Одинокая смерть - Чарлз Тодд

Камминс подумал.

— Был один адвокат по имени Чарльз Генри. И я при ком-то упомянул, что имя моего деда тоже Чарльз Генри. Чарльз Генри Камминс.

— Кто вас подслушал?

— О, я помню, кто там был. Тот самый предводитель друидов, школьный учитель. — Камминс улыбнулся. — Но прежде чем вы начнете делать выводы, скажу, что этот Чарльз Генри, адвокат, был уже старик, И умер вскоре после следствия. Он уже тогда был смертельно болен. — Камминс отложил меню и поднял стакан. — Я всегда считал вас хорошим полицейским, Иен. Боулс просто осел и проклятый профан.

Подошел официант, и Камминс, так и не открыв меню, заказал рыбу, предварительно осведомившись:

— Как у вас тут рыбные блюда?

Ратлдж вернулся домой в конце дня. Его ждало письмо от Розмари Юм. Оно было коротким.

«Время пришло, Иен. Ты приедешь?»

Он поставил в известность Ярд и направился прямиком в Чезуэлл. Приехал поздно, но Розмари его ждала. Войдя в дом, он сразу услышал хриплое дыхание Реджинальда. Розмари проводила его наверх, в комнату, которую занимал кузен ее мужа.

— Он хотел видеть тебя одного, — сказала она и вернулась вниз.

Реджинальд сидел в кресле, согнувшись, он пытался вдохнуть, видно было, что это неимоверно трудно. Увидев Ратлиджа, он кивнул ему, слабая улыбка показалась на его худом лице.

— Мне жаль, что мы встретились при таких обстоятельствах. — Ратлидж, подвинув себе стул, сел с ним рядом. — Что я могу для тебя сделать?

Реджинальд согнулся, новый приступ был более продолжительным. Наконец он откинулся назад на подушки, совершенно обессиленный, не в силах говорить. Он с трудом поднял руку и указал на высокое бюро. Ратлидж прошел туда, открыл средний ящик. Он был пуст. В недоумении он посмотрел на Реджинальда.

— Слева, — прохрипел тот.

В ящике оказались два потайных отделения с каждой стороны. Конверт был засунут в самую глубину левого, виднелся только его край. Ратлидж вытащил его. Твердой рукой на нем было начертано: «Максвеллу Юму», но впоследствии перечеркнуто и заменено на его имя: «Иену Ратлиджу». Реджинальд написал второе имя много позже, потому что на первом чернила к тому времени уже выцвели.

— Этот?

Реджинальд кивнул.

Ратлидж вернулся и сел рядом.

— Открыть сейчас?

— Позже.

Они просидели так остаток ночи, больше в молчании, иногда Ратлидж спокойно говорил о войне, о жизни и о Максе.

Вскоре после рассвета Реджинальд протянул свою высохшую руку, и костлявые пальцы стиснули руку Ратлиджа с неожиданной силой. Ратлидж ждал.

— Прости меня, — раздался шепот.

— Прощаю от всего сердца.

— Честно?

— Бог — мой свидетель.

Спустя некоторое время в комнате наступила полная тишина, борьба за жизнь прекратилась. Ратлидж подержал еще некоторое время холодеющую руку, потом осторожно положил на колени ушедшего друга и закрыл ему глаза. Письмо он убрал в карман, чтобы не видела Розмари.

Он спустился вниз. Глаза Розмари были красными от слез, она пила чай. Молча подвинула к нему вторую чашку, он налил себе. Чай был еле теплым, но он выпил, чтобы составить компанию.

Розмари сказала:

— Я все-таки уснула. И вдруг проснулась, как от толчка, Не поняла сначала, что стало тихо.

— Я сам поговорю с мистером Гремлингом.

— Знаешь, он не хотел, чтобы звали священника. Сказал, что было бы неправильно просить Господа спасти сразу две души, его и Максвелла. — И, поколебавшись, спросила: — Он тоже убил себя, Иен?

— Нет, Розмари. Он просто перестал дышать.

— Я думала, почему он хотел, чтобы при его кончине присутствовал именно полицейский.

— Я сегодня там, наверху, не был полицейским. Я был ему другом. А мне приходилось сидеть около друзей, уходивших в мир иной, и раньше.

Она дотронулась до его руки:

— Прости и спасибо тебе.

Спустя полчаса он ушел, оставив ее неподвижно сидеть за столом. Надо было найти мистера Гремлинга.

Он не читал письмо до вечера следующего дня и вынул конверт, только когда пришел на могилу своего друга, Максвелла Юма. Реджинальд писал:

«Макс,

я не хотел отягощать твою совесть, перекладывая свой грех на тебя. Но завтра мой первый бой, и я могу погибнуть. Не хочется уносить с собой в могилу эту тайну, поэтому пишу тебе. Когда прочтешь, будешь знать, что я мертв и уже недостижим для рук правосудия. Должен сказать, что, будучи совсем молодым, я убил человека. Надо было тогда признаться. Но я испугался, и мои друзья, к которым я обратился, принимая во внимание все обстоятельства, сказали, что я просто сломаю себе жизнь, если пойду в полицию. Я послушался их, не потому, что они меня убедили, а потому, что мне хотелось в это верить. Был составлен продуманный план по моему спасению, который мы смогли осуществить.

Жертвой был Уильям Норман. Тебе знакомо это имя? Он уехал в исследовательскую экспедицию и не вернулся. Но дело в том, что отправился вместо него один бедный человек, которого мы одели как Уильяма Нормана и послали за океан, обещая, что через две недели у него будет обратный билет. И согрешили еще раз, потому что он умер там от лихорадки. В этом тоже моя вина.

Уильям Норман был школьным учителем и любил издеваться над людьми, получая от этого удовольствие. Садист, обладавший изобретательным умом, он принуждал своих учеников делать выбор. Например, солгать и оговорить друга, угрожая, что в противном случае скажет директору, что он сделал еще более страшный поступок. Украсть деньги и поклясться, что это сделал один из слуг, которого потом безжалостно наказывали, увольняли без рекомендаций. Когда очередь дошла до меня, выбор был особенно гнусным. Я отказался, сказав, что лучше умру, и он тогда сказал, что может мне помочь с этим, и показал нож. И еще назвал того, кого обвинят в моем убийстве. Я не знал, что мне делать. Тогда он сказал, что дает мне полчаса подумать и принять решение. И я принял. И сделал то, что казалось единственным выходом. Я схватил нож, лежавший на его столе, и, согнувшись, сделал вид, что убил себя. Он взял меня за волосы и поднял мою голову, и тут я с силой вонзил острое лезвие ножа в его тело, по странной случайности попав прямо в главную артерию. Он умер. Я не знаю, как у меня хватило силы духа смотреть, как он истекал кровью. Потом я все убрал, как мог, и пошел искать заведующего школой. Он позвал еще одного из молодых учителей, и мы втроем решили скрыть преступление. Я спросил, станет ли страдать семья Уильяма Нормана, и они ответили, что нет. Он с ними не поддерживал связь, давно отдалился. Это все, что я хотел узнать.

Если бы я выжил на войне, то сжег бы письмо. Не надо винить других, они не знали, что он вытворял, но поверили мне и сделали все, что в их силах, чтобы спасти меня».

Внизу стояла подпись Реджинальда и постскриптум:

«Иен,

я настоял на своем желании видеть тебя в свой последний час, потому что ты полицейский. Но наша дружба была искренней. Я не просил позвать священника. Означает ли это, что Уильям Норман в конце концов победил?»

Ратлидж перечитал письмо еще раз, сложил и вернул в конверт.

Показывать ли его Камминсу, которому известна большая часть истории? Он всегда был рьяным искателем правды, потому что был хорошим полицейским и его долгом было преследовать и ловить преступников. Но какой правды можно добиться сейчас, закрыв наконец дело и поместив недостающие кусочки в мозаику, когда все его участники уже вне досягаемости правосудия?

Ратлидж не знал ответа. Сейчас его долгом было похоронить умершего друга и оплакать его, как положено.

Хэмиш сказал: «Ты не жалеешь, что дал прощение до того, как узнал, о чем тебя просили?»

— Нет, — ответил Ратлидж, — потому что сам нуждаюсь в прощении.

Он вернулся в дом. Розмари была готова, настало время проводить Реджинальда в последний путь.