Кошмар во сне и наяву - Елена Арсеньева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А ты, бедолага, так и будешь теперь гранату до скончания веков в кулачке носить? – спросил Герман, с удивлением ощущая, что губы шевелятся с некоторым трудом. – Я думал, ты ее на плац выбросишь.
– Зачем добру пропадать? – хозяйственно спросил Бирюк. – И ничего мне не сделается, смотри.
Он разжал пальцы. Герман отшатнулся…
Чека была зафиксирована аптечной резинкой.
– Старый фокус, – хмыкнул Ваха, проходя мимо. – Не горюй, доктор: ты не первый и не последний лох, который на него попался. Иди, иди, чего стал!
Герман торопливо зашагал по коридору.
– Вернулся? Ну и молоток, – одобрительно встретил его Стольник. – А раз так, отпусти девочку, Удав.
Удав стоял за спиной Альбины, уставя на Германа свои коровьи очи, и тот внезапно заметил, что колено Мольченко резко выдвинулось вперед. Сейчас он упрется между лопаток Альбины, с силой дернет полотенце на себя…
Герман рванулся вперед, но Стольник перехватил его за руку:
– Кончай психовать! Я кому говорю, Удав?
Тот с явной неохотой опустил полотенце.
Стольник разжал пальцы, и Герман упал на колени рядом с Альбиной. Она зажмурилась, схватилась за горло. Герман положил ей ладонь на затылок, прижал лицо к своему плечу. Она вся дрожала, но – ни слова, ни всхлипывания.
– Все, уже все, – пробормотал Герман. – Давай-ка вставай.
Альбина попыталась подняться, но, ойкнув, села на пол. Можно было представить, как затекли ее ноги!
– Ладно, посидим, отдохнем. – Герман устроился рядом, однако больше всего ему хотелось сейчас увести девушку из этой комнатушки, где она испытала такой ужас, куда угодно, хоть в процедурную увести. Там на полу пятна крови Севастьянова, но все равно там чище.
Альбина опять уткнулась ему в плечо.
– Они… говорили, что ты попытаешься бежать, не вернешься, и тогда меня… – донесся до Германа чуть слышный шепот.
– Кто говорил?
– Вон тот, – махнула она рукой.
Герман повел глазами и поймал насмешливый взгляд Антона, по-турецки сидевшего на брошенном в угол матрасе.
– Каждый судит по себе, как видишь, – ответил он, чувствуя, что горло сводит от ненависти – острой, будто удар ножом. Ну почему, почему сегодняшний сон теперь остается только сном?!
– Предположим, я говорил не совсем так! – послышался голос Антона. – Я просто сказал, что смерть от удушья не так и страшна, как ее живописуют. Говорят, повешенные кончают под себя. И удушенные, наверное, тоже. Надо же, а! Человечество напридумывало столько способов достижения наивысшей степени оргазма, всякие там «Камы-Сутры», мази, шарики, презервативы с крылышками, а оказывается, надо всего-навсего сдохнуть, чтобы оттянуться на полную катушку!
Герман уронил руки. Альбина, отстранившись, с тревогой заглянула ему в лицо, но он не видел ее глаз. Перед внутренним взором медленно, зыбко проползла строчка отпечатанных на машинке букв:
«…на шее трупа обнаружена странгуляционная борозда, след механической асфиксии, предположительно послужившей причиной смерти. Остановку дыхания мог также вызвать мгновенный спазм сердца, что и привело к необратимым последствиям…»
Жуткие в своей обыденности строчки милицейского протокола. Протокола об осмотре трупа, которым однажды стала Дашенька Смольникова.
– Пожалуйста, пожалуйста, не надо. Успокойся… пожалуйста, – бормотал кто-то рядом, и теплые губы шевелились около лица Германа. – Не надо, успокойся, не надо!
Кто-то сильно тряхнул его за плечи, и Герман почувствовал, как медленно тает на лице и глазах изморозь почти смертельного оцепенения, внезапно охватившего его.
Теперь он видел рядом испуганные серые глаза и даже смог кивнуть: все, мол, в порядке. И все-таки понадобилось еще какое-то время, прежде чем удалось справиться с судорогой, перехватившей горло, и выдавить:
– Я в порядке.
– Можно нам уйти? – прошептала Альбина, поднимаясь и пытаясь приподнять Германа.
Он встал:
– Да, сейчас.
Повернулся к Стольнику:
– Можно вопрос?
– Ну?
Глаза у него – как мутный лед. Он почуял… почуял что-то в поведении Германа. Так матерый волк чует кровь еще прежде, чем она пролилась.
– Этот, – мотнул головой в сторону Антона, однако не нашел подходящего слова и просто повторил: – Этот за что сидит, не знаешь?
Показалось или будто прошелестело, провеяло что-то в воздухе? Нет. Антон еще ни о чем не подозревает, не догадывается, что его ждет. Огрызнулся:
– А тебе какое дело?
– Да уж больно ты профессионально рассуждал об удушье. За версту видно знатока.
– Неужели у нас еще один Удав объявился? – хмыкнул Стольник. – Да это просто серпентарий какой-то. Слышь, Удав? Не боишься конкуренции?
– Що це? – спокойно отозвался из коридора Удав. Нет, он, похоже, не боялся конкуренции.
– Ну, колись, малолетка, за что срок тянешь, – сказал между тем Стольник. – Порадуй нас с лепилой. Всегда приятно полюбоваться на свершения молодого поколения!
Антон нервно облизнул губы и обменялся невообразимо быстрым взглядом с Максом. Для Германа этот взгляд был то же самое, как если бы Антон скомандовал дружку: «Работаем по схеме номер два!» – или что-то в этом роде. Наверняка у них были заготовлены приличные легенды на всякий случай, наверняка такие случаи уже возникали, поэтому мальчики не особенно встревожились. А зря… а зря!
– Ну, я… шлепнул нашего лейтенанта, – с должной развязностью бросил наконец Антон. Даже с некоторой гордостью!
– Неужели мента? – вскинул брови Стольник, но тут же качнул головой: – Хотя нет. О таком герое ого-го весть как разнеслась бы! Какого же лейтенанта шлепнул ты, дитятко?
– Да самого обыкновенного, из части, где служил, – криво улыбнулся Антон и зачастил: – Сам не знаю, за что он меня невзлюбил. Доставал по-черному! И в тот раз… Сменился, помню, с первого караула в десять вечера. Шесть часов «под ремнем» был. Пришел в казарму, только заснул, и сразу будят: вставай, мол, командир тебе снова приказал в караул – бегом! Я портянки стал наматывать, левая хорошо легла, а правая хуже, сапог очень жал.
– До чого тут портянки? – подал голос Удав.
– Сразу видно, в армии ты не служил, – мрачно кивнул Антон. – Ты попробуй походи, когда сапог жмет! Помню, четыре часа утра было, когда я к дереву прислонился, сапог снял и начал портянку перематывать. А тут, как черт с горы, наш лейтенант из-за куста! Поставил меня по стойке «смирно» босой ногой в снег и велел так стоять, покуда он дома чаю не попьет. Я так и стоял, околел вусмерть. Вдруг со спины слышу шаги – он! И еще командует: на месте – шагом марш! Тут я его и срезал. Господи, ну зачем таким людям на свете жить?
Антон опустил голову.
– Ду-шев-но… – протянул Стольник. – А приятель – такой же зверь или помягче норовом вышел?
Он повернулся к Максу, который истово шевелил губами, уже готовый извергнуть свою порцию тщательно затверженной лжи, однако у Германа кончилось терпение:
– Интересно, это вы сами в журнальчике каком-нибудь сию жалостливую историю откопали или Хинган легенду состряпал?
– Хинга-ан? А при чем тут Хинган? – Это Стольник.
– Что еще за Хинган? Не знаем мы никакого Хингана! – Это Антон с Максом в два голоса, звенящих истерическими нотками. Не ожидали, псы…
И еще какой-то звук, напоминающий короткое, потрясенное аханье, раздался рядом с Германом. Покосился – Альбина. Ладонь прижата к горлу, глаза огромные, испуганные, а в глазах такое…
Но Германа уже ничто не могло остановить. Стиснул руки за спиной, пытаясь удержать остатки самоконтроля:
– Хинган здесь всего лишь при том, что в компании с ним эти двое в ноябре позапрошлого года убили девочку по имени Дашенька Смольникова. Ну а что с ней сделали перед смертью – пусть подскажет воображение. Наверное, тогда эта тварь и почерпнула столь глубокие знания об ощущениях человека, которого душат перед смертью…
Но вдруг ломкое, обманчивое спокойствие разбилось вдребезги. Герман метнулся к Антону, вцепился в его горло, стиснул, рывком приподняв с матраса:
– Ну как? Ты кончаешь? Тебе хорошо? Ей даже семи лет еще не было, семи лет!
И согнулся дугой, захлебнулся почти невыносимой болью от сильнейшего удара по почкам.
Герман упал. Подобрал колени к подбородку, пытаясь восстановить дыхание.
Альбина тотчас оказалась рядом, платком отирала его лицо, по которому катился холодный пот.
Проморгавшись, Герман увидел слезы на ее глазах. И вдруг его, с новым приступом боли, пронзило ощущение, что она знает…
– Вставай! – Резкий окрик Стольника. – И впредь грабки не протягивай. Ты здесь – такой же кандидат в покойники, как остальные. Подумаешь, прокурор выискался. Что же еще про 117-ю [5] не прокричал? Здесь я хозяин, понял? Я – и прокурор, и адвокат, и все прочее. Так что помалкивай, если жить не надоело. А ты…
Он обернулся к Антону, и тот, мелко суча ногами, начал отъезжать по матрасу, прижимаясь к стенке. Макса уже не было видно: скользнул под кровать. Однако Бирюк, повинуясь жесту Стольника, перевернул ее и выдернул Антона.
