Господин Гексоген - Александр Проханов

– Опасность, о которой мы в прошлый раз упоминали, обозначилась в полной мере. – Гречишников начал говорить без приветствия, без рукопожатия, ценя драгоценное время, продолжая недавний, незавершенный разговор. – Все, что происходит, можно без преувеличения назвать заговором. Против вас объединяются олигархи, губернаторы, коррумпированные генералы и представители спецслужб, тележурналисты, чеченская диаспора. Президенту, который мнителен и восприимчив к наветам, начинают внушать, что его выбор, касающийся вашего назначения, стратегическая ошибка, причем эти суждения доводятся до него в том числе и от имени иностранных послов. В центре заговора стоят Зарецкий и Астрос, с их финансовым и информационным ресурсом, влиянием на Дочь Президента, способностью осуществлять молниеносные политические комбинации. Я пришел просить вашей санкции на их устранение. Есть материалы, свидетельствующие об их криминальных связях, о незаконных аферах с нефтью и алмазами, с отмыванием денег, а также об их контактах с Басаевым в канун недавних дагестанских событий, что может быть квалифицировано как государственная измена. Прошу дать указания Прокуратуре возбудить уголовное дело и взять обоих под стражу. Промедление чревато срывом наших стратегических замыслов, крушением всего долговременного плана.

Белосельцев рассматривал стоящего перед ним Избранника, его влажную кожу, гибкие тонкие мышцы, золотистые волоски, покрывавшие ноги, розовый пигмент отвердевших сосков.

– Вода прекрасная, – тихо сказал Избранник, оглядываясь на бассейн, в котором еще сохранялось слабое колыхание не успевших успокоиться вод.

– Если показать Президенту и Дочери записи их разговоров, где они вынашивают план отстранения Президента от должности, суд над ним за его должностные преступления, как это было сделано с южнокорейским Президентом Ро Де У, если показать Дочери те пакости, которые они о ней распространяют, мы добьемся согласия на их устранение. И тогда вы, несомненно, станете самым близким к Президенту лицом, и он, изнуренный неизлечимой болезнью, не дожидаясь истечения полномочий, передаст их вам.

– Я был вчера в Барвихе, беседовал с Президентом. Странно, там, в Барвихе, уже осень, деревья начинают желтеть. Мы сидели с Президентом под высокой липой, и к нему на плечо упал желтый лист.

Белосельцев смотрел на гибкое ладное тело, и странная мысль не покидала его. Перед ним находился не человек, а дельфин, принявший обличие человека, появившийся среди людского ожесточения, безумия, погружавших жизнь в кромешную тьму. Эта мысль казалась правдоподобной. Дельфин в человечьем обличии был посланцем иного, совершенного мира.

– С помощью оперативных мероприятий выявлены преступные намерения Астроса и Зарецкого подготовить террористические акты против вас лично. Они готовы использовать взрывы, яд, снайперские засады. – Гречишников, получая на свои грозные сообщения отрешенные, ничего не значащие ответы, казалось, был вполне удовлетворен замечаниями Избранника. – Особая роль отводится вашему прежнему патрону по Петербургу. Он должен будет перед телекамерами вбросить на вас компромат, подорвать вашу репутацию в глазах общественности и Президента. Все это побуждает нас действовать немедленно и решительно. Полагаю, вы одобрите наши методы и нашу тактику.

– В шахматах меня всегда привлекало соотношение логики и фатума. Победа возможна в малом зазоре неопределенности, пролегающем между логическими действиями и фатальной неизбежностью. Мне нравились наши с вами партии в том тихом итальянском отеле. – Избранник спокойно и задумчиво смотрел на Гречишникова.

Белосельцев видел туманное облачко света, прикрывавшее переносицу, рыжеватые брови, часть влажного лба. Ему хотелось задать Избраннику свои роковые вопросы. Обнаружить под мнимой внешностью истинную сущность. Но зайчик света играл, дробился, расщеплялся на цветные лучи, и каждый луч улетал в свою сторону, рассыпал и разбрасывал изображение говорившего. И было неясно, где его истинное обличие, и есть ли оно вообще, и не является ли стоящий перед ним человек голографической картинкой.

– Благодарю за поддержку, – произнес Гречишников, почтительно кланяясь. – Мы будем вас информировать. Избранник тихо улыбнулся – не Гречишникову, а ему, Белосельцеву, посылая тайный знак симпатии. Подошел к краю бассейна и кинулся в воду. Вонзился в нее почти без плеска и скользил в глубине, среди серебряных пузырей. Вынырнул далеко и поплыл – то ли дельфин, то ли пловец, то ли отблеск бледного солнца.

Их «мерседес» вырвался из вязкого Садового кольца, где машины прилипли к клейкому асфальту, словно мухи. Перелетели мост через Москву-реку, оставив за спиной гаснущее здание МИДа. Миновали часовню Киевского вокзала с толпищем рынка, где самостийная Украина, верная заветам Мазепы и Бендеры, сбывала москалям национальное сало. Кутузовский проспект казался натертым маслом, и все машины скользили юзом в жидком солнце, чудом не ударяя друг в друга. Триумфальная арка выглядела как большой камин. Поклонная гора вонзала в небо острую злую иглу, на которой шевелил лапками пронзенный крылатый жук. «Мерседес» отслоился от потока машин, скользнул в узкий желоб Рублевского шоссе и мчался теперь мимо Крылатского, где, похожий на ядерный могильник, притаился известный дом, в котором жили опальные придворные, и среди них – разжалованный охранник, искусавший своего господина.

– Куда мы едем? – спросил Белосельцев.

– К Дочери. Она ждет, – ответил Гречишников задумчиво, свесив на грудь тяжелую лобастую голову.

Молчаливый шофер «мерседеса» то и дело отвечал на приветствия постовых, кивая клетчатой кепкой, прикладывая к козырьку руку в перчатке. Эту машину знали, ее почитали. Весть о ней беззвучно неслась вдоль тенистого голубого шоссе.

Их впустили в узорные стальные ворота, и машина зашуршала плотными шинами по розовой чистой дорожке, по ухоженной аллее, в глубине которой светился желто-белый дворец. Стекла его были умыты, нарядно сверкали. Огромная пышная клумба благоухала цветами. Дюжий садовник осторожными движениями каратиста поливал из шланга кусты роз. Другой служитель, напоминавший бойца спецназа, невдалеке подметал тропинку, на которой не было ни соринки. Привратник, любезный и молчаливый, с трудом сгибая в поклоне мускулистую шею, гостеприимно приглашал к открытым дверям мощной рукой без боксерской перчатки. Ввел их в светлый, благоухающий дом, наполненный чистым солнцем, со множеством красивых предметов, фарфоровых и хрустальных ваз, куда со вкусом были поставлены живые букеты.

Первый этаж состоял из удалявшихся комнат, одна из которых была гостиной с удобными диванами и креслами, а другая – столовой с длинным, под кремовой скатертью столом, с пустыми тарелками и хрусталями.

Со второго этажа по лестнице шла хозяйка, в розовом открытом сарафане, медлительная, величавая.

– Господа, вы просили принять вас… Чувствуйте себя как дома. – Она милостиво протянула руку Гречишникову. Тот с поклоном, как царедворец, припал губами к пухлым шевелящимся пальцам, поцеловал золотой перстень с крупным изумрудом. Белосельцев пожал протянутую ему руку, и она была теплой, мягкой, источала благовония.

– Вы должны меня извинить. Мне предстоят несколько телефонных звонков. Я их завершу и буду в вашем распоряжении… Пойдемте наверх, в библиотеку… Вы не будете мне мешать. – Дочь повернулась, стала подыматься вверх, переставляя по ступенькам легкие босоножки. Белосельцев видел ее крепкие, с налитыми икрами ноги, розовые, ухоженные пятки, отлипавшие от босоножек.

Она провела их через просторную картинную галерею, увешанную произведениями московского авангарда. Плотно, от пола до потолка, висели фантастические букеты, эротические композиции, магические знаки, зодиакальные звери, радужные абстракции, затейливые поп-арты. Белосельцев, от случая к случаю посещавший модные вернисажи, узнавал именитых художников.

Дверь в спальню была приоткрыта, и в глаза бросилась обширная голубая кровать, пышная, с розовыми подушками, шелковым покрывалом. Обилие зеркал повторяло убранство спальной, отражало подушки и покрывало в потолке. Тяжелые гардины, державшиеся на шелковых шнурах, были готовы упасть и погрузить комнату в таинственный сумрак.

Хозяйка ввела их в библиотеку с застекленными шкафами, где было много старинных, с тиснеными корешками книг, красивых альбомов Босха, Пикассо, Марка Шагала. На шкафах стояли амфоры и бюсты греческих философов. А на стене, над удобным диваном, висел портрет хозяйки, тот самый, что был подарен в Кремле Художником, где Дочь, похожая на императрицу, была изображена в бархатном синем платье, в бриллиантах, с высокой прической, на которой, казалось, виднелась маленькая алмазная корона.

– Прошу садиться, – указала Дочь на диван под портретом. – Что-нибудь выпить? Водка, виски, вино?