На перекрестке больших дорог - Жюльетта Бенцони

Побоявшись, что она его оскорбила, и не желая делать из него врага, Катрин спросила:

– Как вас зовут?

– Очень любезно с твоей стороны. Меня об этом редко спрашивают. А зовут меня Эйселен Красный… да, Эйселен. Моя мать говорила, что это красивое имя…

– Она была права, – серьезно сказала Катрин. – Это красивое имя.

Глаза Катрин довольно быстро привыкли к потемкам в камере. Какой бы маленькой ни была отдушина, но, по крайней мере, она давала возможность различать день от ночи и видеть окружающие предметы. Пленница поблагодарила небо за то, что ее не бросили в один из каменных мешков, познанных ею в Руане, находящихся глубоко под землей, куда свет не проникает никогда.

Сидя на гнилой соломе, она отдалась во власть медленно текущего времени. Несмотря на тяжесть браслетов, ее закованные руки имели все же свободу движений, и вскоре она заметила, что, приложив усилия, может вытащить их. Руки у нее ведь такие узкие и миниатюрные. Но лучше было пока не пробовать: это можно сделать ценой болезненных усилий, а как всунуть их обратно?

Она была довольна, что ее не обыскали и кинжал остался при ней. Тяжелый и внушающий уверенность, он покоился под корсажем. Да будет благословен Господь, помешавший ей обнажить его только что. У нее вырвали бы его, и она больше его не увидела. Благодаря кинжалу Катрин надеялась избежать пыток, которые графиня должна была ей уготовить. Быстрый удар – и все решено. Она не будет хрипеть и стонать на глазах у издевающейся графини. Однако Катрин не могла избавиться от тревожного чувства, сжимавшего грудь: что же с ней будет? Приглушенные толстыми стенами шумы замка почти не проникали в камеру, и все же ей казалось, что временами она слышит какую-то далекую, мрачную и раздирающую душу жалобу. Она догадалась, что это были причитания племени перед истерзанным телом их вождя. Она представила себе плач женщин, их распущенные, посыпанные пылью волосы, руки, размазывающие слезы по лицу, монотонное пение людей, возможно, проклятия, обращенные к той, из-за которой погиб Феро.

– Боже милостивый, – потихоньку молилась она, – сделай так, чтобы они поняли меня, и прежде всего Терейна. Ей так плохо… Сжалься над ней!

Будет ли у них время, чтобы отдать труп реке? Дама Ла Тремуй распорядилась прогнать цыган, а ее супруг не стал возражать. Ей казалось, что она слышит отрывистые команды королевских сержантов, щелканье солдатских хлыстов, изгоняющих кочующее племя… Между тем слышалось пение: глубоким, красивым голосом пела женщина. Катрин уже слышала эту загадочную и душераздирающую песню…

Внезапно она сообразила, что это не воображение, а реальность: голос звучал не в ней, а рядом. Прямо за стеной. Поняв это, она в радостном порыве бросилась к стене, забыв о цепях, и упала на землю, обливаясь слезами от боли в руках. Но цепи не могли сдержать ее крика:

– Сара! Сара! Ты здесь? Это я…

Она прикусила язык. От радости она чуть было не крикнула: «Это я, Катрин!» Но все-таки контролировала себя и крикнула: «Это я, Чалан!» Потом, затаив дыхание, стала ждать ответа. Пение в соседней камере прекратилось. Она снова крикнула: «Сара? Я здесь…»

И опять тишина… Наконец с непередаваемым облегчением услышала: «Слава богу». Голос был слабым, не таким, когда она пела, и Катрин поняла, что разговаривать будет трудно. Надо было орать во все горло, чтобы быть услышанной, а это опасно. И без того было радостью сознавать, что Сара так близко от нее. А потом, разве Тристан не говорил, что он заботится о Саре? Ведь совсем недавно он видел Катрин, когда она в сопровождении госпожи де Ла Тремуй шла в тюрьму, и, конечно, удивился, что графиня вернулась без нее, и сделал выводы. Немного успокоившись, Катрин поднялась с пола, пересела на свою подстилку. Если графине не удастся убить ее в ближайшие часы, у нее появится возможность выжить. Надежда – частый посетитель тюремных камер, и она возродилась в душе молодой женщины.

В то же время она с беспокойством следила через отдушину за заходом солнца. Наступит ночь, и она останется одна в абсолютной темноте подвала. Понемногу зловещие очертания камеры растворялись в наступившей ночи, и пришло время, когда Катрин перестала видеть даже свои руки. Это напоминало неприятное состояние погружения в водную глубину, полную опасностей… Как бы догадавшись о ее состоянии, голос Сары прозвучал в темноте:

– Спи. Ночи теперь короткие.

Это верно. Приближалось лето, и дни стали длиннее ночей. Напрягая глаза, Катрин смогла рассмотреть бледный прямоугольник отдушины. Немного успокоившись, она легла на солому и закрыла глаза. Она уже спала, когда легкий шорох заставил ее подскочить. Она привыкла жить в состоянии опасности, и сон ее стал чутким. Катрин не шевелилась, затаила дыхание и прислушивалась. Ее разбудил легкий скрип двери. Кто-то входил или уже вошел… Она слышала в тишине дыхание живого существа… Потом что-то царапнуло по камню, и сердце Катрин замерло. Кто там был?

Она подумала, что это могут быть крысы, и от этой мысли мурашки пробежали по спине, но ведь перед этим скрипнула дверь, и она была в этом уверена. Спустя несколько секунд она услышала дыхание, все ближе и ближе. Обливаясь холодным потом, она осторожно подняла руку, чтобы не зазвенела цепь, опустила два пальца за корсаж, вытащила кинжал и взяла его в руку, которую осторожно опустила. Ужасный страх вселился в нее. Мысли убежали на несколько лет назад, в старую башню Малэна, где она каждую ночь отбивалась от мерзавца, приставленного к ней в качестве тюремщика. И вот все повторяется…

Кто же мог прийти… с какими намерениями? Она настолько испугалась, что вопль застрял у нее в горле. Крепко сжав рот, она молчала. На этот раз рядом был мужчина. Она знала, что это был мужчина… по запаху. Тяжелая масса обрушилась на нее, придавила живот. Она закричала, и этот крик был слышен во дворе, она поняла, что ее хотят задушить. Две волосатых руки тянулись на ощупь к горлу. Лицо ощущало противное, тяжелое дыхание. Она изворачивалась, пытаясь освободить шею, но это ей не удавалось. Пальцы уже начали сжимать горло… Движимая инстинктом самосохранения, борясь за жизнь, Катрин подняла руку с кинжалом и изо всей силы опустила ее. Лезвие вонзилось в спину по самую рукоятку. Тело, придавившее ее, дернулось, и мужчина издал короткий вопль. Его ослабевшие руки стали медленно сползать вниз, что-то горячее и липкое стекало на нее… Клинок попал туда, куда нужно. Человек был мертв. Стуча зубами от страха, напрягая все силы, она оттолкнула от себя труп. В этот момент дверь камеры открылась, и два человека, один из которых держал факел, бросились к Катрин и застыли на месте. Она посмотрела на них невидящими глазами, не узнавая ни Тристана, ни палача Эйселена.