Придон - Юрий Никитин

– Значит, вы принимаете руководство крепостью?..

Со всех сторон клич раздался еще громче. Хором выкрикивали здравицу беру Ряске, бросали в воздух не только шапки, но и булавы. Ряска посмотрел исподлобья, наместник улыбается хитро, и, вспыхнув, сказал громко:

– Да, я принимаю!..

Наместник поклонился.

– Вот и хорошо, – сказал он елейным голосом. – Артанское войско разделилось на три отдельные армии, одну ведет Аснерд, вторую – Щецин, а третью – Придон. Увы, сюда как раз идет Придон. Я его видел, разговаривал, но… теперь это совсем другой человек. Я думал, что хорошо его знаю, но… ошибся. Я полагал, что такой молодой и отважный не в состоянии командовать даже десятком… Но он ведет и умело управляет огромным войском! Сейчас оно в двух сутках пути от Белой Вежи, но, возможно, уже и в сутках.

Ряска отмахнулся:

– Ерунда. Артане не умеют брать даже курятники. Тем более им не по зубам такая крепость. Они разобьются о наше мужество, как волны прибоя разбиваются о гранитные скалы! А кто уцелеет после этой кровавой для них осады, мы тех развесим вдоль стены. Не хватит места – развесим на деревьях. В лесу веток хватит, ха-ха!

Наместник преувеличенно низко поклонился, в глазах и на лице смирение, почтение, даже благоговение. Он отбыл, а на площади началось ликование сторонников Ряски, зажгли костры, начинали забивать для пира скот.

В этот же день, к полудню, наместник выехал через северные ворота с небольшим обозом, куда сложил все самое ценное, а в крытую коляску посадил жену и двух детей. С ним было всего десять всадников, больше взять не решился, чтобы не обвинили в предательстве интересов Куявии.

Бер Ряска только к вечеру обнаружил, что наместник его перехитрил и обвел вокруг пальца. Он, князь, намеревался использовать огромный опыт наместника, его умение оборонять крепость, все равно слава досталась бы ему, Ряске, но эта сволочь подстроила так, что и руководство он принял по своей воле, и не успел указать наместнику его новые обязанности…

Обоз наместника двигался с черепашьей скоростью. Десяток воинов чувствовали себе беспомощными, артане на их легких конях, может быть, уже пронеслись, как на крыльях, до самых гор, потому на ночь прятались в лесу, даже днем старались ехать по низинам, балкам, избегая дорог.

Артане, как понимал наместник, легко бы догнали, если бы не делали длинные рейды в стороны, захватывая и сжигая города, дабы не оставлять за спиной вражеские гарнизоны.

На второй день, как он покинул Белую Вежу, к ее стенам подошли артане. Никто не скажет, как держался бер Ряска, вел ли себя мужественно или же умер трусом. Но лучше считать, что защищался мужественно, а погиб на стене, защищая ворота. Двое суток крепость еще держалась, но огромные катапульты бросали через стены кувшины с горящим маслом, даже бочки со смолой, что поджигали сразу несколько домов, огромными камнями рушили стену, выбили ворота.

Все население и даже воины бросились гасить пожары, и тогда артане ворвались в казавшуюся неприступной крепость. Разъяренные упорным сопротивлением, они вырезали всех защитников, разграбили город и перебили всех, кого отыскивали даже в подвалах, на чердаках. Пьянея от крови и безнаказанности, детей поднимали на пиках, с женщин срывали одежду, насиловали прямо на площадях, отпускали, строго-настрого запретив одеваться, ибо все куявы – животные, свиньи, а свиньи должны ходить голыми.

На второй день Придон вывел всех до единого из крепости, а Вяземайт сказал торжественно:

– Взгляните на эту… черную вежу!.. Отныне она такой и останется – черной. И будут ее звать Черной Вежей, ибо для куявов день стал черным.

Закопченные, почерневшие от дыма и гари развалины крепости чернели на нежном голубом небе, как грех, как проклятие, как преступление.

Придон оглядывался на горящую крепость с отвращением. До этого он водил отряды удальцов, отважно сражался, захватывал богатую добычу, всякий раз покрывая себя и своих людей славой, но города в прошлые лихие налеты брать не приходилось. Знал, как захватывают, слышал от старых воинов про все уловки, запоминал, жадно схватывал все, что рассказывали о воинском умении, приемах, хитростях, ловушках, но в рассказах всегда было больше славы, отваги, и совсем опускались всякие мелочи вроде избиения безоружных. А сейчас уже не удастся свалить на то, что бесчинствует куявская чернь. В Белой Веже обошлось без этих ублюдков, но, теперь уже видно, бесчинство заразно. Как ни закрывай глаза, но признайся хотя бы себе, что убивали, насиловали и бросали в огонь вопящие жертвы сами охмелевшие от крови и безнаказанности артане.

Он молча повернул коня, Крок крикнул удивленно:

– Куда? Там пустой лес!

– Поохочусь, – буркнул Придон.

Конь пошел вскачь, деревья приблизились, ветка хлестнула по лицу, и внезапно в самом деле решил найти след какого-нибудь зверя и погнать через буреломы, завалы, овраги. Может быть, из памяти уйдет или хотя бы отодвинется на задний план этот горящий город с окровавленными трупами на улицах, с обесчещенными женщинами и с их мужьями, распятыми на дверях своих домов.

Дорожка повела в густой лес, Придон тут же повернул коня и пустил в чащу, избегая дороги, но вскоре наткнулся на хорошо утоптанную тропу, она прихотливо вилюжилась между деревьями, он пустил коня напрямик, наконец-то нехоженое место… и снова наткнулся на тропку, явно не звериную, а протоптанную людскими ногами.

Озлившись, не стал больше ничего искать, дал коню свободу, тот потрусил легкой рысцой, взмахивал гривой, на ходу срывал гребешки высоких трав.

Дорога вилась через лес прихотливо, по своим законам, Придон ничего не замечал, вздрогнул, только когда впереди молодой статный дуб и яркая рябина, обнявшись ветками, никого не замечая, перешли через тропку, счастливые, а птицы кричали вслед веселое, звонкое, задорное, а то и вовсе игривое, намекающее.

Горечь плеснула в сердце желчью, там застонало, скукожилось. Он поморщился, чуткий конь остановился, терпеливо ждал, пока хозяин слезет, подобно старику, цепляясь за седло.

Придон шлепнул его по толстому крупу:

– Далеко не уходи…

Конь повернул голову и смотрел добрым коричневым глазом. Придону почудились в глазах коня тревога и беспокойство.

– Просто посижу, – сказал он. – Понимаешь, посижу. Почему-то именно в леса уходят, когда хотят подумать. А ты пока травку щипай, тебе думать не надо. Ты – счастливый.

Он осторожно опустился на пенек, тот окружили плотненькие, как простолюдины в давно не воевавшей стране, боровички, чуть дальше собрались в группу тонконогие аристократичные опенки, по всей поляне ажурный папоротник, зеленеют листочки земляники, уже отцвела, скоро покраснеют ягодки… Смутно подумалось, что боровичкам вроде бы еще рано, что за лес такой, не колдун ли где поблизости…