Мария Антуанетта - Стефан Цвейг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Этот жест одним ударом разрывает напряжённость. Свершается поразительное. "Да здравствует королева! Да здравствует королева!" – несутся над площадью тысячеголосые крики. Тот самый народ, который только что пришёл в восторг от слабости короля, невольно привествует гордость, несгибаемое упорство этой женщины, показавшей, что она ни единой фальшивой улыбкой, ни одним малодушным, вымученным приветствием не добивается его благосклонности.
В комнате все окружают вернувшуюся с балкона Марию Антуанетту и поздравляют так, как если бы она избежала смертельной опасности. Но её, однажды уже обманутую, вторично не введут в заблуждение запоздалые возгласы народа "Да здравствует королева!". Со слезами на глазах она говорит мадам Неккер: "Я знаю, они заставят нас, короля и меня, ехать в Париж и впереди нас понесут головы наших лейб–гвардейцев на пиках".
***
Предчувствия не обманули Марию Антуанетту. Народу мало одних поклонников. Он предпочитает по камню разобрать этот дворец, но не отступит от своих намерений. Не напрасно клубы пустили в ход эту гигантскую машину, не напрасно эти тысячи в течение шести часов шли сюда под проливным дождем. Вновь нарастает опасный ропот, уже Национальная гвардия, прибывшая для защиты дворца, откровенно склоняется к тому, чтобы вместе с народом штурмовать его. Наконец двор сдаётся. С балкона, из окон выбрасывают вниз записки: король решил вместе со всей семьёй перебраться в Париж. Большего народ и не хотел. Солдаты отставляют ружья в сторону, офицеры смешиваются с народом, люди обнимаются друг с другом, ликуют, кричат, флаги пляшут над толпой, спешно высылаются вперёд, в Париж, пики с насаженными на них окровавленными головами. Здесь это грозное предостережение более не нужно.
В два часа пополудни большие золочёные ворота замка распахиваются. Гигантская коляска с упряжкой из шести лошадей навсегда увозит из Версаля по тряской дороге короля, королеву и всю королевскую семью. Закончена глава всемирной истории – тысячелетие неограниченной королевской власти во Франции.
***
Под проливным дождем, при неистовых порывах ветра 5 октября выступила Революция в поход за своим королём. 6 октября сиянием солнца встречает её победу. По–осеннему прозрачен воздух, небо подобно голубому шёлку. Полное безветрие, ни один лист не шелохнется на деревьях; кажется, будто природа, затаив дыхание, с любопытством наблюдает так давно невиданное ею зрелище похищение народом своего короля. Действительно, что за зрелище, это возвращение Людовика XVI и Марии Антуанетты в свою столицу! И похоронная процессия, и масленичные игры, погребение монархии и народный карнавал. И прежде всего какой новый, удивительный церемониал шествия! Нет ни скороходов в расшитых галунами ливреях, бегущих перед каретой короля, ни сокольничих на лошадях чёрно–пегой масти, ни скачущих справа и слева от кареты лейб–гвардейцев в блестящих мундирах, ни разодетого в пух и прах дворянства, окружающего торжественно едущую карету. Ничего этого нет.
Грязный беспорядочный поток движется вдоль дороги и несёт, словно обломок потерпевшего крушение корабля, печальную карету. Впереди, не соблюдая строя, бредут солдаты Национальной гвардии в мундирах нараспашку, в нечищеной обуви, с песнями, смеясь, в обнимку, с трубкой во рту, у каждого на штыке нанизано по хлебцу. Между ними – женщины, либо сидящие верхом на пушках или в седлах у услужливых драгун, либо идущие вперемежку с рабочими и солдатами, рука об руку с ними, словно готовясь к танцу. За ними, охраняемые драгунами, громыхают телеги с мукой из королевских кладовых, и непрерывно вдоль процессии вперёд и назад скачет кавалькада вожака амазонок Теруань де Мерикур, приветствуемая толпой, криками ликования и бряцанием сабель. Среди этого бурлящего, вспененного потока плывет серая от пыли, жалкая, мрачная карета, в которой за полуопущенными занавесками сидят, тесно прижавшись друг к другу, Людовик XVI, малодушный потомок Людовика XIV, Мария Антуанетта, трагическая дочь Марии Терезии, их дети и гувернантка. За этой каретой такой же траурной рысцой следуют кареты принцев крови, двора, депутатов и немногих оставшихся верными друзей – старая власть Франции, снесённая новой, впервые проверяющей сегодня свою силу, свою непреодолимость.
Шесть часов движется похоронная процессия из Версаля в Париж. Из всех придорожных домов выбегают люди, но не для того, чтобы благоговейно склонить обнажённые головы перед так позорно побеждённой королевской семьёй. Любопытные, молча толпятся они у обочины дороги, каждый хочет увидеть короля и королеву в унижении. С криками торжества показывают женщины на свою добычу: "Мы везём их назад, пекаря, пекаршу и маленького пекарёнка. Теперь с голодом будет покончено". Мария Антуанетта слышит все эти крики ненависти и издевки и глубже забивается в угол кареты – лишь бы ничего не видеть, лишь бы её никто не видел. Глаза её полузакрыты. Возможно, в эти долгие, бесконечно долгие шесть часов она вспоминает несчётное множество весёлых и легкомысленных поездок по той же дороге, вдвоём с Полиньяк, в кабриолете на костюмированный бал, в Оперу, на званый ужин, возвращение назад на рассвете. Возможно, ищет взглядом среди гвардейцев переодетого Ферзена, сопровождающего процессию верхом, единственного настоящего друга. Возможно, она вообще ни о чём не думает, безумно усталая, измученная женщина, и медленно, медленно катятся колёса, неизбежно, она знает это, навстречу судьбе.
***
Наконец катафалк монархии останавливается у ворот Парижа: здесь политического мертвеца ожидает торжественная встреча. При пылающих факелах мэр Байи принимает короля и королеву и славит 6 октября, день, сделавший Людовика навечно подданным своих подданных. "Чудесный день, – говорит он восторженно, – день, в который парижанам дано право владеть Вашим величеством и Вашей семьёй в Вашем городе". Даже король, нечувствительный к подобного рода язвительностям, ощущает сквозь свою толстую кожу этот укол; он быстро обрывает оратора: "Я думаю, сударь, моё пребывание здесь поведёт к миру, согласию и подчинению законам". Но смертельно усталым людям всё ещё не дают покоя. Они должны направиться к ратуше, чтобы весь Париж увидел свою добычу. Байи повторяет слова короля: "Я всегда с удовольствием и доверием нахожусь среди жителей моего славного Парижа", – но при этом забывает повторить слово "доверие". Королева замечает пропуск. Она понимает, как важно этим словом "доверие" наложить на восставший народ определённые обязательства. С поразительным присутствием духа громко напоминает она, что король высказал также и своё доверие народу. "Вы слышите, сограждане, быстро подхватывает Байи, – это ещё лучше, чем если бы такое сказал я сам".
В заключение короля и королеву, силой возвращённых домой, подводят к окну. Их освещают, поднося справа и слева близко к лицам пылающие факелы, народ должен удостовериться, что это не наряженные куклы, а действительно король и королева, привезённые из Версаля. И народ упоён своей неожиданной победой, захмелел от неё. Так почему бы не проявить великодушие? Давно забытое приветствие "Да здравствует король, да здравствует королева!" вновь и вновь гремит над Гревской площадью, и в вознаграждение Людовику XVI и Марии Антуанетте дозволено ехать в Тюильри без военной охраны, чтобы наконец они смогли отдохнуть от этого ужасного дня и понять, в какую бездну он сбросил их.
***
Покрытые пылью кареты останавливаются перед темным, запущенным дворцом. Ещё при Людовике XIV, сто пятьдесят лет назад, двор покинул старую резиденцию королей – Тюильри. Комнаты необитаемы, мебель вывезена, нет постелей, светильников, двери не закрываются, холодный воздух проникает сквозь окна с разбитыми стёклами. В спешке, при скудном свете откуда–то раздобытых свечей слуги пытаются подготовить ночлег для королевской семьи, неожиданно свалившейся словно снег на голову. "Как скверно здесь всё, мама", – говорит, входя в помещение, дофин, ребёнок, выросший в сиянии Версаля и Трианона, привыкший к сверкающим канделябрам, к огромным, отливающим разными цветами зеркалам, к богатству и роскоши. "Дитя моё, – отвечает королева, здесь жил Людовик XIV и чувствовал себя неплохо. Нам не следует быть взыскательнее его". Без единой жалобы принимает Людовик Безразличный неудобный ночлег. Зевая, он говорит окружающим: "Пусть каждый устраивается как может. Что касается меня, то я доволен".
Но Мария Антуанетта недовольна. Этот дом, выбранный ею не по своей воле, она всегда будет считать тюрьмой, всегда будет помнить, каким унизительным образом привезли её сюда. "Никто никогда не поверит, – в большой спешке пишет она преданному Мерси, – что было пережито за последние двадцать четыре часа. Какие бы слова ни были сказаны, ни одно из них не будет преувеличением, напротив, слова будут значить много меньше того, что мы видели и выстрадали".
