Упадок и разрушение Римской империи (сокращенный вариант) - Эдвард Гиббон

Широкий размах торговли в Александрии и близость этого города к Палестине позволили новой религии легко проникнуть в него. Первыми ее приняли ессеи, иначе называемые терапевтами – иудейская секта с озера Мареотис, у которой весьма ослабло традиционное почтение к Моисеевым обрядам. Аскетический образ жизни ессеев, то, что у них были приняты посты и отлучение, общность имущества, любовь к безбрачию, жажда мученичества и пылкость веры, хотя и несовершенной, уже приближали их к учению первых христиан. Именно в александрийской школе христианская теология приобрела упорядоченную и научную форму, и, когда Адриан посещал Египет, он обнаружил там церковь, состоявшую из евреев и греков, достаточно крупную для того, чтобы привлечь внимание этого любознательного государя. Но долгое время христианство развивалось лишь внутри границ одного этого города, который сам был иноземной колонией, и до конца II века предшественники Деметрия были единственными прелатами египетской церкви. Деметрий посвятил в сан трех епископов, а его преемник Геракл увеличил их число до двадцати. Основная же масса коренных местных жителей – народа, отличавшегося угрюмым и неуступчивым нравом, встретили новое учение холодно и неохотно, и даже во времена Оригена редко можно было встретить египтянина, который преодолел бы внушенные ему с ранних лет суеверия относительно священных для его народа животных. Правда, как только христианство воцарилось в империи, религиозное рвение этих варваров подчинилось всеобщему порыву, и в городах Египта появились епископы, а пустыни Фиваиды наполнились многочисленными отшельниками.

Во вместительные недра Рима постоянно вливался поток иностранцев и провинциалов. Все, что было странным или ненавистным, и все, кто был виновен в чем-то или находился под подозрением, могли надеяться укрыться от бдительности закона, затерявшись в огромной столице. В такой смеси многих разных народов любой учитель истины или лжи, любой основатель добродетельного или преступного сообщества легко мог найти себе новых учеников или соучастников. У Тацита христиане Рима изображены как очень многочисленные уже во время преследований, которым их подверг Нерон, и великий историк говорит в этом случае языком, близким к тому, которым Ливий рассказал о введении обрядов Вакха и подавлении этого движения. После того как почитатели Вакха навлекли на себя гнев сената, тоже было обнаружено, что в эти ненавистные отвратительные мистерии посвящено огромное множество людей – так много, что это мог бы быть целый новый народ. Однако более тщательное расследование вскоре показало, что численность преступников была менее семи тысяч, – правда, и это достаточно много, чтобы вызвать тревогу, когда речь идет о тех, кто должен предстать перед правосудием государства. Такую же поправку мы беспристрастно должны делать к туманным фразам Тацита и, в предыдущем случае, Плиния, когда те преувеличивают размер толпы обманутых фанатиков, которые отказались чтить богов, признанных государством. Римская церковь, несомненно, была первой по значению и самой многочисленной в империи; и у нас есть подлинное свидетельство о состоянии христианской религии в этом городе примерно в середине III века, после тридцати восьми лет мирной жизни. В то время римское духовенство состояло из епископа, сорока шести пресвитеров, семи дьяконов, стольких же иподьяконов, сорока двух псаломщиков и пятидесяти дьячков, носильщиков и специалистов по изгнанию нечистой силы. Число вдов, сирот, калек и бедняков, которые существовали за счет приношений верующих, достигало полутора тысяч. С помощью разума и по аналогии с Антиохией мы осмеливаемся оценить численность христиан в Риме приблизительно в пятьдесят тысяч. Возможно, нет точных данных о том, как много было жителей в этой великой столице, но даже при самом скромном подсчете их, несомненно, было не менее миллиона, а христиане могли составлять самое большее двадцатую часть этого числа.

Жители западных провинций, по всей видимости, узнали о христианстве из того же источника, откуда распространились у них римские знания, римские настроения и язык Рима. Африка в этом более важном случае, так же как и Галлия, постепенно привыкла подражать столице. Но несмотря на то что римским миссионерам предоставлялось много благоприятных случаев побывать в латинских провинциях, они еще долго не пересекали ни море, ни Альпы. Мы не можем найти в этих огромных странах никаких надежно установленных следов веры или гонений на нее до времени правления Антонинов. Медленное движение Евангелия по холодной Галлии разительно отличалось от той охоты, с которой его, кажется, приняли в раскаленных песках Африки. Африканские христиане вскоре стали одной из главных частей изначальной церкви. Установившееся в этой провинции правило назначать епископов даже в самые малые города и очень часто – в самые безвестные деревни придавало больше блеска и значительности их религиозным общинам, которые в течение III века воодушевлял своим усердием в вере Тертуллиан, направлял и возглавлял высокоодаренный Киприан и украшал своим красноречием Лактанций. Наоборот, если мы посмотрим на Галлию, то не найдем ничего большего, чем слабые, объединенные одна с другой общины Лиона и Вьенны во времена Марка Аврелия Антонина; и, по дошедшим до нас сведениям, даже позже, в правление Деция, только в немногих городах – Арле, Нарбонне, Тулузе, Лиможе, Клермоне, Туре и Париже – стояло далеко одна от другой несколько церквей, которые поддерживались в порядке за счет малочисленных местных христиан. Молчание, конечно, очень хорошо сочетается с благочестием, но поскольку оно редко бывает совместимо с усердием в вере, мы можем понять по этим сведениям, каким слабым было христианство в провинциях, сменивших кельтский язык на латынь, и пожалеть об этом, поскольку за три первых века христианской эры они не произвели на свет ни одного церковного писателя. Из Галлии, которая по справедливости заявляла о своем огромном превосходстве в области учености и авторитета над всеми провинциями по эту сторону Альп, свет Евангелия в виде более слабого отражения дошел до дальних провинций Испании и Британии, и, если мы можем верить страстным заверениям Тертуллиана, первые лучи веры уже осветили эти земли, когда он обратился со своей защитительной речью к должностным лицам императора севера. Но история ничем не прославленного и несовершенного начала западных церквей записана так небрежно, что, если бы мы стали называть время и описывать обстоятельства основания каждой из них, нам пришлось бы там, где Античность молчит, заполнить пробелы теми легендами, которые гораздо позже скупость или суеверие продиктовали монахам в сонном полумраке средневековых обителей. Из этих святых романов лишь один – о святом Иакове – заслуживает упоминания из-за своей единственной в своем роде причудливой странности. Этот святой из мирного рыбака с Генисаретского озера превратился в доблестного рыцаря, который возглавлял испанских рыцарей в боях против мавров. Самые серьезные историки прославили его подвиги, чудотворный алтарь в Компостелле свидетельствовал о его могуществе, и меч воинского сословия вместе с ужасами инквизиции был достаточно сильным средством, чтобы устранить любую мешавшую и нечестивую критику.

Развитие христианства происходило не только в границах Римской империи. Согласно первым отцам церкви, которые толковали факты путем пророчества, новая религия менее чем за сто лет после смерти своего Божественного Создателя уже проникла во все концы земли. По словам Юстина Мученика, «нет ни одного народа, греческого, варварского или какой-либо еще человеческой породы, как бы он ни назывался и какие бы нравы ни имел, каким бы невеждой ни был в искусствах или сельском хозяйстве, живет ли он в палатках или блуждает по свету в крытых повозках, среди которого бы ни воссылались во имя распятого Христа молитвы к Отцу и Творцу всего сущего». Но это пышное преувеличение, которое даже сейчас трудно было бы совместить с реальным положением дел, можно считать всего лишь слишком поспешной атакой благочестивого, но неосторожного писателя, который насколько сильно желал чего-то, настолько же в это и верил. Однако ни вера отцов церкви, ни их желания не могут изменить историю. Все-таки остается несомненным фактом, что германские и скифские варвары, которые позже подчинили своей власти римскую монархию, находились во тьме язычества и что даже в Иберии, Армении и Эфиопии попытки обращения этих стран в христианство не имели никакого успеха, пока скипетр не оказывался в руках православного императора. Правда, до этих пор различные случайности войны и торговли могли распространить неточное знание Евангелия среди племен Каледонии и среди жителей пограничных областей на Рейне, Дунае и Евфрате. По другую сторону последней из этих рек Эдесса рано восприняла христианство и твердо держалась за него. Из Эдессы христианство, точнее, его основы, легко проникло в греческие и сирийские города, подчинявшиеся преемникам Артаксеркса, но, похоже, оно не произвело глубокого впечатления на умы персов, чье вероучение в результате труда хорошо дисциплинированного сословия жрецов было построено гораздо более умело и прочно, чем шаткое здание греческой и римской мифологии.