытия дона Франсиско Рихтера, бывшего прежде директором завода в Ла Каваде, хорошо знавшего технику изготовления боеприпасов и прибывшего в Саргаделос, чтобы разобраться в беспорядках, к которым привела неопытность доменщиков, привезенных из Орбайсеты, все стало меняться.

Военный министр, граф Кампо Аланхе, распорядился, чтобы Саргаделос начал производить боеприпасы, и помимо Рихтера, направленного самим министром, в Саргаделос прибыл также полковник Сантос Антиа де Сеника. Прибыл с миссией направить все производство на службу королю. Дон Сантос уже сделал это на заводах в Орбайсете и в Ла-Муге, разрушенных французами, как и завод в Эуги. Он приехал уполномоченный королем, дабы прибегнуть к помощи галисийского производства Ибаньеса, единственного оставшегося во всей Испании для удовлетворения нужд армии в состоянии войны. Только Саргаделос мог теперь производить оружие для войск короля. Тогда-то и начались сложности. До этого идальго и клерикалы ограничивались тем, что просто наблюдали за ходом времени, протекавшего, как казалось, без участия Ибаньеса. Теперь же ветру истории заблагорассудилось вновь подуть в его сторону, и вот тогда-то они и решили вмешаться. Они с полным основанием сделали вывод, что времена снова сделали крутой поворот, как это случалось не раз от самого сотворения мира.

Антонио Кора, судья Сан-Сибрао, был первым, кто понял это и написал, поглаживая мочку правого уха, растирая ее кончиками указательного и большого пальцев левой руки, что «Антонио Ибаньес получил приказ отливать все виды боеприпасов для королевских войск, и во исполнение и руководство оным самой верховной властью был назначен инженер-полковник дон Сантос Антиа, капитан Королевского артиллерийского корпуса, скончавшийся вскоре по приезде на завод с несколькими рабочими», как бы невзначай намекая на скрытую причинно-следственную связь или даже на иную, еще более сокрытую, в которой были задействованы древнейшие могущественные силы, которыми Ибаньес якобы всегда обладал способностью управлять. Судья писал свою реляцию, умирая от смеха в предвкушении эффекта, который, как он полагал, должны были вызвать его слова. Это был первый камень, брошенный, чтобы всколыхнуть болотистую поверхность концентрическими волнами, которые тут же распространились по всему побережью Луго. За ним последовали многие и многие, пока наконец болото не стало походить на разбушевавшееся море. Способствовал этому и священник прихода Саргаделос, описавший кончину «того, кто прибыл производить опыты с боеприпасами на чугунном заводе, принадлежащем Антонио Ибаньесу и расположенном в пределах нашего прихода», делая вид, будто его это вовсе и не касается, но прекрасно понимая, что бросает новый камень. Ни один из двоих не выразил явного подозрения, что полковник был кем-то отравлен вскоре по прибытии; на это они только намекали. Тот же священник, хозяин дома и усадьбы, где проживал дон Сантос Антиа, умолчал о том, что в качестве хранителя имущества покойного он потребовал от Ибаньеса исполнения права луктуосы[94], а тот отказался оплатить ее своим лучшим конем, нарушив тем самым древнюю традицию — столь же древнюю, как и та, к коей взывал Антонио, требуя осуществления перевозок с находившейся в совместной собственности каменистой горы, заросшей деревьями и кустарником, где местные жители запасались дровами и древесиной для различных надобностей и где они имели обыкновение пасти скот. Ведь Ибаньес, уважая привычное положение вещей, не делал попыток захватить гладкую пологую гору, где крестьяне по очереди возделывали землю. Но об этом священники и идальго тоже предпочитали молчать. Об этом лучше было вообще никогда не вспоминать. Они лишь воспользовались тем обстоятельством, что производство оружия для королевских войск предполагало отказ местных жителей от привычных занятий и приводило к тому, что часть перевозки дров для отлива требовавшихся его величеству боеприпасов оказывалась бесплатной и принудительной. Этот патриотический вклад, не получавший вознаграждения, вызывал раздражение в уже возбужденных крестьянских душах.