Безголовое дитё - Светлана Георгиевна Семёнова

мама объяснила мне, что наша комната это всего лишь часть большой залы, которую после революции разделили на четыре части стенами, чтоб расселить больше людей, нуждающихся в жилье. Вот и досталась нам часть великолепного плафона, из которого когда-то спускалась большая хрустальная люстра.

— А где ж кошмар? — спросила я маму, не отрывая глаз от потолка с цветами.

— Ты только посмотри, как они насвинячили в квартире! Тут на неделю уборки! Когда я всё это разгребу?

Оторвав, наконец, взгляд от потолка, я увидела следы страшного погрома. На широком подоконнике светлого окна, на табуретках, на полу, на белых простынях, которыми были укрыты вещи, валялись куски разбитых кирпичей. Всё покрыто толстым слоем тёмной пыли. Даже присесть негде.

— Так испортить впечатление! — мама в изнеможении присела на пыльную табуретку и заплакала.

— Не плачь, я всё уберу. Когда мы с Бабуней вселялись на Преображенскую, ещё хуже кошмар был. Там даже накакал кто-то. А мы с Бабуней выносили и выносили тот гармидер на сметник, — утешала я маму и гладила её дрожащее колено.

До поздней ночи мы убирали нашу квартиру. Выносили во двор куски кирпичей, таскали воду из колонки, мыли полы. И не забывали иногда с удовольствием выглядывать в наши новые окна. Весь двор был как на ладони. Забравшись на табуретку, я могла видеть и танк, и зелёные грядки прямо под окнами, и хлопцев, гоняющих дырявый мяч, и даже ворота, в которые въезжал грузовик с кирпичами. Пространство квартиры расширилось до необъятных размеров, будто весь мир распахнулся передо мной. И началась светлая жизнь!

Потихоньку наша квартира преображалась. Радибога сдержал слово и однажды у нас под потолком появился оранжевый абажур. Радибога повесил его утром, когда мама была на репетиции. А вечером под абажур придвинули стол, и пили чай. Мама, Радибога и я. Радибогин огромный нос сиял, отражая свет лампочки. Маленькие добрые глаза часто мигали из-под рыжих лохматых бровей. Он ласково смотрел на маму. Даже мне было понятно — он хочет сказать маме какой-то секрет, но не решается. Может и решился бы, но мама не давала ему и рта открыть. Размахивая руками, рассказывала, как они «репетируют кусок», и что этот кусок у неё никак не получается. Я слушала её с открытым ртом и пыталась понять, что же это за кусок такой. Я могла понять «кусок хлеба, кусок кирпича» или там ещё чего-нибудь кусок. А вот кусок, который не получается у мамы, никак не укладывался в моей голове.

— Ну, ладно, — мама встряхнула блестящей под лампочкой рыжей копной своих волос, — А вот окна видите, нам поставили? И что скажете?

— Что я могу сказать? — смутился Радибога, — Лучезарные окна, просто чудо, какие окна, — он уставился на окно, вытащил белый носовой платок и протёр им лицо, — Ваши окна, по-моему, самые прекрасные окна в нашем доме.

— Да бросьте вы, Копылов, не смешите. Всем поставили одинаковые окна. Я о другом…. Напомните, что вы сказали про лампочку, когда она висела с потолка без абажура? Я не запомнила это слово…

— Ах, вот вы о чём… — Радибога слегка отстранился от стола и сощурился на лампочку, — Ну, так она была голая, как скабрезность.

— Вот! — воскликнула мама, — То была маленькая скабрезность! А теперь у меня две большие скабрезности, в каждой комнате по огромной скабрезности. Эти голые окна напоминают мне госпиталь! И ощущение, будто я у всех на ладони. Особенно, когда переодеваюсь. Вы понимаете, к чему я клоню?

— Я бы не сказал, что окна подходят под это определение. Там за окнами птички летают. Небо. Наконец, звёзды, луна, солнце, облака. Постоянно что-то меняется. Тьма переходит в свет и наоборот. Это вам, Лидочка, не глупая голая лампочка. И потом второй этаж… помилуйте, кто ж сюда заглянет?

— Это я глупая… — мама покраснела, и глаза её налились слезами, — Какая я дура! Я же просто хотела сказать про палки, на которые можно повесить занавески!

— Ах, вы про уют! А я испугался, … заподозрил, что вы паче чаяния опять замуруете окна. Ничего проще! Почту за честь, почту за честь, Лидочка. Ради бога! Завтра же пойду в поделочный цех. А уж занавесочки вы сами сочините. Заодно попрошу у них приличный замок. Нельзя же, Лидочка, жить на семи ветрах. Дверь всегда настежь.

— Да что вы, Копылов, говорите! У меня барахла — шаром покати. Брать нечего. Всё ценное муж променял на водку.

— Я не о барахле. Во-от, — Радибога погладил меня по голове, — Смысл вашей жизни. Если вы её потеряете … Словом, замок и палки за мной, — скрипнула табуретка, и он мгновенно исчез за дверью.

Радибога никогда у нас долго не задерживался. Его всегда как ветром сдувало с табуретки.

Несмотря на непонятные слова «паче чаяния» и «почту за честь», я всё же поняла, что Радибога достанет маме палки, и у нас на окнах будут висеть занавески, как на всех окнах нашего дома. А вот про смысл было непонятно.

— Тю… Шо это за смы-сыл! Никакой я не смысыл. Я девочка. И больше я никогда не потеряюсь, правда?

— Правда, — мама очень серьёзно, долго смотрит на меня и молчит.

А много-много лет спустя, уж и не вспомню, в каком классе я училась, и давно куда-то пропал из нашей жизни Радибога, нашла в ящике маминого туалетного столика среди разного парфюмерного хлама маленький потрёпанный блокнотик. Пахнуло детством — мамиными старыми духами и гримом. Раньше он не привлекал моего внимания, хотя я частенько рылась в этом ящике. Стала зачем-то листать. Увидела, что мама вела счёт своим долгам. Против имён и фамилий были проставлены суммы — «Польди -2руб», «Игорь Пал.–7 руб», и так далее… просто вся книжка пестрела именами и фамилиями кредиторов. Все аккуратно зачёркнуты чернильным карандашом. На последних двух завёрнутых страницах запись маминым красивым почерком. Как я поняла, мама записала диалог между ней и Радибогой:

«Р. — Бесхарактерная…

Я. — Нет, у меня есть характер!!!

Р. — Упрямство это, глупышка. Ибо! Упрямство — это когда упрёшься как осёл по поводу какой-нибудь чепухи. А характер — это — о — о-о! Это когда ты можешь заставить себя смириться с неизбежным! Или когда умеешь держать себя в узде. А