Правда об Афганской войне. Свидетельства Главного военного советника - Александр Майоров

Я начал издалека, мол, муторно на душе после всего случившегося, ну да слава Аллаху, подготовка мероприятия на учебном центре проходит нормально, и это сейчас главное. Но все же поговорить хотелось о другом.

— О Герате? — Халилулла в упор посмотрел на меня.

— Если бы только о Герате… О других боях и сражениях — тоже. Все это… — я тянул паузу, будто бы подбирая слово, чтобы дать Халилю возможность «помочь» мне.

Он воспользовался этой возможностью и мягко перебил меня:

— Много, много крови… О Аллах! — И, подняв ладони к лицу, он зашептал молитву.

Мне показалось, что подходящий момент уже настал: ведь когда звучит имя Аллаха, все земное кажется не таким значительным или уж, во всяком случае, не требующим сокрытия — по крайней мере, между мной и Халилем.

— Скажи, победим мы в этом году душманов? — Сквозь смуглую кожу его лица проступил румянец, а в глазах — черным-черно. — И что нам нужно для этого сделать?

— Разрешите? — Халиль взял в руки рюмку.

— На здоровье.

Он выпил.

— Войска шурави надо вывести из Афганистана…

— Как?

— Победы не будет. Даже через десять, пятнадцать и двадцать святых рамазанов.

Я ждал откровенного ответа на вопрос: когда можно одержать победу? А он ответил, что победы вообще быть не может. Признаюсь, состояние мое было таковым, будто меня обухом по голове хватили.

Я подавил замешательство и налил Халилю еще.

— А ты обоснуй. Я все пойму.

Он выпил и продолжал молчать.

— Слушай, Халиль, даю тебе слово чести, что тайну нашего разговора сохраню 10… 15 лет.

Но он по-прежнему молчал. А я продолжал настаивать.

— Тогда, под Джелалабадом, я тебе доверился. Теперь ты поверь мне.

Больше трех часов длился наш разговор. Говорил в основном Халиль, преодолевая трудности русского языка. Этот разговор, естественно, не стенографировался, как обычно, при переводчике, и никогда и никому мною официально не докладывался.

Поначалу Халиль волновался, но потом, выпив еще коньяку, как-то не по-восточному расслабился и выложил мне все, о чем, вероятно, много сам размышлял, ведомый своей тонкой — в ниточку — мусульманской совестью.

Вот главное, что осталось в памяти от того разговора.

— В Афганистане воюют все против всех. И все предают всех.

— Нас тоже?

Халиль, уклонившись от ответа, продолжал:

— Афганистан спасет лишь джирга и женщина с белым платком, посланная Аллахом.

— Анахита?

— Ее к тому времени Аллах заберет к себе. Другая. Такая же красивая и умная. — Он выпил еще рюмку и прохрипел: — А вы с позором уйдете из Афганистана!

— Довольно, Халиль.

— Извините, вы сами просили… — И, помолчав, хрипло добавил: — Афганистан можно купить. Победить его нельзя, Раис!

Вошел генерал Черемных.

— Докладываю: до пятисот человек.

Халиль вздрогнул. Я не сразу уловил содержание сказанного. Ах да, это он о мероприятии на учебном центре.

Халиль поднялся на нетвердые ноги и со словами «мне пора» стал прощаться. Мы обменялись рукопожатием и, как водится, трижды прикоснувшись щеками друг к другу, расстались.

— Аллах с тобой, Халиль Ула! Щюкрен.

— Щюкрен. — И он вышел из кабинета.

(Мне, вероятно, следовало чуть раньше сказать, что 1982 году он окончил ускоренный курс нашей Академии Генштаба, позднее занимал должность первого заместителя министра обороны ДРА.)

Жив ли ты теперь, генерал-полковник Халиль Ула?..

Я сдержал слово, данное тебе много лет назад. Тогда, в январе 1981 года, ты действительно был умнее и дальновиднее кремлевских политиков, да и кабульских. Умнее меня, верившего тогда в близкую победу над моджахедами в Афганистане. «Воюют все против всех. И все предают всех». Вот чего мы не могли ни понять, ни принять, вводя войска в Афганистан в декабре 1979 года. Я до сих пор вспоминаю тебя с уважением, Халиль, вспоминаю твою честность и твою преданную любовь к свой родине. И я ничего не забыл и о наших отношениях рассказываю теперь все как была.

В Кабуле по-прежнему действовал комендантский час. Управление ГВС находилось на казарменном положении. И я остался ночевать у себя в кабинете.

Около полуночи по «булаве» на меня наконец-то вышел Огарков.

— Догадываюсь, почему не звонишь. — И мягко спросил: — Герат?

— Пропади он пропадом, этот Герат, — ответил я.

— Прецедент, достойный быть приведенным в оперативно-тактическом учебнике, — спокойно сказал Николай Васильевич. — Без боя, без огня овладеть таким большим городом — мастерство!

— Кровь была. Особенно много ее пролили Наджиб и Борис Карлович. Я проклинаю те дни.

Николай Васильевич сказал мне в поддержку несколько слов и попрощался: «Обнимаю».

Я пишу эти строки 26 января 1994 года. Вчера на Новодевичьем кладбище хоронили Маршала Советского Союза Николая Васильевича Огаркова. Его знали и любили в войсках, в штабах, академиях и военных училищах, повсюду, где несут службу российские солдаты и офицеры. Я стоял у гроба в почетном карауле, с неморгающими, полными слез глазами, смотрел на заостренный нос, восковой лоб и поредевшие, некогда густые и вьющиеся волосы и думал о том, что мало прожить свою жизнь достойно — ее важно еще и достойно завершить. Почему-то вспомнились слова Миры Лохвицкой: «Я хочу умереть молодой…» Она и умерла в 35 лет… Но почему вспомнились мне эти слова у гроба Огаркова?

Судьба уготовила ему биографию, о которой принято писать в энциклопедиях. Но напишут ли?.. В августе 1991 года Огарков поддержал путчистов. Поэтому, наверное, ни один политик государственного ранга не пришел проститься с ним в тот январский день. Но пришли Маршал Советского Союза Дмитрий Тимофеевич Язов и генерал армии Валентин Иванович Варенников, который выступил на митинге с прощальным словом…

Афганская зима была на исходе. Снежный покров еще не таял, но уже и не увеличивался. Земля пока оставалась твердой, небольшой слой снега покрывал ее на плоскогорьях и холмах. Глубокий же снег лежал в балках, распадках, расщелинах, где его спрессовали резкие и напористые афганские ветры. Температура держалась между тремя-пятью градусами мороза.

Кабул расположен на плато в юго-западной части предгорий Гиндукуша, по сравнению с другими землями Афганистана климат здесь более благоприятный. Здесь устойчивое атмосферное давление (680–700 миллиметров ртутного столба, что примерно соответствует условиям нашего Кисловодска с его Храмом Воздуха — эталоном чистоты и комфортности для человеческого организма). Но Кабульское плато, открытое с юго-запада, дважды в год — в мае-июне и сентябре-октябре — подвергается напору сильных ветров, которые в течение 45–50 суток обрушивают на эти места тучи мельчайшего горячего песка. И все кажущиеся природные преимущества перед другими районами Афганистана из-за этого бледнеют. Здесь даже белый день превращается порой в суровую огнедышащую ночь. Даже при плотно сжатых губах мельчайший песок все равно проникает в носоглотку и поскрипывает на зубах. Но, повторяю, длится это лишь определенное время.