Волчий паспорт - Евгений Евтушенко

– Нет, – на этот раз твердо сказал я. – Без этой главы поэмы нет.

Тогда он закричал на меня, затопал ногами:

– Но с этой главой они твою поэму не напечатают! Никогда не напечатают! Ты сам не понимаешь, что ты в ней написал. Это же образ России! Обманутой, всю жизнь унижаемой России, да еще с чужим дитем! Это же страшно читать, какую картину нашей жизни ты разворачиваешь в своей «Нюшке»: «Телефоны везде, телефоны, и гробы, и гробы, и гробы». Слушай, у меня вся юность прошла в лагерях. Если ты будешь продолжать писать так, ты тоже можешь в конце концов оказаться за решеткой. Пусть хоть у тебя будет то, что недополучил я в юности. Я хочу, чтобы хоть ты был счастлив, чтобы ты ездил по своим дурацким заграницам и пил свое любимое шампанское…

Он судорожно схватил бутылку и выпил прямо из горла. В его бешеных глазах были слезы.

– Нет, Ярослав Васильевич… – сказал я. – «Нюшку» я не сниму.

Впоследствии его жена тайком от него рассказала мне, как он стал редактором моей поэмы. Смеляков, столько раз униженный государством, втайне всегда мечтал быть первым поэтом государства Российского. Но государство или не обращало на него внимания, или обращало такое внимание, от которого никакими молитвами не спастись. И вдруг Смелякову, бывшему лагернику, первый раз в жизни позвонили из ЦК и очень вежливо пригласили на беседу к секретарю ЦК по идеологии – самому Ильичеву. Смеляков надел свой лучший костюм и торжественно направился в ЦК, наивно надеясь, что признание его государственным поэтом наконец-то состоится. Кроме Ильичева, в кабинете был еще Поликарпов. И вдруг выяснилось, что пригласили этого действительно выдающегося русского поэта совсем не для того, чтобы говорить ему комплименты о его собственных стихах. Они пригласили его, чтобы попросить стать редактором – сиречь цензором новой поэмы Евтушенко «Братская ГЭС». Они цинично объяснили Смелякову, что я его уважаю, люблю и, следовательно, на меня могут подействовать их замечания только в том случае, если Смеляков будет передавать мне их как его собственные. Разумеется, они все это обставили как самое искреннее желание помочь мне выйти с моей новой поэмой из опалы и как самое высокое гражданское доверие Смелякову. Боже мой, они хотели уготовить полицейскую роль поэту, которого столько раз эта самая полицейщина бросала за колючую проволоку! Моего учителя они превращали в моего цензора!

После нашего разговора о «Нюшке» Смеляков поехал в ЦК, потом позвонил мне – уже с дачи.

– Приезжай, но только с поллитрой. С тебя причитается. Отстоял я твою «Нюшку». Поэма идет в набор.

Я приехал, и мы зверски напились.

Поэма стояла в первом номере 1964 года. И вдруг в декабре Ильичев позвонил редактору «Юности» Полевому:

– Снимайте «Братскую ГЭС».

Полевой своим ушам не поверил:

– Но ведь мы учли почти все ваши замечания.

– Вы не слышали, что я вам сказал? – повысил голос Ильичев.

– Это что – совет или приказание?

– Если вам советует секретарь Центрального Комитета, то это приказание. – И Ильичев повесил трубку.

Полевой вызвал ответственного секретаря и велел снять поэму из номера. И вдруг произошло нечто, по тем временам невероятное. Бывший личный помощник Фадеева, заместитель редактора «Юности» С. Н. Преображенский был в то время секретарем первичной партийной организации журнала. Он немедленно собрал общее собрание членов партии редакции – человек двадцать. Партячейка приняла резолюцию – обязать коммуниста Полевого не снимать поэму Евтушенко «Братская ГЭС» из первого номера и обратиться в Политбюро ЦК КПСС с жалобой на действия секретаря ЦК Ильичева. Письмо было немедленно передано в ЦК. Через неделю позвонил Поликарпов, попросил, чтобы типография сделала 15 оттисков поэмы для членов и кандидатов в члены Политбюро. Это было сделано. Недели две типография «Правда», где печатается «Юность», простаивала. Наконец мне позвонил Преображенский, триумфально разламывая трубку голосом:

– Победа! Политбюро одобрило поэму! Я только что видел на всех пятнадцати оттисках за. А Косыгин сделал приписку: «Замечательная поэма». Сегодня в три часа всех нас – тебя, Полевого, Смелякова, меня – ждет Поликарпов. У него какие-то мелкие замечания. Главное – победа! Правда, поэму придется перенести теперь в четвертый номер, потому что мы не успеем внести дополнения, но это все пустяки. Главное – победа! Ильичеву теперь не уцелеть.

Поликарпов, подсчитав глазами всех присутствующих, водрузил на нос очки, вынул из папки с грифом «Совершенно секретно» один-единственный листок на пишущей машинке и начал читать. К сожалению, я никогда не держал в руках этого в своем роде замечательного документа, поэтому восстановлю его по памяти, сохраняя его неподражаемый стиль и основной смысл:

«Политбюро ЦК КПСС, ознакомившись с поэмой тов. Е. Евтушенко „Братская ГЭС“, считает эту поэму произведением важным как для творчества самого автора, так и для всей советской литературы. В поэме говорится о важнейших этапах истории нашей страны – о борьбе русского народа против самодержавия, о победе Октябрьской социалистической революции, о сегодняшнем коммунистическом строительстве. В поэме правдиво подвергнуты критике культ личности, в свое время осужденный партией, и связанные с этим периодом нарушения ленинских норм демократии. Политбюро ЦК КПСС рекомендует поэму „Братская ГЭС“ для печати».

Все приглашенные с глубоким облегчением вздохнули.

Однако торжество было преждевременным. Поликарпов с неожиданным для него проворством партийного Кио извлек откуда-то другую бумажку и начал читать по ней уже другим, не столь религиозным голосом, из чего я заключил, что эта бумажка – уже другого уровня, пониже Политбюро. Кто ее написал – то ли Ильичев, то ли сам Поликарпов, так и осталось для меня и для редакции тайной за семью печатями. Преображенский, правда, гипотетически утверждал, что все эти предложения были творчеством самого Поликарпова. Текст дополнительной бумажки был примерно таков:

«Учитывая художественную и политическую важность поэмы „Братская ГЭС“, которая как бы является учебником истории Советского государства в поэтической форме, настоятельная просьба к товарищу Евтушенко внести следующие дополнения:

1. Отразить индустриализацию нашей страны и энтузиазм первых пятилеток.

2. Воспеть подвиг советского народа во время Великой Отечественной и его многомиллионные жертвы ради мира в мире.

3. В главе „Нюшка“ подчеркнуть, что тяжкая жизнь в послевоенной деревне была не только следствием бюрократического пренебрежения, но прежде всего последствием самой войны.

4. Написать гимн Партии, как вдохновляющей и организующей силе нашего народа».

Поликарпов закончил чтение этого выдающегося литературно-критического документа и победоносно оглядел собравшихся из-под очков. Все подавленно молчали.

Смеляков не выдержал:

– Вы что от него хотите, чтобы он вам новый Краткий курс ВКП(б) написал?! Это же никому не под силу…

– Нельзя же в одной поэме сказать обо всем сразу, – пожал плечами Полевой.

– Мы и так уже сняли поэму из первого номера и перенесли в четвертый, – покачал головой Преображенский. – Тут же, как минимум, месяца на три работы. Значит, придется поэму переносить на осень?

И я уловил в глазах Поликарпова насмешливое торжество. Я вспомнил слова моей жены Гали, пригрозившей мне, что она со мной разведется, если я и дальше буду уродовать поэму. Но я не забывал и о другом, все лихорадочно взвешивая в этот миг в поликарповском кабинете. Все труднее и труднее становилось напечатать что-нибудь о преступлениях сталинизма. Страна вступала в период помпезной брежневской стагнации. В цековских и военных кабинетах уже началась работа над документом о реабилитации Сталина. Такая реабилитация, пусть даже частичная, могла отшвырнуть страну назад. «Братская ГЭС», печатающаяся лишь на исторической инерции, на долгое время могла остаться одним из последних библиотечных источников для молодежи, чтобы узнать хотя бы часть правды о времени террора и пыток. «Ничего, – подумал я. – Когда-нибудь я выброшу все, что они меня заставляют вписывать. Был же я когда-то прав, напечатав „Наследники Сталина“ с навязанными мне дополнениями. Ладно, беру грех на душу, сам и ответ буду нести. Но только перед Богом, а не перед теми, кто не сделал и десятой части сделанного мной. Главное в Галилее было то, что он сказал: „А все-таки она вертится…“ – а не то, что он говорил, когда ему приставляли нож к горлу…»

– Для того чтобы все это сделать, мне нужно не три месяца, а три дня, – сказал я, и насмешливая победительность в глазах Поликарпова потускнела.

Через три дня все собравшиеся снова встретились в том же самом кабинете.

Я прижал Поликарпова, и ему пришлось читать все в нашем присутствии. Было представлено все по пунктам:

1. Глава «Бетон социализма» – о первых пятилетках.