Введение в теоретическую лингвистику - Джон Лайонз

5.3.10. НЕСООТВЕТСТВИЕ МЕЖДУ ТЕОРИЕЙ И ПРАКТИКОЙ

Теперь должно быть ясно, что связь между морфемой и морфом не является чисто грамматической связью. Слова латинского языка можно разложить на дистрибуционные «множители» так же легко, как и турецкие слова. Различие между «флектирующими» и «агглютинирующими» (и разного рода «полуагглютинирующими») языками не является, таким образом, различием в грамматической структуре; это различие в способе представления минимальных грамматических единиц в фонологической (или орфографической) форме слова. Из нашего рассмотрения разных способов представления минимальных грамматических единиц в различных языках должно быть также ясно, что разграничивать морфему и морф нас вынуждает прежде всего тот факт, что не все языки являются «агглютинирующими» или «флектирующими», и, в частности, тот факт, что есть языки, не соответствующие «идеалу» одного из «типов» (в действительности, вероятно, вообще не существует полностью «агглютинирующих» или полностью «флектирующих» языков). Если бы все «синтетические» языки были полностью «агглютинирующими», морфема была бы минимальной грамматической единицей с постоянной фонологической формой, и мы могли бы непосредственно описывать соединение морфем в слова. С другой стороны, если бы все «синтетические» языки были полностью флектирующими, мы бы не нашли применения понятию морфа (который, по определению, есть фонологический сегмент слова, репрезентирующий морфему). Именно потому, что многие языки являются отчасти «агглютинирующими», а отчасти «флектирующими», следует делать разграничение между морфемой и морфом.

Для языков, которые являются в основном «агглютинирующими» (считается, что к «агглютинирующему» типу приближается большинство языков мира), это разграничение, без сомнения, полезно. Как мы видели, оно дает нам возможность описать в грамматике дистрибуцию грамматически эквивалентных слов одинаковым образом (boys: {boy} + {s}, oxen: {ox} + {s}, mice: {mouse} + {s}, sheep: {sheep} + {s} и т. д.), а затем при «обращении» этих слов в их фонологическую форму установить общие правила «прямых транскрипций» для регулярных, «агглютинирующих» форм и специальные, более сложные правила (типа тех, которые требуются для «флектирующих» языков) для нерегулярных, неагглютинирующих форм.

Однако языки по преимуществу флектирующие ставят нас перед проблемой, которую до сих пор при рассмотрении этого «типа» мы лишь неявно подразумевали. Мы отметили, что такие сегменты (при условии, что они выделяются в качестве сегментов), как а (или «нуль») в puella и us (или s) в domus, репрезентируют не такие минимальные грамматические единицы, как {единственное число} или {именительный падеж}, но сочетание {единственное число + именительный падеж}. По нашему определению морфемы как минимальной грамматической единицы (определению, которого придерживается в теории большинство лингвистов) именно такие элементы, как {единственное число} и {именительный падеж}, представляют собой морфемы. Тем не менее большинство лингвистов, которые касались морфемного анализа латинского языка, рассматривали а и us как алломорфы «морфемы именительного падежа единственного числа». Это и есть то несоответствие между теорией и практикой, о котором мы упомянули в начале данного раздела. Это несоответствие, без сомнения, объясняется исторически, а именно тем, что понятие морфемы было первоначально установлено для тех языков, в которых образование слов может быть описано в терминах соединения фонологически постоянных сегментов (именно в этом смысле данное понятие использовалось санскритскими грамматиками); позднее морфему стали определять как более «абстрактную» дистрибуционную единицу, и это привело к разграничению морфемы и морфа. Для латинского языка эти два понимания морфемы вступают в конфликт. Если мы определим морфему как минимальную грамматическую единицу, то тогда она не сможет одновременно быть единицей, действующей при образовании слов в латинском языке; если, с другой стороны, мы определим ее как сегментный элемент строения слова, то тогда она не будет минимальной грамматической единицей в латинском языке (и универсальным понятием лингвистической теории).

5.4. СЛОВО *

5.4.1. МОРФОЛОГИЯ И СИНТАКСИС

Слово — это единица традиционной грамматической теории par excellence. Это основа часто проводимого разграничения между морфологией и синтаксисом и главная единица лексикографии (или «составления словаря»).

Согласно обычной формулировке разграничения между морфологией и синтаксисом, морфология имеет дело с внутренней структурой слов, а синтаксис — с правилами, определяющими их сочетания в предложения. Сами термины «морфология» и «синтаксис» и способ их применения подразумевают первичность слова. Этимологически «морфология» — это просто «изучение форм», а синтаксис — это теория «соединения»; традиционные грамматисты считали само собой разумеющимся, что «формы», рассматриваемые в грамматике, — это формы слов, и что словами же являются единицы, которые «соединяются» или сочетаются в предложения. В более старых книгах о языке различие между морфологией и синтаксисом иногда бывает представлено в терминах разграничения между «формой» и «функцией». Этот взгляд также подразумевает первичность слова: согласно своей «функции» в предложении, которая описывается посредством синтаксических правил (с помощью таких понятий, как «подлежащее», «прямое дополнение», «косвенное дополнение» и т. п.), слова считаются приобретающими различную «форму», а различные «формы» подлежат рассмотрению в морфологии.

5.4.2. СЛОВОИЗМЕНЕНИЕ И СЛОВООБРАЗОВАНИЕ

Хотя термин «морфология» укоренился теперь достаточно прочно, для того чтобы считаться «традиционным», в действительности он не относится к числу терминов, использовавшихся в классической грамматике. В классической грамматике «синтаксису» противопоставлялось «словоизменение». Стандартные справочные грамматики греческого и латинского языков и грамматики современных языков, основанные на классических принципах, обычно делятся на три, а не на две части, а именно: на словоизменение (или «акциденцию»), словообразование (или «деривацию») и синтаксис. Но эти три раздела не считаются одинаково важными для грамматиста. Тогда как сотни страниц могут быть посвящены словоизменению и синтаксису, на долю словообразования обычно остается не более полудюжины страниц или около этого. Причина такой непропорциональности состоит в том, что в классической грамматике словообразованию действительно нет места. Словоизменение определяется в классической грамматической теории примерно следующим образом: словоизменение (флексия) — это изменение форм слова для выражения его связи с другими словами в предложении. В грамматиках конкретных языков в разделе словоизменения описываются «склонения» существительных, прилагательных и местоимений и «спряжения» глаголов по выбранным моделям образования, или «парадигмам». В разделе словообразования перечисляются различные процессы, посредством которых от существующих слов (или «корней») образуются новые слова: прилагательные от существительных (seasonal 'сезонный' от season 'сезон'), существительные от глаголов (singer 'певец' от sing 'петь'), прилагательные от глаголов (acceptable 'приемлемый' от accept 'принимать') и т. д. То, что словообразованию вообще уделяется какое-то место, — это неловкий и теоретически непоследовательный жест, направленный на признание того факта, что некоторые слова поддаются дальнейшему разложению на компоненты, даже если о функции или дистрибуции этих компонентов нечего сказать в правилах основной части грамматики.

Термин «морфология», охватывающий как словоизменение, так и словообразование, был введен в лингвистику в девятнадцатом веке. (Сам термин, по-видимому, изобретен Гёте и впервые применен в биологии к изучению форм живых организмов; как мы видели в первой главе, с середины девятнадцатого столетия на лингвистику весьма значительное влияние оказывала эволюционная биология.) Причина того, что в этот период в грамматики западных классических языков был введен раздел словообразования, заключается в том, что филологи-компаративисты (в значительной мере под влиянием ставших доступными для них санскритских грамматических трактатов) стали интересоваться систематическим изучением образования слов в историческом аспекте. Стало, в частности, ясно, что словоизменительные и словообразовательные процессы имеют много общего.

Но в классической грамматике разграничение между словоизменением и словообразованием является абсолютно фундаментальным. Тогда как singing — только форма слова sing, обусловленная синтаксически, singer — это другое слово с собственным набором форм, или «парадигмой» (ср. § 1.2.3). Тот факт, что singing и singer с точки зрения их образования можно рассматривать как состоящие из «корня» (или «основы») sing и суффикса ing или ег (оба способа образования равно продуктивны в английском языке), затемнялся различием в трактовке, связанным с теоретическими представлениями классической грамматической науки. Стандартные словари английского языка (и большинства других языков), основанные на предположениях классической грамматики, приводят производные формы как разные слова, но не перечисляют регулярные словоизменительные формы, которые могут быть выведены посредством обращения к «парадигмам», установленным общепринятой грамматикой этого языка. В последующих главах станет ясно, что многое из того, что традиционно называют словообразованием, в генеративной грамматике английского языка можно и должно объединить с синтаксическими правилами. Пока, однако, мы оставим в стороне вопрос о словообразовании и рассмотрим более подробно понятие «слова».