Избранные ходы - Яков Арсенов

Выходка Ульки забылась быстро. Может быть, потому, что по счастливой случайности ничего трагического не произошло.

…На поверку Улька оказалась в комнате. Забыв соорудить прическу, она сидела среди вороха фоток, классифицируя и складывая их в стопки по одной ей ведомым признакам. Стараясь не утонуть в глянцевом море, Орехов, как по кочкам, подкрался к Ульке сзади и закрыл ей ладонями глаза.

— Привет, алкалоиды! — угадала она и развернула в сторону гостей свои безотказные глаза.

— Пришли проститься, — заявил Артамонов.

— На службу призывают, — пояснил Орехов.

— Хватит изгаляться! — не поверила Улька.

— Повестки получили, — сунул ей бумажки Варшавский.

— Тогда я приеду на побывку, — придумала Улька.

— Мы совершаем прощальный обход, — сказал Орехов. — Идешь?

— Иду. Пакет брать?

— Разумеется.

Зацепив Ульку, отправились шататься по коридорам.

С отдаленной перспективой и единственным окном в торце, похожие на шахтные стволы, коридоры ДАСа были запружены когортами боливийских двоечников, обвешанных бамбуковыми свистульками. Так и не поддавшиеся высшей дрессуре латиносы водили хороводы, расставаясь с общежитием как с родным домом. Они вплетали в косы сентиментальную мишуру: цветы с клумбы во дворе, березовые ветки, добытые с балкона, полоски материи, отодранные от портьер, и прочее сырье, которое при обычных обстоятельствах заменяется лентой. Таким незатейливым образом медноголовые выпускники расставались с высшим советским образованием, которое им, как кондор, приволокший птенцам мясо, отрыгнул Карибский кризис. Боливийцы, набив рты народным инструментом, висели на перилах и занимались художественным дутьем в многоствольные дудки, похожие на гвардейские минометы в миниатюре. Их концерты собирали толпы сочувствующих. Многим и впрямь было жаль, что в Центральной Америке закончились революции и призрение краснокожих студентов на правительственном уровне приостановлено до лучших времен.

Администраторы этажей каждые полчаса пытались разогнать понесшееся вразнос выпускное студенчество, но акция по наведению порядка проводилась спустя рукава.

— Я знаю, ваша фамилия Полунин! — кричала сиделка на вьетнамского человека. — Это вы жарили селедку на утюге! Вы испортили казенное имущество! Расходитесь сейчас же! А то сообщу куда следует!

После словесного выкидыша дежурная иссякала, усаживалась в сторонке и заслушивалась игрой на дудках.

— Ну что, заскочим к аксакалу, пока он сам нас не нашел? — наметил очередную площадку Орехов.

— От судьбы не уйдешь, — согласился Артамонов.

— Только, чур, без шахмат, — выкатила условия Улька. — А то я от скуки сдохну!

Нужда заставляет нас остановиться на аксакале курса подробнее. Так уж получилось, что он перевернул весь ход событий в повести.

Знакомство с аксакалом произошло следующим образом. В начале зимней сессии на третьем курсе Орехов бросил клич:

— Эй, ублюдки, кто со мной курить?

На зов откликнулся один аксакал, надеясь на дурочку покурить не своих сигарет. Каково же было его возмущение, когда выяснилось, что клич Ореховым как раз потому и был брошен, чтобы самому разжиться куревом.

Помявшись в туалете несолоно куривши, граждане были вынуждены представить себя друг другу.

— Орехов, — протянул руку Орехов.

— Макарон, — пожал ее с хрустом аксакал.

— Нет, я серьезно.

— Что серьезно?

— Прямо так и зовут?

— Нет.

— Кличка?

— Нет.

— А что же тогда?

— Фамилия.

— Надо же.

Макарон был живой легендой. Из ДАСа на ФАК он ходил пешком в любое время года и в любую погоду — в плащ-палатке и огромных кирзовых ботильонах. Он поступил на факультет, пройдя кадровую службу в медицинских войсках где-то в Средней Азии. В мирной жизни он продолжал питаться по-армейски — распиливал вдоль горчичный нарезной батон, делал два огромных лаптя-бутерброда с салом и съедал, громко чавкая. Крошки покрывали не только бороду, но и окрестности.

Макарону, когда он поступил на ФАК, стукнуло сорок семь. Чтобы не бросалась в глаза преклонность возраста и чтобы не смеялись над переростком юноши, он создал образ расслабленного и постоянно прикидывался серым пиджачком. Внешность его играла роль предупредительной маркировки.

По Макарону сверялись все шаги и деяния. Прежде чем как-то поступить, всегда хотелось сообразить, повел бы себя так в этом случае Макарон или нет. Он помогал найти решение вопреки ситуации, нелогичное. Кстати, о логике. О логике как науке. Даже у Ленина и то четверка была по этому мерзкому предмету, говорил Макарон. Сам он смог сдать логику с девятой попытки — при ответах его тектоническая расплывчатость по предмету поражала масштабами. В момент восьмой попытки покончить с формальной логикой Макарону попался вопрос о страусе. Чтобы как-то сдвинуть ситуацию с места, профессор полчаса нацеливал Макарона на правильный ответ.

— Страус — птица, — производил наводящее логическое построение профессор, — птицы — летают, значит, страус… — уже почти раскалывался экзаменатор.

— Летает! — делал радостный вывод Макарон.

— Не летает! — переходил на крик начинавший сходить с ума логик. — В том-то и дело, что не летает! Но почему не летает? В чем неверность этого силлогизма? В чем нелогичность довода? Почему он все же не летает?

— Потому что у него вот такие яйца! — распростер руки Макарон и отправился готовиться к очередной попытке.

— Ну что, как профессор? Сильно гонял? — спросили Макарона друзья по выходе с экзамена.

— По всей аудитории! — признался Макарон.

В его вечнозеленом дорожном чемодане поверх вещей всегда лежал рваный свитер.

— Французский, — пояснял Макарон. — Кладу специально, чтобы не ограбили. Воры вскроют чемодан, увидят, что в нем одна рвань, и оставят в покое. Жаль, что свитер разорвали собаки, вещь была что надо. Шел как-то ночью, а у них, видно, святки были. Одна пара скрестилась и пошла на жесткой сцепке, а я сдуру решил помочь им расцепиться. И зашел… со стороны с-суки. Тут набежали какие-то кобели и чуть не разорвали. Они хватали меня прямо за блокнот и в трех местах пробили ауру! Потом набросились на партитуру! Благо на мне свитер был. Спас. С тех пор мечтаю завести собаку. Чтобы сбрасывать на нее подобные проблемы.

После того как в очередной раз кому-нибудь это рассказывал, Макарон спрашивал:

— Вы свои деньги где прячете? — И, задрав штанину, раскрывал секрет: — А я — в носках!

Макарон был внесистемной единицей. На экзаменах его ответы были самыми неожиданными. Его текущее толкование любого вопроса никогда не совпадало с окаменевшим.

— Кто написал «Майн кампф»? — спрашивал его преподаватель по литературе новейшего периода.

— Майн Рид! — смело отвечал Макарон и задавал встречный вопрос, повергая преподаватели в уныние: — На какое физкультурное упражнение похожа революция семнадцатого года?

Преподаватель задумывался.

— Не мучайтесь, — успокаивал его Макарон, — все равно не догадаетесь.

— Ну и на какое же упражнение похожа революция? — почти умолял преподаватель.

— На подъем переворотом!

Находчивости Макарона не было предела. Редкий преподаватель, исключая логика, отправлял Макарона на пересдачу. Обычно ставили тройку. Макарона спасал юмор.

— И без всякого удовольствия отправился в административную ссылку, завершил Макарон свой ответ по Овидию, сосланному из Рима к нам, дикарям, на Черный Понт, за высокую конкурентоспособность в отношении первой дамы римского императора.

— А кто это, интересно, ездил в ссылку с удовольствием? — хотел подтрунить над Макароном преподаватель.

— Как кто?! А наш дорогой Ильич? Когда его в очередной раз хватали за руку, он собирал в узелок книги и с превеликим счастьем ехал самосовершенствоваться в Шушенское!

На все случаи жизни Макарон имел библиографическую справку из личного опыта или цитату из полного собрания сочинений Ленина.

— С ними надо бороться их же оружием! — говорил он.

Никто по соседству не понимал, с кем именно надо бороться их же оружием.

На экзамене по экономике социализма принимающий возьми, да и спроси Макарона:

— Какие вы знаете министерства? Перечислите.

— Минфин, Минюст, мин херц…

— Кем вы работаете? — интересовался у него иной неосторожный преподаватель.

— Трактористом! — отвечал Макарон и показывал трактор на спине льняной индийской рубашки.

Не торопясь Макарон отслужил двадцать пять лет, как при царизме, не спеша окончил факультет и так же, без суеты, готовился поступить в заочную аспирантуру. Зачем он это проделывал, было непонятно. При такой скорости смысл всех его образований полностью терялся.