Безголовое дитё - Светлана Георгиевна Семёнова

Я. — Объясните мне, Рюрик Игоревич! Когда я иду на спектакль, ноги не идут — не хочу играть. До слёз! Но бегу, боюсь опоздать. А прихожу в гримёрку, сажусь гримироваться, и постепенно это нежелание играть куда-то исчезает. Это что, смирение перед неизбежностью?

Р. — По-моему, это ваша душа постепенно освобождается от бытовых проблем. Сосредотачивается на роли. Смотрите на себя в зеркало, гримируетесь, переодеваетесь в театральный костюм, повторяете текст и т. д. Дают первый звонок, у вас сквозь мишуру реальной жизни начинает пробиваться тот образ, который живёт в вас. И постепенно к третьему звонку он уже полностью владеет вами. Это не смирение! У некоторых артистов это банальный рефлекс. У некоторых — творческий процесс. Он свойственен только талантливым людям. А вы талантливы, Лидочка. Вам мешает жизненная неустроенность. Вы страдаете оттого, что Ветуня почти всегда предоставлена сама себе. Вы не в состоянии разорваться между дочкой и театром. Весь ужас в том, что у вас два смысла жизни — театр и ребёнок. Выбора у вас нет. Просто нужно разделить с кем-нибудь ответственность за ребёнка.

Слова «разделить ответственность за ребёнка» — жирно подчёркнуты карандашом.

ХАЛАБУДА

И всё-таки я опять потерялась. Вернее не совсем потерялась. Я находилась под носом у всех, кто искал меня. Просто крепко спала, обняв большую тёплую собаку по имени Найда, в халабуде, которую мы всем двором целый день строили для неё.

Не знаю, откуда эта Найда пришла, но мы, дети, бегающие по двору, играя в догонялки, вдруг одновременно застыли, увидев её. Она стояла в воротах и с грустной надеждой смотрела в наш двор. Мы гурьбой тихо подошли к ней на безопасное расстояние — вдруг укусит. Собака вильнула хвостом и едва слышно скульнула. Кто-то из хлопцев сказал, что она голодная, нужно её покормить. А рыжий Кецык смело подошёл к ней, погладил по спине. Я стояла, замерев, не могла оторвать взгляда от собакиных глаз. На меня смотрел мой Жулик.

— Жулик, Жуля, мой любимый. Ты прибежал аж с Одессы, ты шукал меня? — удивлённо шептала я, медленно приближаясь к псу, — Как ты вырос, такой стал большой, — я обняла его за шею и ощутила под шерстью сплошные кости, — Какой же ты худющий. Идём со мной, у меня есть суп с американской тушёнкой. Я никогда тебя больше не брошу. Это мой Жулик! — сказала я стоящим вокруг хлопцам.

— Это никакой не Жулик! — крикнул Толик, — Это самая настоящая сука! У Жуликов всегда яйца есть под хвостом, а у неё нету. Значит сука. Мне дядя Лёня рассказывал.

Насколько я помню, у моего Жулика не было никаких яиц под хвостом. Я была уверена, что это Жулик. Такой же тёмно-рыжей масти, с чёрной шерстью вокруг глаз, и чёрными лапами. Только уже взрослый большой пёс. За время, что он бежал из Одессы, конечно, он вырос. Я же тоже выросла, даже бундечка, сшитая Бабуней на вырост, валяется под кроватью без надобности.

— Хлопцы, а давайте это будет наша собака! Построим ей халабуду, и она никуда не убежит. Будем кормить её, учить командам, — предложил Толик, самый старший и самый главный хлопец нашего двора.

— Ты, Мавка, не отпускай её, а мы стройматериалы соберём на халабуду.

Пока мальчишки под командованием Толика собирали всякие палки-доски, я повела Жулика к себе домой. Одной рукой держала его за тощую шею, другой подталкивала сзади. Жулик не сопротивлялся, наоборот радостно вилял хвостом и даже изредка пытался лизнуть меня в нос.

Пока я вытаскивала из-за пазухи ключ, висящий на шнурке до самого пупка, и вставляла его в замочную скважину, Жулик послушно сидел перед дверью, и вертел головой с остро торчащими ушами — наблюдал за моими действиями. Когда дверь распахнулась, он первый вбежал в комнату и почему-то сразу залез под стол. И слава богу! Из другой комнаты вышла мама, натягивая красивое, в розовых цветочках платье. А я-то была уверена, что мама ещё не пришла с репетиции. Губы у неё были ярко накрашены, и она сомкнула их, чтоб не запачкать помадой ворот платья.

— Ветуня, я иду по делам, а потом сразу на работу. Боже, чем тут воняет? Ты не жди меня. Сама ужинай…. Вот только что не воняло…. А ну дай понюхать, — мама взяла меня за плечи и притянула к себе, — Ясно, опять псиной воняешь… Какой-то неистребимый запах. Как от твоего одесского Жулика.

Я стояла, замерев от страха. Вдруг Жулик вылезет из-под стола! Но пронесло. Мама подушилась своим «Красным маком», чмокнула меня в щеку и выбежала из квартиры, крикнув на прощанье:

— Пойдёшь во двор, запирай дверь! Не зря же твой Радибога замок вставлял.

Как только мама захлопнула дверь, Жулик высунулся из-под стола. Скатерть косынкой обрамляла его морду. Совсем по-человечески Жулик смотрел на меня, будто задавал немой вопрос: «Уже можно высовываться?»

— Выходи, уже можно. Какой ты молодец! Всё помнишь. Помнишь, как она тебя не любила и всегда прогоняла в Одессе! Запомнила, как ты воняешь, узнала… Она и сейчас выгнала бы тебя, но ты, умничка, сидел тихо, не высовывался. Ты самый умный пёс на свете.

Я налила полную алюминиевую миску супа с американской тушёнкой и поставила перед Жуликом. Он быстро и громко хлебал. Потом долго-долго вылизывал миску — гонял носом её по всей комнате. Убедившись, что миска давно пуста, Жулик разлёгся на полу и, положив голову на передние лапы, удовлетворённо вздохнул. Счастье наполнило меня, как воздух наполняет резиновый шарик — вот-вот взлечу! Теперь никто мне не нужен! Кроме Бабуни, конечно, и мамы. И Ритка с Элькой не нужны. Пусть у них даже десять пап, а у меня ни одного. Подумаешь, задаваки. Я так хотела рассказать им про Читу, Тарзана и Джейн, так готовилась. А они, оказывается, уже посмотрели. Дедушка «по блату» всегда водит их на все фильмы! Даже слушать не хотели! Ритка стала затыкать свои уши и Элька тоже. «Знаем, мы самые первые в нашем дворе посмотрели про Тарзана!» Теперь я залезу в танк с Жуликом. Теперь он будет защищать меня от всех.