Правда об Афганской войне. Свидетельства Главного военного советника - Александр Майоров

— Аллаху-то, конечно, известно, кто же будет в этом сомневаться! Но, может быть, командир корпуса сумеет проинформировать меня и визиря об укомплектованности корпуса людьми и техникой?

Гулям-Наби, однако, дал мне твердо понять, что это не его дело.

Ранее Жолнерчик неоднократно докладывал мне, что Гулям-Наби вообще не интересуется положением дел в корпусе.

Древнейшая родословная этого человека и охранная грамота, данная его предку эмиром, обеспечивали безбедную и спокойную жизнь и — по достижении определенного возраста — выход в отставку в звании генерал-лейтенанта. А он и так уже был в этом звании.

Во второй половине 70-х годов прошлого столетия, когда афганцы вели на своей территории войну с англичанами и разгромили британский экспедиционный корпус, его предок, полковник, командовал передовым отрядом и успешно выполнил задание эмира. И тогда ему была вручена индульгенция, охранная грамота, гласившая, что все его потомки (точнее, старшие сыновья) должны носить имя Гулям-Наби и должны заканчивать службу так, как ее закончит тот самый предок, достигший в конце жизни должности командира корпуса и звания генерал-лейтенанта.

Каждый старший сын обязан был 13-15-летним мальчиком — вместе с другими детьми именитых афганских аристократов — отправиться на обучение в Анкару. И срок того обучения составлял лет 15–17… Пока афганец учился в Анкаре, ему запрещалось в течение всего срока обучения и службы возвращаться домой. Таким было незыблемое правило.

Получив образование в Турции и звание лейтенанта, прослужив там еще 10–12 лет и дослужившись до звания полковника, молодые афганские аристократы были обязаны жениться на турчанке. А, вернувшись в афганские вооруженные силы, очередной старший сын Гулям-Наби получал должность командира полка. А дальше уже шло по накатанной дороге: пять-шесть лет он служил командиром полка, занимаясь в основном домашними делами, воспитывая детей и, конечно же, в первую очередь старшего сына. Затем пять-шесть лет — в должности командира пехотной дивизии в звании генерал-майора. А затем тоже лет пять-шесть командиром армейского корпуса, естественно уже в звании генерал-лейтенанта.

Эти протурецко настроенные военные — Анкара всегда держала их в поле зрения — были продолжателями жизни и традиций афганской аристократии, проводя турецкое влияние как в своем окружении, так и в армии.

Сын Гуляма-Наби в те годы учился в Анкаре.

Вот такой человек командовал армейским корпусом на одном из важных операционных направлений. И министр обороны, я это видел, не знал, как к нему подступиться.

Позднее, беседуя с Бабраком Кармалем, я настаивал на смещении Гулям-Наби. Но Бабрак отвечал:

— На окраине Кабула стоит большой гранитный столб, метров 10–15 высотой. Его поставил на границе своей империи Александр Македонский. Так знайте, мне легче сдвинуть этот столб, чем снять с должности Гулям-Наби.

Забегая немного вперед скажу, что в августе, когда положение в Афганистане стало критическим и моджахеды свирепствовали в районе Хоста и в направлении Гардеза, Газни, а командир корпуса по-прежнему бездействовал, я ультимативно потребовал от Бабрака убрать с должности командира корпуса Гулям-Наби. И Бабрак сделал это, то есть вывел Гулям-Наби в резерв (со всеми привилегиями, поставив в положение еще более высокое, чем он занимал на должности комкора, — в положение губернатора провинции).

Дивизии 3-го корпуса размещались в основном гарнизонами. Укомплектованность их была низкая: от 34 до 75 процентов. А что означают 34 процента? Это такое наличие сил и средств, которых зачастую не хватает даже для охраны самих себя. Вооружение и техника корпуса находились в плохом состоянии. Рафи как молодой министр, конечно, горячо возмущался, но позволял себе это вне пределов общения с Гулям-Наби. Да-а, если бы в тот период моджахеды активизировали свои действия в полосе ЗАК, нас тряхнуло бы серьезно. Но они, видимо, предпочитали действовать там, где были главные силы афганской и советской армий, рассчитывая, что остальное рухнет само. Такое предположение было не лишено оснований.

Позднее нами, конечно, были предприняты необходимые меры для укрепления 3-го корпуса. И большую роль в этом деле сыграли наши советники, служившие в каждом полку, каждом батальоне.

По завершении трехдневной инспекции мы вылетели в Асадабад. Там, северо-восточнее Джелалабада, дислоцировалась 9-я горно-пехотная дивизия 1АК. Встречал нас командир корпуса полковник Халиль Ула со своей небольшой оперативной группой и командир 9-й горно-пехотной дивизии. Дивизия прикрывала границу северо-восточнее Джелалабада, дислоцируясь вдоль нее подразделениями не мельче пехотного батальона. В целом она не играла сколь-нибудь значительной роли в уничтожении моджахедов, так как в этом горном районе их было не много. Но удерживать район, то есть контролировать территорию, — являлось делом отнюдь не второстепенной важности.

Части и подраделения 9-й горно-пехотной дивизии были укомплектованы сравнительно неплохо по условиям того времени — на 60–75 процентов, большего и требовать было нельзя.

Откровенно говоря, особых дел в 9-й горно-пехотной дивизии у меня не было. Я просто-напросто оттягивал возвращение в Кабул. Гератские события все еще держали меня в угнетенном состоянии.

Что это было?

И правильно ли я действовал?

Вопросы снова и снова вертелись в голове и не давали мне покоя.

Итак, в течение девяти суток я со своей оперативной группой инспектировал войска. Наше передвижение можно сравнить с обратным ходом часовой стрелки — с северо-востока на запад и далее на юго-восток (Бадахшан, Кундуз, Герат, Кандагар, Гардез, Асадабад). Иногда, именно после той поездки, — уж не знаю по какой ассоциации — мне снился по ночам часовой циферблат, по которому стрелка так и бежит — в обратном направлении. Уж не стремился ли я, хотя бы подсознательно, хоть немного повернуть время вспять, к тем дням, когда ничего из происходившего на моих глазах в Афганистане вовсе не было? Конечно, же это фантазия… Если б и впрямь можно было прокрутить стрелки назад и никогда не соприкасаться — даже в мыслях — с теми трагичными днями!..

Вернусь к Гератским событиям.

Что значит осуществление боевой задачи в почти сданном городе, а именно очистка города сотней боевых групп с большим количеством техники и при полном подавлении противника с воздуха? Да, я не отдавал прямого приказа на уничтожение живой силы, но зато отдавал дословно такой приказ: на каждый выстрел отвечать залпом. И это действительно было. Тот, у кого есть воображение, нарисует соответствующую картину…