Болезнь Китахары - Кристоф Рансмайр

– Воды, – сказал Амбрас.

– А вот собак не надо, – сказал капитан. Амбрас повернулся к Берингу и небрежным жестом намотал ему на запястье собачью цепь.

– Подожди за дверью.

Когда Телохранитель шел к выходу, Лили скользнула по нему пустым взглядом. Таща за собой дога, Беринг хотел по дороге прихватить со стола журнальчик, на обложке которого в слепящем блеске взрывалось солнце Нагой. Но один из агентов опередил его, цапнул журнал и торопливо перелистал дрожащими пальцами: искал снимок, который хотел показать Телохранителю, – темный разворот, хаос обугленных конечностей, безволосых обгорелых черепов, а на переднем плане, среди спекшихся обломков, – рука, костяная лапа.

– Монеты, – сказал агент, – монеты… жар был такой, что монеты расплавились у них в ладонях.

Нагоя, расколовшееся небо на другом конце света, град раскаленных камней и кипящее море, – что значили в этот вечер репортажи из капитулирующей империи, воспоминания, которые даже в здешней глухомани давным-давно промелькнули по телеэкранам и погасли, что все это значило по сравнению с организацией исчезновения, с эвакуацией приозерья и, наконец, с той огромной новостью, какую Лили привезла с равнины?

Лили?

Никто из агентов впоследствии не мог сказать, вправду ли эту новость привезла в Моор Лили, или она все ж таки прорвалась сквозь треск и шорохи из радиоприемника в секретариате, или, может, о ней упомянул капитан, а Лили потом просто первая громко и торжествующе сказала об этом за столом на совещании. Одно несомненно: в Мооре и вообще в приозерье именно Бразильянка была больше всех под стать этой новости. Рулевой «Спящей гречанки» в жарких дебатах с добровольцами вконец зарвался и объявил, что Бразильянка не просто привезла эту новость, но что это ее рук дело, у нее, мол, в Армии полно друзей и связи чуть не в верховном командовании, так вот она и добилась, чтобы издали тот самый приказ, который обитатели приозерья услыхали после совещания в секретариате и – зачастую недоверчиво – восприняли как последний акт стелламуровского возмездия, как расплату за сожжение «Вороны» или просто как сделку Собачьего Короля и этой контрабандистки: верховное командование там, на равнине, решило все транспортное установки и механизмы из моорского гранитного карьера, всякий паршивый кусок металла, когда-либо использованный на Слепом берегу, а теперь ржавевший под навесом у пристани, отправить пароходом в Бразилию. Все железо из каменоломни – за океан, в Бразилию!

В Бразилию? Да ну, чепуха, быть такого не может, толковали в деревнях, весь металлолом за океан?

Быть не может? Это почему же? До войны-то как было? А в войну? Пароходы, и не один десяток, – в Америку, в Нью-Йорк и Буэнос-Айрес, в Монтевидео, Сантус и Рио-де-Жанейро, пароходы, битком набитые эмигрантами, изгоями и беглецами, которые не желали, чтоб их гнали на смерть – на поля сражений и в лагеря. А потом, что было потом, когда все рухнуло, в послевоенной неразберихе и в первые мирные годы? Опять же пароходы! Пароходы, полные разбомбленных, изгнанных, бесприютных, а среди этих горемык – давние надсмотрщики, гонители и преследователи, генералы и лагерные коменданты в штатском, поджавшие хвост вожди, которые сперва послали безответную массу в огонь, а потом бросили на произвол татуированных победителей. Быть не может? Ведь когда-то казалось, что и всего этого быть не может, что все это просто смехотворно, а оно возьми и случись. Что же до машинного парка на Слепом берегу, так ведь каждый, кто слушал по радио в секретариате последние известия или умел с толком прочесть объявления на доске, – каждый знал, что этот железный хлам – доля военных трофеев, запоздалое вознаграждение для некоего бразильского генерала, который с двадцатью тысячами солдат сражался против Моора на стороне союзников и одержал победу. Этот генерал – или его брат? – после войны переключился на камень и держал теперь на Атлантическом побережье Бразилии гранитный карьер, где по сей день резали безупречные, без единой трещинки, темно-зеленые глыбы, как, бывало, только на Слепом берегу и только в великую, навсегда ушедшую эпоху Моора.

И нате вам! Самое главное! Ораторы на борту «Спящей гречанки», среди добровольцев в карьере или в пивнушке у пристани часто упоминали самое примечательное обстоятельство отправки железа под конец речи, как проверенный козырь, который неизменно встречали аплодисментами или хохотом: Самое-то главное – управляющий и надзиратель, пес этот… и, понятное дело, Бразильянка, эта приблудная армейская шлюшка, они все трое будут сопровождать железный хлам в Бразилию; сами-то не более чем пена, отребья приозерного общества, гонимого Армией на равнину и гибнущего, эти трое поплывут за океан на пароходе с металлическим хламом.

Глава 31.

Вперед и куда подальше

– А она?

– Кто?

– Лили.

– Что – она?

– Она тоже поедет?

– По-твоему, она неделями торчит в Бранде и заговаривает зубы десятку офицеров, чтобы смотреть, как мы двое уезжаем в Бразилию?

– Значит, она едет с нами?

– У нее давно и паспорт, и все бумаги готовы. Ей даже известно название парохода. Она уже начала продавать свои штучки, продавать, понимаешь? За деньги. Она больше не меняется. Конечно же, она поедет с нами.

– Где находится тамошний карьер?

– У моря.

– А место… место как называется?

– Что ты-то знаешь о Бразилии? У Лили спроси. Эта дыра расположена где-то на шоссе из Рио в Сантус.

– А мы надолго туда?.. Мы вернемся?

– Куда? На стрельбище? Доставим машины в Бразилию, установим их в каменоломне, которая еще заслуживает такого названия, понимаешь, это наша работа, а потом – кто его знает… Может, потом Армия переведет нас в зону Бранд или в район каких-нибудь терриконов…

Впервые за много дней Собачий Король и Телохранитель разговаривали. Ехали в капитанском джипе сквозь ночь и разговаривали.

– Тебя никто не неволит, – сказал Амбрас. – Можешь остаться на озере, присматривать за армейским имуществом, или иди санитаром в Большой лазарет. Или шофером, как наш друг… – Он хлопнул по плечу водителя джипа. Этот человек, бывший шлифовальщик камня, уроженец Бранда, вез их по распоряжению капитана домой, к вилле «Флора». Он ухмыльнулся в зеркальце заднего вида и отсалютовал. Беринг обуздал свое нетерпение и замолчал: этот болван пер напрямик по рытвинам и лужам, а фонтаны грязи, бьющие из-под колес, похоже, доставляли ему удовольствие. Это не езда, не скольжение и покачивание, как на «Вороне». Они громыхали вдоль черных шуршащих камышников. Шел снег с дождем, прочерчивая освещенную фарами тьму горизонтальными штрихами.

– Остаться? – сказал Беринг. – Здесь? Никогда. Ноги и руки у него закоченели. Три с лишним часа дожидался он Амбраса на лестнице в секретариате, дожидался, когда кончится это проклятое совещание, и едва не уснул, прислонясь к неподвижному догу, как вдруг один из агентов, этот, из Айзенау, вывалился из освещенного дверного проема в темноту лестницы и смеясь бросил: поедешь за океан, парень, в Бразилию, а потом, больше себе, чем ослепшему от яркого света Берингу: «В Бразилию поедут, собаки… а мы – на равнину».

Беринг с трудом удерживал дога и понял только, что айзенауский агент совершенно пьян.

Лишь в джипе, котла редкие огоньки Моора исчезли позади, мокрый снег лупил в ветровое стекло и шофер вдруг тоже заговорил о Бразилии, об окончательной победе в Японии, о переустройстве завоеванных территорий и разделе всех трофеев, Беринг начал понимать, что Бразилия не просто слово на карте в Лилиной башне, а цель, пункт назначения, и что путь туда тоже всего-навсего маршрут, от одного места до другого, вроде пароходной линии через озеро к Слепому берегу, вроде дороги в Бранд.

Через пять дней после совещания отъезд в Бразилию стал реальностью и походил на зрелище того каравана танков и тяжелых транспортеров, которое часто возникало у Беринга перед глазами, когда он слушал отцовы рассказы о войне: выкрашенная камуфляжной краской армейская колонна, скрипящая под грузом стали и ржавых железных балок, двинулась ранним утром в путь, оставляя позади холодный оазис в пустыне, холодные дома, шпалеры замерзших зевак, недвижное холодное озеро, на котором далеко в разрывах тумана покоилась, будто на якоре, «Спящая гречанка». Глетчеры и пики Каменного Моря незримые тонули в свинцово-сером небе, и далекие ступени каменоломни, и Слепой берег тоже были незримы.

Колонна медленно набирала скорость; солдаты с резиновыми дубинками шагали обок тяжелых машин, следя, чтобы бродяжки из числа зевак не вздумали прокатиться зайцем на каком-нибудь тягаче. Пока не закончатся освобождение домов и проверка переселенцев, в силе остаются давние зональные границы и запреты на выезд. Деревенским придется ждать эвакуации, собственного отъезда еще неделю или две.