Птицеед (СИ) - Пехов Алексей Юрьевич

Следующий конверт — пахнущий как раз табаком, узкий и хищный, залитый знакомой печатью с изображением ветки цветущего вереска. Фрок, уже прознавшая о случившемся два дня назад, требовала (именно требовала) немедленного отчёта о произошедшем. А ещё моего личного присутствия.

Я подавил в себе желание смять письмо и отправить его в мусорную корзину. У меня есть какое-то количество поступков в год, когда я разрешаю себе вести себя точно невоспитанная свинья. Но это количество столь невелико, что лимит можно исчерпать довольно быстро. В любом случае, прямо сейчас я не собирался ей отвечать, иначе это займёт большую часть дня.

Отложим до более подходящего момента.

Снежно-белый конверт, алые вензеля со вздыбившимся медведем, удерживающим в пасти лосося, большая сургучная клякса, малахитовая нитка в ней. Заверения от Ивана и Варвары Устиновых в вечной дружбе, приглашение в посольство в удобное время. Письмо было приложено к подарку — сейчас он стоял в углу, рядом с горшком цветущего адениума: массивный светло-коричневый квадратный ящик с шестью бутылками прекрасного нуматийского креплёного.

Осталось пять бутылок. Амбруаз так курлыкал над презентом и изображал не то голубя, не то грифа, что пришлось позволить ему утащить одну бутылку для себя. Через час услышу клавесин, а ещё через час он точно уснёт до вечера.

Два конверта.

Я выбрал бледно-синий, украшенный тиснением в виде жёлтых мимоз. От него знакомо, едва уловимо пахло магнолией. Ида тоже писала благодарности, хотя сделала не меньше, а даже больше меня. Она надеялась, что мы ещё увидимся в ближайшее время.

Её поцелуй на прощание, лёгкое касание губами щеки, до сих пор грел мою кожу. Так же как мои губы нет-нет да и опаляло наваждение несуществующего поцелуя Осеннего Костра, поймавшей в свои объятия несчастного Калеви.

Может, я и невосприимчив к истинной магии Кобальтовой ветви, но не могу не признать, что какое-то воздействие на Рауса Люнгенкраута, вне всякого сомнения, оказывается. У женщин есть своя магия. Загадочная усмешка Капитана, разглядывающего нас с Идой — тому подтверждение. Кажется, что сукин сын знает все тайны мироздания, просто не спешит делиться ими с кем-то вроде меня.

Ида в Солнечном павильоне сожгла одну из граней своей и без того не новой руны, но обездвижила всю оставшуюся четвёрку. На одного колдовство повлияло настолько сильно, что у него начался припадок и он умер в корчах на полу, захлебнувшись пеной.

Август не преминул равнодушно отметить, что бандита сразила материальная форма любви.

С тремя другими она также не рассчитала силы из-за бурлящих эмоций, и пришедшие за мозготрясом могли только лежать, да булькать в потолок. Занимались этим, пока не прибыли грачи, Фогельфедер и прочие люди лорда-командующего.

Меня это разочаровало конечно же. Очень хотелось задать несколько вопросов, но теперь, зная нелюбовь некоторых господ из служб делиться с чужаками информацией — я в жизни не узнаю, какой умник отправил молодцов за трофеем из мозготряса.

Нас тоже допросили (это уже входит в привычку, как я посмотрю), но всё в пределах вежливости, да ещё напоследок объявили благодарность от города. Очень она мне была нужна.

Теперь происшествие не сходило со страниц новостного листка. Плодожоры, выбравшиеся из клеток, растерзали восьмерых несчастных на первом этаже, прежде чем колдуны из охраны павильона, смогли уничтожить тварей. Одна сбежала, ее настигли в парке. На свободу вырвалось ещё несколько более мелких созданий, их ловили уже на ближайших улицах. Седьмую дочь, которую мы с Идой встретили — никто не видел, и отчего-то я этому ничуть не удивлён.

Головы тех, кто допустил такой бардак — уже полетели. Лорд-командующий был… недоволен. Это если говорить совсем уж мягко, и ответственных (а также подвернувшихся под руку) макали лицом в грязь и возили по полу (пока ещё в переносном смысле). Солнечный павильон закрыли, а бои в нынешнем сезоне отменили до конца расследования и проверок.

Впрочем, я отвлёкся. Отложил письмо Иды в верхний ящик и взялся за простой конверт с печатью рода Лилов.

Риттер Томас писал сухо и кратко:

Милостивый риттер.

Моя сестра передает Вам своё расположение и рада, что Вы здравствуете. Сейчас она зависит от обстоятельств непреодолимой силы, но в ближайшую пятницу, в обычное время, с удовольствием отведает ванильного мороженого с ромом и изюмом.

Что же. Он действительно выполнил наш маленький уговор и встречу назначала Оделия, раз речь зашла о деталях, известных только мне и ей.

Я посмотрел на календарь, отметил, что пятница уже завтра. Тем лучше для нас всех. Возможно, Рут всё же решила вознаградить меня за терпение.

Вранополье, наряду с Совиной Башней, один из самых старых районов Айурэ.

Он расположен на большом скалистом острове, в дельте Эрвенорд, между Правой и Срединной дугой, выходя северной частью к Домашнему морю. Там, буквально над всем городом, исключая Каскады, возвышается центральный собор Рут Одноликой, встречая рассветы и свежий морской воздух чёрными стенами и пламенеющими башнями колоколен, взмывающими на высоту полёта чаек.

Собор — незыблемая величина, константа города, точка отсчёта множества событий в нашей истории, заставший, пускай и не в столь великолепном виде, как сейчас, приход и уход Птиц.

Вокруг него были разбиты поля с цветущими люпинами, и он считался местом, недоступным для зла Ила.

Но важнейший собор Айурэ не является главной достопримечательностью Вранополья. Самые важные здесь — это во́роны.

Птицы гнездятся на острове уже полторы тысячи лет, и мы для них — лишь временное явление из-за скоротечности наших жизней. Они, в какой-то мере, символ этого района, а может быть, даже нашего города, и их можно заметить на охоте в парках, в лесу Шварцкрайе и даже на улицах. Но гнездятся они только здесь, предпочитая крышу и колокольни собора, а также ближайшие скверы. По поверьям, они птицы Одноликой, некогда обратившиеся тенями и указавшие ей путь сквозь багровое пламя хаоса в наш мир.

Те, кто вечно сражается во снах с Сытым Птахом, чтобы он скрывался на обратной стороне луны и не показывался на глаза людям, дабы не свести их с ума своим ужасным ликом.

Короче, если вы не поняли, воронов у нас почитают.

Улицы Вранополья идут под некоторым уклоном — с севера, самой высокой, соборной части, на юг. Понижение уровня видно невооруженным глазом, и здесь, на плоской части острова, каждый квартал испещрён мелкими речушками, давно превращёнными трудолюбивыми мастерами в каналы, соединяющие Срединную и Правую дугу десятками лодочных путей.

Каналы, протоки и пруды — привычная часть городского пейзажа. Лениво текущие, довольно глубокие, но удивительно чистые, они не прочь стать домом не только для утопленников, но и для радостно поющих по весне лягушек, цапель, черепах с красными змеиными головами, выдр и даже пресноводных дельфинов.

Раньше я всегда хотел жить именно здесь. Среди речных запруд, бесконечных каштановых рощ, освещавших по ночам каждую улицу ярче, чем во всех других частях города, кофеен и враньего грая. Но потом понял, что здесь слишком тихо и часто пусто. Спокойное размеренное существование, которому далеко до весёлой суеты Совиной Башни.

Так что сюда, надо сказать с большим удовольствием, я приезжаю раз в три недели, если, конечно, не нахожусь в Иле. Здесь, за маленьким сквером, сразу после Безымянного моста, окружённый железной оградой, прямо возле тёмно-красного корпуса старой больницы, расположен анатомический театр.

Элфи решила, что познание человеческого тела не только с его прекрасной стороны — важно для её образования, поэтому посещала публичные лекции профессоров анатомии, открытые для всех желающих. Я отправлял её в экипаже, а после приезжал встречать, и мы часто гуляли по Вранополью, болтая о всяких пустяках.

Или… не о пустяках.

Я, какие бы запреты на Ил ни накладывал, всё же старался учить её тем вещам, которые можно встретить за Шельфом. Понимал, что не смогу удерживать птицу в клетке всю её жизнь и рано или поздно она расправит крылья и полетит туда, куда бы я не хотел, чтобы она летела. С моего разрешения или без него. Всё, что я мог, лишь сдерживать Элфи до поры до времени, ну и научить безопасному полёту. Хотя бы подготовить к нему. И здесь, среди тёмных домов, тихих рек и каштановых рощ, ваш покорный слуга становился достаточно словоохотлив, чтобы рассказывать ей о некоторых ужасах, которые я не позволял себе обсуждать с ней ещё год назад.