Среди людей - Израиль Меттер

— На «победе»? — презрительно усмехнулся Вася. — Да «победа» ихняя как от Лихачева отойдет, сразу сядет на мост. Там снег с грязью, а в колеях воды по пузо.

— Вот видишь, какая неприятность, — сияя, сказал директор. — Я же говорил! А в эмтээс им сказали, что можно проехать на Пронино. Они теперь и ждут наш газик.

— Это мне ехать? — спросил Вася.

— Боюсь, на обратном пути застрянешь, — покачал головой Нилин и снова пристально посмотрел на Васю.

— Вчера проезжал, — сказал Вася. — Я там знаю один объезд, прямо по полю.

— То вчера, — сказал директор, — а то сегодня. Сам ведь жаловался, что движок не тянет…

Он присел на корточки около телефона, вызвал райисполком и крикнул в трубку:

— Николай Денисович?.. Так я Ваську сейчас посылаю. Вы только предупредите их, шофер он так себе, как бы не завязил дорогих гостей. Ну жду. Ну спасибо. Ну привет.

Повесив трубку, директор сказал:

— Только застревай уж близ жилья. В хату отведешь, чтоб они молока попили. Лопату возьми с собой — машину откапывать… И всегда с тобой, Василий, неприятности!

Увидев обиженные глаза шофера, директор вздохнул.

— А насчет дров, что ты просил, так завтра можешь взять, я распоряжусь. Иди, милый, тебя люди ждут.

Вася потоптался и спросил:

— А как откопаю и они опять захотят ехать к нам?

— Им к утрешнему поезду надо, — сказал директор. — Повезешь обратно в район. Давай, давай, друг, не задерживайся!

Проходя через контору, Вася хотел было обсудить с Лелей, какое у него смешное нынче задание, но побоялся, что директору будет слышно через фанерную дверь. Да и не любила Лелька таких историй…

Он завел машину, вывел ее к воротам, посигналил, чтобы Леля услышала, что он уезжает, и вышла на крыльцо, но она не появлялась, и Вася дал газу.

Дорога была дрянная. На пригорках она подсохла, можно было ехать без колеи, по мертвой прошлогодней траве; в низинах стояла в колеях вода, а между колеями горбом подымалась, словно перекипев, каша из размокшего, жирного, ползучего чернозема. Пустой легкий зад машины забрасывало то в одну, то в другую сторону, слышно было, как картер и передний мост елозили по грязи.

День был пасмурный, не то весенний, не то осенний, поля вокруг скучные, только-только показавшиеся из-под снега, к ним еще не прикасались человеческие руки. Ничего вокруг не цвело, не рождалось, редкие деревья стояли голые и словно червивые от вороньих гнезд.

Где-то сзади в машине дребезжало пустое ведро из-под бензина; Вася терпел-терпел, а потом переставил его наперед, но оно продолжало настырно колотиться, и он стукнул по нему кулаком, чтоб замолчало. Оно и вправду умолкло.

«Жениться бы, — подумал Вася. — Махнуть на юг… И отчего я такой неприкаянный! А женишься, будет такая жена, как у Нилина, что ее весь совхоз ненавидит. Суется во все дела. Удавить такую бабу!..»

Вцепившись в баранку и виляя машиной по располагающейся грязи, Вася, зло улыбаясь, вспомнил, как прошлой осенью жена директора ворвалась в контору и устроила мужу скандал при всех: агроном был, ветврач, зоотехник, бухгалтерия. Леля пришла с рапортом от телятниц. А у директора было лицо — смотреть тошно. И все приговаривал:

— Нюточка, ну что ты?.. Нюточка, успокойся!..

Дал бы я этой Нютке! Чтоб неповадно было дотрагиваться до моего авторитета. Теперь, сидишь в чайной, каждый мозгляк непременно указывает:

— У вас, говорят, директорша начальство по морде хлещет?

Выпив как-то, Вася намекнул директору, что о нем много говорят, а Нилин вздохнул и сказал:

— Со стороны, Василий, не понимают, что такое настоящая любовь.

И глаза у него стали как у больного барана. Надо же!..

Покуда Вася, разбрызгивая и размазывая грязь и ожесточаясь сердцем на жену директора, приближался к районному центру, в Доме приезжих его уже ждали.

В большой комнате с невысоким потолком, уставленной узкими железными кроватями, между которыми стояли солдатские тумбочки сизого цвета, за длинным столом, накрытым жеваной тонкой простынкой, сидел уполномоченный Министерства совхозов. Перед ним стояла глубокая тарелка с окурками.

Большую часть своей жизни Андрей Семенович Марченко проводил в командировках. Он давно уже притерпелся к любым дорожным неудобствам, умел спать и есть в любых условиях, и его большой лоснящийся портфель с ободранными углами таил в своих недрах все то, что необходимо человеку, не рассчитывающему в пути ни на что хорошее. Маленькая резиновая надувная подушка, вафельное полотенце, бритвенный прибор, штопор, порошок дуст, пара белья, носки, дисульфан, роман Коптяевой «Дружба», таблетки от головной боли, шпроты, термос — все это занимало среднюю часть портфеля. В боковых отделениях лежали деловые бумаги, копирка, цветные карандаши, бюллетени и брошюры с различными постановлениями и законами. И когда он раскрывал свой портфель, выражение лица у Андрея Семеновича менялось в зависимости от того, в какое отделение он всовывал свою руку. Оно становилось строгим, если рука шарила в боковом отделении, словно уполномоченный пришел в министерство; залезая же в середину портфеля, Марченко распускал толстые губы, чувствуя себя человеком, вернувшимся после трудового дня к себе домой.

Ожидая машину, Андрей Семенович коротал время, записывая свои дорожные расходы. На столе были разложены квитанции, билеты, гостиничные счета. Марченко сидел в кожаном пальто, в высоких сапогах и в кепке.

— От Москвы до Орла — сто двадцать пять, — бормотал он, — постель туда, постель обратно…

Его попутчик, молоденький корреспондент Володя Корытов, окончивший отделение журналистики этой весной и впервые посланный в глубинный район, уже несколько раз нетерпеливо выбегал на улицу, боясь, что совхозный шофер что-нибудь напутает и не найдет их.

— А вы точно сказали, что Дом приезжих? — спросил Володя.

— Глупейшая история, Владимир Ефимович! — скрипнув стулом, повернул свое грузное тело уполномоченный. — Я выехал из Москвы шестнадцатого в двадцать три пятьдесят. Из-за десяти минут теряются сутки суточных!..

За окном раздался гудок автомашины. Володя выскочил на крыльцо. Долговязый шофер в грязной кепке, надвинутой на уши, стоял около машины и стучал каблуком по заднему колесу.

— Вы из совхоза? — спросил Володя.

— Еле дополз, — ответил шофер.

Стали усаживаться. Володя Корытов перелез через переднее сиденье назад, в темное нутро машины, где валялись в беспорядке какие-то тряпки, цепь, веревки, стояло ведро. Марченко подстелил на сиденье газету и сел рядом с шофером.

«Еще газету подстилает, брезговает!» — со злостью подумал Вася.

Дверца машины со стороны Андрея Семеновича на ходу распахивалась, он пытался несколько раз с силой захлопнуть ее, но ничего не получалось. Вася знал, что стоит задвинуть маленькую задвижку внизу у ступеньки — и все будет в порядке, однако не стал говорить этого, а сказал:

— Рукой надо придерживать.

— А директор, когда ездит, тоже держит? — спросил Марченко.

Вася сделал вид, что не расслышал. Сбычившись, он сидел за баранкой и слушал, как толстый уполномоченный, у которого все лицо было покрыто рыжими веснушками, разговаривает со щупленьким корреспондентом.

Толстяк рассказывал про совхоз в Кромах. Из его рассказа было видно, что он недурно смыслит в сельском хозяйстве, и это почему-то стало Васе обидно.

— Если бы три года подряд мы не заставляли их сеять этот дурацкий кок-сагьгз, — сказал уполномоченный, — совершенно непригодный для Орловщины, то они были бы вдвое богаче…

— А вы ихних поросят видели? — спросил вдруг Вася, поерзав на своем сиденье.

— Видел. А что?

— А то, что у них поголовно пневмония. И с кормами они брешут: вагонами от государства получают. А кукурузу у них в прошлом году поклевали грачи. Десять га…

Он с каким-то сладострастием врал про Кромы, сообщая о них все то, что происходило в его собственном совхозе.

— Шофера у них пьяницы, из чайной не вылазиют…

— Позвольте! — изумился Марченко. — Я пробыл в Кромах неделю. У них прекрасный свинарник, пятнадцать поросят на свиноматку, отличные надои, прошлогодние корма в траншеях…

— Аферисты, — мотнул головой Вася.

— Да что вы, ей-богу, мелете! — рассердился уполномоченный. — Директор получает от Орловского треста премию…

— Конечно, получит, — ухмыльнулся Вася. — У него по осени районное начальство гостит в кладовой: кто — капустки, кто — огурчиков…

Марченко пожал плечами и внимательно посмотрел на шофера.

«Здорово! — подумал Володя Корытов. — Недаром мне сразу показалось, что у этого парня открытое, смелое лицо».

И Володе уже была несимпатична спина уполномоченного, его заросшая, рыжим пухом шея, маленькие толстые уши, похожие на пельмени.

Машина взобралась на пригорок, покряхтела, постреляла и остановилась. Вася вылез, обошел ее вокруг, поднял капот. Копаясь в карбюраторе, он искоса наблюдал за пассажирами. Они тоже вышли из машины. Толстяк спокойно пыхтел длинной папиросой, молоденький корреспондент стоял рядом в своих желтых полуботиночках.