Фабрика мертвецов (СИ) - Волынская Илона

Мгновение Ингвар молчал, только отчаянно хлопал глазами, не в силах осознать такое коварство, и наконец с некоторой даже радостью (еще бы, ведь подтверждалось его мнение об этом человеке!) выдохнул:

- Вы меня обманули! Заставили меня грызть веревку, а сами…

- Перегрызть веревку – это самое малое, что вы могли сделать в искупление вашей вины. – Митя приник ухом к дверной щели.

- Какой еще… Уж перед вами-то у меня никакой вины нету, наоборот, это вы меня бросили тогда, и обманули теперь! – задохнулся от негодования Ингвар.

- Если бы вы не потащились за мной, я бы уж давно был с отцом, а сюда ехала полицейская стража. А не сидел бы связанный… мечтая даже не об освобождении, а о нужном чулане.

Ингвар вдруг мучительно покраснел:

- Я тоже… мечтаю… Освободите меня немедленно! – он отчаянно забился в путах.

- Лежите тихо, Ингвар. – Митя бесшабашно улыбнулся. – Если у меня все получится, я за вами вернусь. – и скользнул за дверь, на ходу бросив. – Быть может.

- Стойте… Сто… Вы негодяй, вы… Держите его, кто-нибудь! – завопил изнутри Ингвар.

- Вот дурак. – по другую сторону двери Митя отпустил замок – и тот мгновенно вернулся в паз. Плотно подогнанная створка неслышно захлопнулась, тут же отрезав крики изнутри. Будто их и не было. – Неужели он и вправду думал, что я стану таскать его за собой?

Митя огляделся, напряженно вслушиваясь. Охраны и впрямь не было, господин Бабайко вполне полагался на любимые им замки и ключи. Снизу доносился тревожная перекличка голосов и хлопанье дверей. А непонятная крестьяночка, сдается, напугала лавочника всерьез – вон как ищут! Митя досадливо покусал губу… если Бабайко уже отправил посланника с Митиным шейным платком, отца заманят не сюда, а в какое-нибудь глухое место… может даже, к тем самым цехам. Мертвяков там достаточно… как раз чтоб объезжающий свои угодья новоявленный помещик в компании с соседом-немцем могли напороться на навье кубло… и пасть в неравной битве. Если он хочет спасти отца – и себя, в первую голову, конечно же, себя! – надо быть в поместье Штольцев раньше посланника Бабайко.

Только вот спускаться – прямиком к шарящим по комнатам Бабайкиным домочадцам – было несусветной глупостью.

Внизу заскрипело, пол содрогнулся под тяжелыми шагами. Митя невольно вжался в стену, тут же сообразив, что действие это бессмысленное – площадка над лестницей крохотная, для любого, кто поднимется, он как на ладони. Шаги остановились, кажется, прямо под лестницей… хлопнула очередная дверь внизу… и торопливо затопотали прочь. Чувствуя, как струйка холодного пота скользит по позвоночнику, Митя шумно перевел дух. Невидимым для окружающих, как Даринка, он становиться не умеет, а значит, хочешь – не хочешь, придется ждать. И Митя принялся ковыряться булавкой в замке второй выходящей на площадку двери.

Второй замок поддался даже быстрее первого. Внизу продолжали топотать, хлопать и перекликаться, и Митя торопливо скользнул в приоткрывшуюся дверь, позволив замку защелкнуться за спиной. И тут же отпрянул, стукнувшись лопатками о твердый выморенный дуб:

- Затейники вы, однако же, господа… - нервно прошептал он, чувствуя, как рубашка на спине становится мокрой.

В бревенчатые стены комнаты, строго друг напротив друга, были вделаны ручные кандалы. Осторожно ступая, будто боясь, что его услышат или заметят, Митя двинулся к сползающим на пол, точно стальные змеи, цепям.

- Затейники… - повторил он – теперь не только по спине бежали струйки ледяного пота, но и волосы его шевелились, будто их ворошил невидимый ветер. Потому что одна пара кандалов была на коротких цепях, зато вторая на длинных, настолько длинных, что второй узник мог бы дотянуться до своего соседа… почти дотянуться, если конечно лечь на пол… и вытянуть руку… и вот там, где эта вытянутая, чуть не выдернутая из сустава рука почти дотягивалась до пяток вжавшегося в стенку пленника… Там пол был изодран. Изодран, искромсан, исцарапан глубокими бороздами когтей.

- Вот же… стервь! – потому что такие когти бывают только у стерви.

А еще… длинная цепь была оборвана. Выдрана из стены, так что место, куда был вбит удерживающий кандалы стальной штырь, теперь лохматилось торчащей во все стороны острой щепой.

Медленно-медленно, точно преодолевая сопротивление, Митя двинулся ко вторым, коротким кандалам… и присел рядом на корточки. Большое темное пятно вокруг них отдаленно напоминало очертания человеческой фигуры, а на браслетах… на браслетах кандалов налипли ссохшиеся ошметки кожи. Митя с силой потянул носом: пахло мертвячиной и старой, давней кровью.

Митя зажал себе нос и шумно задышал ртом.

- Мне это не интересно… Мне все равно, кто это был… Все равно, что с ним сталось… У меня свои беды… только свои… Я все равно не могу ему помочь… Что за глупости, и не собирался помогать…

Теперь понятно, как Бабайко и Лаппо-Данилевский так легко решились на убийство – путеец с сыном не первые. И не последние. К трупам отца и Свенельда вовсе не трудно будет подложить еще тела Ингвара и его… Мити. Тоже обглоданные мертвяками! А он еще сам сюда залез – осталось только мертвяка запустить!

Узкое, как все здесь, окно, было под самым потолком, но вогнанный в стену железный штырь окровавленных кандалов давал неплохую опору. Митя мгновение поколебался, потом решительно стиснул зубы и бестрепетно (очень хотелось, чтоб бестрепетно!) оперся ногой об штырь. Толчок, со всей силы, вверх… Не грянулся он оземь только чудом, успел приземлится на ноги… и кинулся на стену уже с разбега… Прыжок, оттолкнуться от штыря, и Митя повис, вцепившись в решетку на окне. Напряг мышцы, подтягивая себя в хоть и узкий, но глубокий оконный проем, оперся коленом… и чуть не обдирая щеки об прутья оконной решетки, прижался к ней лицом. Раз уж через дом пройти нельзя, то надо найти путь, которым можно!

Извернувшись даже не ужом, а штопором, Мите удалось рассмотреть двор Бабайковой усадьбы – почему-то с мечущимися туда-сюда людьми. Сейчас дом еще больше напоминал крепость, только крепость, что вот-вот подвергнется нападению, и местные жители спешат загнать внутрь коз и овец… ну или вот паро-телеги… и закрыть ворота. Последняя из отправившихся на разгрузку четырёх паро-телег, вся окутанная клубами пара, влетела во двор – в ее кузове подпрыгивали и грохотали невыгруженные кирпичи. Спрыгнувший с облучка возница ринулся к воротам… Створки и впрямь начали закрываться… сперва неторопливо… а потом все быстрее и быстрее.

- Швидче, бовдуры ленивые, а то вас перших им виддам! – пронзительно заорал откуда-то снизу Бабайка.

- Да что там такое? – Митя подтянулся к самому верху окна и вдавился лицом в решетку.

И увидел! По похожей на развернутый рулон домотканого полотна деревенской улочке катился клуб пыли… и пара. Внутри него блестел металл… и то мелькала громадная железная ручища, то яростно сверкал на солнце стальной нагрудник. Вспарывая облако, точно кинжал – подушку, из пыльной завесы вырвался паро-конь… и на всех парах понесся к закрывающимся воротам. И… бух-бух-бух! Обгоняя даже шлейф пыли, два паро-бота бежали следом, гулко бухая стальными ножищами. А за ними, то появляясь из пыльных клубов, то исчезая в них, скакали всадники.

- Удивительно… Кажется, отец мне все-таки поверил… - пробормотал Митя.

Глава 40. Полиция идет на помощь

Аркадий Валерьянович Меркулов, начальник первого губернского департамента полиции, коллегии советник и множества орденов кавалер, продрал еще слипающиеся после недолгого и тревожного сна глаза… и моментально захотел уснуть обратно. Сонные тревоги ничто перед тревогами бодрствующими, что словно кредиторы – неисправного должника, караулили его у самой кровати. Следует признать, что назначение в Екатеринославскую губернию не задалось с самого начала. Хотел ли он этого назначения? И да, и нет. Новая должность могла послужить как головокружительному взлету… так и провалу, не менее головокружительному, от которого уже не поднимешься. Будут желающие и поглубже столкнуть, и камешек потяжелее на голову кинуть – он и до последнего дела многим ноги-то пооттоптал, а уж с последним… Иногда и сам себе не верил: он, младший сын провинциального городового, изобличает в краже кузена императора… да полноте, господа, возможно ли это? И ведь почти уверен был, что не помилуют. Или расстреляют за оскорбление величия, или по-тихому законопатят в крепости дальней, без суда и следствия, чтоб и имя его забылось. За Митьку не боялся, Белозерские пропасть не дадут, за себя… за себя боялся… да только то ли сыскной азарт оказался сильнее осторожности, то ли еще что… довел до конца, хоть и понимал уже, к кому все ниточки тянутся.