Супружеские пары - Джон Апдайк

Оставив ее под торшером, он вышел в темный двор, напоминающий зелеными прожилками черный мрамор. Уши наполнил высокий стрекот цикад. Ясная, холодная ночь, каскад звезд над головой: Вега, королева летних небес, больше не царила в зените, уступив место бледному Денебу и тусклому созвездию в форме домика — Цефею. В созвездии Андромеды Пайт попытался найти слабый отблеск — по словам Анджелы, это была другая галактика, расположенная на расстоянии двух миллионов световых лет. Свет ее впитает его взгляд, не заметит его смерти, унесется дальше по непоколебимой прямой.

Он почувствовал головокружение. Среди этой мерцающей бесконечности он чувствовал себя бездонной дырой. Пришлось упереться взглядом в землю. Листья на сломанной ветке сирени у окна, мертвой, не успевшей облететь перед смертью. Он представил себе Фокси — легкий туман, память о сладостных подмышках, сухие, потом влажные губы, пушистую поясницу, которую он массировал, чтобы унять боль ее материнства, приподнявшиеся коралловые соски под его ногтями, вспыхнувший взгляд. Бесформенность и беззащитность, готовность вобрать его грустное семя.

«Я тебя мучаю?»

«Нет. Не останавливайся».

«Я кончу».

«Давай. Я все равно не смогу. Давай, Пайт!»

«Правда? Ты хочешь?»

Она молча кивала, еще сильнее распаляла его кончиком языка, рукой.

«Я больше не могу. Хочу в рот!»

Удивительное совпадение желаний.

Листья на сломанной ветке сирени у окна, мертвой, не успевшей облететь перед смертью, застыли у окна. За стеклом сидела Анджела, спокойно переворачивающая страницы. Над квадратным двором мерцал немилосердный купол. Отдай мне ту, которую Ты похитил!

В ту ночь Пайт быстро уснул, но под утро проснулся обиженный, не сумев увидеть сон. Рядом сладко спала Анджела. Он положил ее ладонь на свой член, но ладонь соскользнула. Пришлось работать самому. Но облегчения это не принесло. Он помнил, как мог в детстве снова провалиться в забытье — хватало прикосновения теплого одеяла, мохнатой игрушки, шума дождя, голосов снизу. Теперь, на изломе жизненной дуги, та, первая тьма отступила, а вторая, ожидающая впереди, еще не выглядела манящей. В голове замелькали непрошеные лица — незнакомые, злобные. Подробные чертежи непостроенных зданий легли на поверхность пытающегося убаюкать себя сознания. Сердцебиение не давало забыться. Его так и подмывало разбудить Анджелу, признаться ей в своем несчастье, покаяться в блуде. В горе щипало, как перед рвотой. Устав крутиться, он сполз вниз и снова вывалился во двор.

Звезды стали неузнаваемы. Казалось, он смотрит на них с другой планеты, молчаливой и незнакомой. Постояв босиком в побелевшей, ледяной траве, он обнаружил с южной стороны, над коньком сарая, огромное, хорошо знакомое созвездие Ориона — зимний гигант, застигнутый врасплох, еще до подъема. Выходило, что небо все же сулит будущее. Все уже существует. Пайт вернулся в свой уютный дом удовлетворенным: кризис в его любви к Фокси миновал, и теперь он будет любить ее меньше.

Прорыв

Фокси ощущала в присутствии матери в доме страшную и одновременно спасительную возможность признаться, что у нее есть любовник. Никакой пользы такое признание ей не принесло бы, а мать, погрязшая в блаженном самодовольстве, как и подобает в ее возрасте и во втором браке, не принуждала дочь к признанию; видимо, полагала, что брак, который она устроила дочери, можно считать удавшимся, особенно теперь, когда вот-вот будет устранен единственный его недостаток — бездетность. Фокси такое отношение раздражало; она полагала, что из-за такого отношения весь мир скатится в тартарары. У нее чесался язык открыть матери глаза. Слишком долго она хранила тайну. Нести сразу два тайных груза было ей не под силу, и теперь самый опасный норовил вылезти наружу, оказаться на солнце, искупаться в лучах сочувствия.

Тем не менее, мать провела у них уже две недели, а Фокси все медлила. Румянец скрывал тягостное для нее самой упрямство. Ребенок не торопился рождаться. Ей надоедали шутками, что она произведет на свет пятерых младенцев сразу, подобно недавно попавшей в газеты мамаше из Южной Дакоты. Кен и мать Фокси, Констанция Прайс Фокс Рот, умолявшая, чтобы к ней обращались «Конни», ладили хорошо, даже слишком. Они одинаково одевались обязательно в костюмы. У Кена была форма для любого случая: для поездки на работу, для пребывания на работе, домашняя свободная, домашняя полупарадная, для прогулок по пляжу, для игры в теннис, для игры в футбол с другими молодыми тарбокскими мужьями в осенние воскресенья. Его шкаф разбух от рассортированных костюмов, легких полосатых и шерстяных спортивных пиджаков, свитеров разной плотности, летних брюк и джинсов разной степени потертости, теннисных туфель разных фасонов; там были даже фуляровые платки и домашняя куртка неизвестно для какой надобности. Точно так же мать Фокси, став состоятельной женщиной, переодевалась по несколько раз на дню. Между половиной шестого и шестью, когда мать и дочь ожидали возвращения Кена из Бостона, Конни переодевалась в одно из платьев для коктейля, и Фокси, стесняющаяся своего платья-палатки, завидовала ее фигуре: конечно, у Конни пополнела талия и стали уже бедра, но она все равно осталась изящнее и сексуальнее в традиционном смысле, чем томная и слишком рослая Фокси. Конни ждала Кена со слишком большим нетерпением. С тех пор, как родители Фокси одобрили его на роль жениха, он еще больше похорошел; за это же время Фокси стала равнодушной к его красоте. Это был высокий, элегантный, стройный мужчина, с красивым узким черепом, тронутыми сединой висками, по-детски самоуверенным взглядом серых глаз. На Конни производили впечатления профессиональные регалии Кена, которые разочаровывали Фокси: после стольких лет ожидания она считала их насмешкой. Миссис Рот была заинтригована холодностью Кена, которая успела наскучить Фокси, резкостью, с какой он управлял автомобилем, прерывал разговор, решительностью, с какой он купил дом. «Мне очень нравится дом, Лиз, — говорила мать дочери. — Вид из окон — в типично новоанглийском духе!» На вкус Фокси, у нее был утрированный южный акцент, интонации указывали на климактерическое свойство общества, где вежливость заменила истинные страсти, превратилась в фарс. Однако под личиной чуждой пушистости, за обликом крашеной второй жены, согласившейся на роль владычицы в царстве автоматических прачечных, сохранилась прежняя жена военной поры и молодая мать с волосами, собранными в пучок, в туфлях на низких каблуках, владелица исцарапанной гладильной доски и радиоприемника, с хрипом сообщавшего новости с двух океанов, усталая, но отважная, только изредка ронявшая руки и перестававшая скрывать свой страх. Фокси надеялась, что при необходимости эта женщина придет ей на помощь.

Миссис Рот продолжала с собственническим энтузиазмом:

— Настоящий замок! Кен проявил заботу и честолюбие, купив дом для вас двоих.

— Для нас и для ребенка.

— Конечно, для ребенка, как я могла о нем забыть! Ведь это из-за него я здесь!

— Когда мы сюда переехали, это был всего лишь разваливающийся летний дом, — сказала Фокси. — Нам попался умелый местный подрядчик, согласившийся сделать дом жилым. Стены, веранда, кухня, маленькое крыло, подвал — все это новое.

Мать Фокси, щурясь сквозь дым сигареты с красным фильтром (когда она поднимала голову, бросалась в глаза дряблая кожа на подбородке свидетельство возраста) изучала работу Пайта. У Фокси учащенно забилось сердце.

— Не знаю, Лиз… Как-то аляповато. Эта старомодная штукатурка не подходит тебе и Кену.

— Здесь, у моря, нужна прочность — ветер все-таки. Желая сохранить такт и чувствуя, что сейчас это необходимо, миссис Рот подытожила:

— Уверена, что, живя здесь, ты сделаешь дом уютнее. — После этого она сменила тему разговора. — Кстати, о ветре, Либби. Представляешь — это свежо в памяти, в моем книжном кружке сейчас читают греческую мифологию, такая в этом году мода, — древние греки и другие античные народы считали, что женщин оплодотворяет ветер. Надо же, ветер!

Фокси засмеялась.

— Помнишь Бетесду, мама? Старая мисс Равенел всегда качалась в кресле на сквозняке. — Она сама каждый день переводила разговор на Бетесду.

— Еще бы не помнить! — подхватила Конни. — Ну, конечно, этого она и ждала — оплодотворения!

Смех в большой пустой комнате звучал недолго и не очень уверенно. Обе женщины доказали свою способность к продолжению рода всего по одному разу.

Кену нравилось присутствие в доме тещи: благодаря ей, Фокси оставалась дома, а не тянула его на сходки супружеских пар, которых она называла «твои друзья» — что за нелепость?

Если они где-то бывали теперь, то только втроем. Матушка Фокси, неизменно в хрустящем пурпурном платье и в белом шелковом боа, которое она беспрерывно поправляла, пользовалась в обществе успехом: ее принимали наполовину как дуэнью, наполовину как дурочку. Лучше всего она нашла общий язык с Фредди Торном. После Хэллоуина у Литтл-Смитов, праздновавшегося днем позже, без масок, она сказала Фокси: