Император Терний - Марк Лоуренс

— Двух коней, — повторил я.

Старый барышник забормотал какую-то абракадабру и махнул рукой в знак отрицания. Он знал, что мне нужно, — все в Кутте, кому есть что продать, хоть как-то могут изъясниться на имперском хотя бы для нужд торговли.

— Двух!

Я добавил еще монету и потер их одну о другую между пальцами.

Ему было явно больно сделать это, но он покачал головой и перестал бормотать. Дверь со стуком захлопнулась.

— Они точно не хотят, чтобы ты попал в Хамаду, Марко.

Я его ну никак не обрадовал. Он хмурился каждый раз, как я называл его по имени, вздрагивая от преступления против строгих манер и излишней фамильярности.

— Марко, — сказал я, наклоняясь достаточно близко, чтобы учуять, как он скис, — идти далеко. У тебя нет друзей в Кутте?

— Нет.

Я подумал, что, может статься, у него вообще нет друзей. Тащиться с ним через пустыню в Хамаду что с лошадьми, что без казалось страшной глупостью. Кто-то влиятельный, возможно, сам Ибн Файед, не хотел, чтобы Марко прибыл туда. Более того, по крайней мере три матемага, судя по всему, предчувствовали мой приезд, а это значило, что Ибн Файеду известны мои намерения. Единственным разумным выходом было развернуться и плыть в порт Альбус. Если, конечно, Юсуф, Каласади и другие уже давно не просчитали такой ход. Вести себя предсказуемо значило бы лишь больше запутаться в расставленной ими сети. Возможно, даже попасть под арест в доках или потерпеть кораблекрушение, организованное специально для меня, покуда я играл в двенадцать линий и попивал чай. Прибыть сюда уже само по себе было неверным шагом — по правде говоря, продиктованным обычным детским тщеславием.

— И что ты хочешь, чтобы я сделал, Марко?

Бросить его на произвол судьбы казалось самым разумным. Но кости велели мне обрести нового друга, а разумный выбор — это предсказуемый выбор, что на данной стадии не означало спасение от гибели.

— Мне нужна комната.

— Это я могу устроить.

Я пошел один, отловил за шкирку уличного мальчишку и за медную монетку узнал дорогу в гостиницу. Тяжелая старинная дверь, к которой меня привел парнишка, выглядела непривлекательно — совсем одна на фоне широкой белой стены. Я постучал, и из-за решетки на меня уставилась женщина. Старая карга, старше истертого дерева и ржавых гвоздей. Она распахнула дверь. Слишком морщинистая и согбенная, чтобы носить покрывало и блюсти скромность, она окинула меня неодобрительным взглядом и провела внутрь. Интерьер удивил меня. Короткий коридор вел во внутренний дворик, где лимонные деревья росли в тени балконов, поднимающихся на четыре этажа с каждой стороны. Изразцы украшали все поверхности, белые и голубые, с геометрическими узорами. Иллюзия прохлады, но все же.

Я взял две комнаты, заплатил медными монетами полудюжины стран и пошел за Марко. Он ждал там, где карга не могла увидеть его из-за решетки, и я пропустил мимо ушей ее резкие гортанные жалобы, таща чемодан по коридору. Банкир следовал за мной.

— Слишком маленькая, — сказал Марко.

Пот тек с него ручьями, но ему, казалось, было все равно. Я еще не видел, как он пьет. Неудивительно, если скоро он начнет съеживаться. Что-то в нем взывало к магии смерти во мне, к сердцу некроманта. Пальцы начало покалывать.

— Слишком маленькая для чего?

Я рухнул на чемодан. Тащить его на второй этаж оказалось тяжеловато.

Марко нахмурился. Я привык считать, что банкиры, особенно путешествующие, несколько более дипломатичны и умеют скрывать свое истинное отношение, но этот совершенно откровенно выказывал свою неприязнь ко мне. Возможно, у него среди золота лежал амулет, но я пока ни того, ни другого в глаза не видел.

— Ты должен мне за комнату и за проводника, банкир.

— Проводника? Какой-то оборвыш завел тебя невесть куда.

— Оборвыш, которому я заплатил, — сказал я, не поднимаясь с чемодана.

— Я все подсчитываю, сэр Йорг. А теперь, если будешь так любезен и оставишь меня одного…

Я поднялся и ушел к себе в комнату, где тут же снова рухнул. Я лежал с закрытыми глазами, представляя резкие ветра над ледяными плечами Хальрадры. За полгода я пересек половину Империи. И, как Златовласка, я вечно жаловался — то мне было холодно, то жарко. И в первый раз мне хотелось назад в горы, туда, где все как надо. Впервые я думал о своем королевстве как о доме.

Если долго смотреть на растрескавшийся потолок, ум начинает блуждать. Список причин, что привели меня сюда. Список ответов, которые я мог бы дать на этот вопрос. Ни один из них сам по себе не был удовлетворительным, но вместе они вполне убедительно объясняли, зачем я ввязался в эту глупость. Оррин из Арроу направил меня, рассказывая об океанах и далеких странах. Возможно, я думал, что, если расширю свои горизонты, заполучу часть его магии. Фекслер Брюс направил меня, мигнув красным огоньком, что горел сейчас над калифатом Либы. Любопытство привело меня в Иберико и привязало к пыточному столбу Плохих Псов. Было бы справедливо утверждать, что любопытство заарканило меня. Я, конечно, не открыл шкатулку, но почти на все остальное меня все-таки сподвигло любопытство. Каласади подтолкнул меня своим предательством. Ибн Файед — угрозой. Мой дед — когда решил, что меня стоит спасти, и велел не уезжать. И наконец, возможно, хотя я бы назвал это мщением, меня в этот раз влекла не необходимость нанести ответный удар, но необходимость защищать. У меня была семья.

Когда-то давно мать велела мне присмотреть за Уильямом, уберечь моего братишку. И хотя с тех пор мне многое удавалось, это был мой первый провал и самый болезненный — болезненнее, чем шрамы от терний, оставшиеся вечной памятью о том дне. Как и Марко, я вел свою бухгалтерию, и хотя это являлось неважной заменой, я собирался все довести до конца. Тот старик в замке у моря. Старая женщина, которая любила его и мою мать. Мой дядя, хоть и военный. И никаких терний, чтобы удержать меня. Угроза нависла над ними, и на этот раз никто: ни человек, ни призрак и ни чудовище — не мог мне помешать спасти их.

Ясновидение высоко ценится. Я считаю, что, когда начинаешь вот так отчетливо видеть самого себя и видеть подлинные причины собственных действий, возможно, было бы лучше оставаться слепым. Ради блаженства неведения я сказал бы себе, что меня влекла лишь месть, как это случалось раньше, когда выбирать приходилось между черным и белым, как между фигурами на доске, и жизнь представлялась несложной игрой.

Жара, тишина и слабые звуки, на расстоянии казавшиеся знакомыми — их отличие от всего привычного скрадывалось, — все вместе это убаюкивало меня. Какое-то жужжание заставило меня очнуться, я потянулся к ножу на бедре. Что-то у меня на груди? Я хлопнул ладонью по горячему металлу кирасы. Снова жужжание, будто огромная муха забралась под броню и не могла вылезти обратно.