Дамы и господа - Людмила Третьякова

„Не одна во поле дороженька пролегала“, — пел он, и всем нам становилось сладко и жутко… Русская, правдивая, горячая душа звучала и дышала в нем и так и хватала за сердце, хватала прямо за его русские струны… Он пел, и от каждого звука его голоса веяло чем-то родным и необозримо широким, словно знакомая степь раскрывалась перед вами, уходя в бесконечную даль».

Иван Сергеевич писал очень быстро. Мысли без труда облекались в слова, чтобы через некоторое время кто-то, раскрыв книгу с надписью сверху «Тургенев» и добравшись до рассказа «Певцы», прочитал его не без грусти: как же так, живешь-живешь, хлопочешь-хлопочешь, а что-то важное, от чего может стать «сладко и жутко», проходит мимо…

У молодости есть один козырь, который никогда не будет бит: надежда. Она смягчает все удары судьбы. Старость этого не знает. Ей знакомо слово, близкое по звучанию, но совершенно противоположное по сути, — «безнадеж­ность»…

Как ни переживал Иван Сергеевич семейный разлад, но под напором иных чувств и впечатлений неприятные мысли отступили на второй план. Он исправно слал в Москву письма, интересовался маменькиным здоровьем, однако жил своей молодой жизнью: ухаживал за женщинами, получал любовные послания от барышень и зрелых дам, нежно и красиво отвечал на них, ездил на свидания, но всякий раз на заключительном этапе, словно споткнувшись, останавливал свой любовный бег, твердо зная: жениться он не сможет, это не для него. Он уже связан нерасторжимыми узами с владычицей его души — Полиной. И с этим ничего не поделать.

Маменька однажды сказала ему с братом: «Бедные вы мои! Вы не будете счастливы, потому что вы однолюбы». Ей хотелось думать, что сыновья уродились в нее.

…28 октября 1850 года. И.Тургенев — П.Виардо, Петербург:

«Сегодня — день моего рождения, и Вы легко поймете, что я не мог пропустить его, не протянув к Вам обе руки. Сегодня я вступаю в тридцать второй год… И мне радостно сказать Вам по истечении семи лет, что я не видел на свете ничего лучше Вас… моя преданность и благодарность Вам не имеет границ и умрет только вместе со мной».

Ни переезд в Москву, ни помощь доктора Иноземцева, который каждый день приезжал на Остоженку, не могли помешать неотвратимому. Варвара Петровна говорила с дочерью об этом совершенно спокойно. «Мы смотрим на смерть, как на будущее событие, но это ошибка. Большая часть смерти уже наступила: то время, что за нами, — ее владение». Когда-то девчонкой вычитав эту мысль римского мудреца, фамилия которого ею забылась, Варвара Петровна теперь понимала, о чем шла речь. Она прожила шестьдесят три года — что ж, срок немалый. Оставалось просить у Господа Бога только одного, но едва ли он снизойдет до ее желания в наказание за грехи. Ивана ей не видать. Впрочем, его портрет был поставлен на столике так, что утром, от­крывая глаза, она в первую очередь видела его. И засыпала, глядя на сына.

Вдоль кровати красного дерева была приделана полочка, на которой стояла коробка. В нее Варвара Петровна опус­кала листки бумаги, исписанные ею карандашом. Понимая, что вот-вот это ей будет уже не под силу, она спешила. Листочки озаглавлены: «Моему сыну Ивану». Это было последней попыткой объяснить то, на что не хватило време­ни. Она никогда не скупилась для своих детей, не держалась за добро, понимая, что в мир иной ничего не унесешь. И только страх, что мать для них не в счет, что не нужна им так же, как когда-то не нужна была их отцу, заставлял ее повиноваться горькому и злому чувству, которому она не смогла противостоять…

Разум Варвары Петровны по-прежнему оставался острым, а слова, которые она торопилась записать, были исполнены горячего и глубокого чувства.

Доктор Иноземцев весьма восторженно говорил о не­обыкновенной силе ее организма и замечательной натуре, мыслящей все так же здраво.

Как вспоминала впоследствии В.Н.Житова, 28 октября, войдя в спальню Варвары Петровны, она сказала:

— Bonjour, maman! — И прибавила: — Поздравляю вас. Сегодня день рождения Ивана.

— Разве сегодня уже двадцать восьмое? — с болью в голосе отозвалась Варвара Петровна. Ее глаза наполнились слезами, и лицо дрогнуло.

…Доктор Иноземцев с точностью почти до дня опре­делил дату смерти Тургеневой. Она скончалась 16 ноября 1850 года.

Узнав о предсмертном состоянии матери, Иван Сергее­вич выехал в Москву, но проститься с нею не успел. Когда он появился в доме на Остоженке, все уже вернулись с кладбища Донского монастыря.

Существует предположение, что письмо о приближа­ющейся кончине матери было послано Тургеневу нарочито поздно. Цель преследовалась та, чтобы умирающая, так и не оставившая письменного распоряжения о разделе наследства между сыновьями, в последний момент не расщедрилась в пользу своего любимца.

До последних минут возле Варвары Петровны на­ходился старший сын с женой. В воспоминаниях поэта А.А.Фета есть сведения о том, что они заранее съездили в Спасское, чтобы забрать все ценное, что там еще ос­тавалось.

В своих мемуарах В.Н.Житова особо отмечала, что Варвара Петровна страстно желала видеть перед смертью Ивана. Ее глаза не отрывались от его портрета. Она что-то еще силилась спросить, сказать. Не успела.

«Как это случилось? Почему это случилось? — оста­лось для меня загадкой», — писала впоследствии Варвара Николаевна. Она была уверена, что времени послать весть в Петербург «было достаточно» — Николай Сергеевич заранее был извещен о скорой кончине матери.

Как бы то ни было, раздел между братьями прошел мирно, хотя и не в пользу Ивана Сергеевича. Он соглашался на все, лишь бы ему брат оставил любимое Спасское. По­лучив его, остальные причитавшиеся ему восемь имений он продал, предварительно дав вольную своим крепостным.

И.Тургенев — П.Виардо, зима 1850 года:

«У меня было много разных впечатлений. Самое сильное из них было вызвано чтением дневника моей матери. Какая женщина, мой друг, какая женщина! Всю ночь я не мог сом­кнуть глаз. Да простит ей Бог все… Но какая женщина… Право, я совершенно потрясен».

Свои мемуары дочь Варвары Петровны завершила рассказом о том, как три с половиной десятилетия спустя после кончины матери читала их еще в рукописи одной из бывших тургеневских крепостных. Та, уже глубокая старушка, внимательно слушала, вспоминала свою жизнь при Варваре Петровне и в конце медленно, восхищенно произнесла:

— Да-а! Много видела я от нее горя, а все-таки любила покойницу. Настоящая барыня была!..

III

Причудницы

Они не заседали в Государственном совете, не водили полки в бой, не писали шедевров ни пером, ни красками. Почему их имена не затерялись в бесконечной череде био­графий куда более блестящих людей, дела которых имели для истории значение огромное? По какой причине нас занимают их привычки, манера жить, смешные и печальные случаи, с ними происходившие?