Сын шевалье - Мишель Зевако

Она кивнула с нескрываемым любопытством:

— Как хочешь, Саэтта. Говори, я готова слушать.

Быстро оглядевшись, словно желая убедиться, что поблизости нет нескромных ушей, Саэтта, понизив голос, без обиняков спросил:

— Поскольку вам известна история Фаусты, вы должны знать и о несметных сокровищах?

В черных глазах Леоноры вспыхнуло и мгновенно погасло пламя. Это действительно длилось одно мгновение, но для Саэтты этого оказалось достаточно, и он едва заметно усмехнулся. Галигаи поняла, что беседа окажется куда более интересной, чем она предполагала. Напустив на себя вид полного равнодушия, она небрежно заметила:

— Те самые сокровища, что, как шепчутся, спрятаны в Монмартрском аббатстве? Толки о них идут уже двадцать лет… что до меня, то я не особенно верю всем этим басням… Существует ли вообще этот пресловутый клад?

С внезапной серьезностью Саэтта воскликнул:

— Заблуждение, мадам! Сокровище существует, и никто не завладел им, ручаюсь вам в этом!

И, поглядев ей прямо в глаза, насмешливо добавил:

— Десять миллионов, синьора! Неплохой куш, а? Десять миллионов! Представьте, что будет, если такая сумма попадет в руки особы великого ума с непомерным честолюбием? Чего только она не достигнет! На какие вершины не поднимется!

Легкий румянец появился на бледных щеках Леоноры, и она сощурила глаза, словно ослепленная блеском этого золота, машинально повторив с задумчивым видом:

— Десять миллионов!

Саэтта с загадочной улыбкой на устах по-прежнему не спускал с нее взгляда. Вполне удовлетворившись произведенным впечатлением, он небрежно произнес:

— И это баснословное сокровище принадлежит Жеану Храброму… сыну Фаусты!

Леонора вздрогнула, будто от удара. Побледнев, как смерть, она крепко сжала губы, а в ее горящих черных глазах появилось изумление. Угрожающим тоном она произнесла:

— Десять миллионов этому бандиту? Этому разбойнику с большой дороги? Да ты рехнулся, мой бедный Саэтта! Новенькая прочная веревка, хорошенько смазанная жиром — вот что его ждет… и он еще должен быть счастлив, если его избавят от вполне заслуженных пыток!

Саэтта, ликуя в душе, насмешливо говорил себе:

— И вот все восторги рассыпались в прах! От благих порывов синьоры Леоноры не осталось и следа! Я так и знал!

Вслух же он произнес с притворным состраданием:

— Как вы разволновались, синьора! Неужели золото до такой степени привлекает вас?

Не столько слова, сколько тон Саэтты произвели на Леонору эффект холодного душа. Она вдруг поняла, что верный слуга и надежный сообщник, перед которым можно было не таиться и обо всем говорить открыто, преследует в этом деле свою цель, а, следовательно, может превратиться в соперника и даже во врага. Лицо ее мгновенно приняло непроницаемое выражение; пренебрежительно пожав плечами, она сказала безразличным тоном:

— Так ты полагаешь, что меня ослепило золото?

— Черт возьми, синьора! — дерзко ответил Саэтта. — Золото имеет для вас только одну ценность… это мощный рычаг, пред которым ничто не устоит… Я знаю.

Галигаи одобрительно кивнула, а Саэтта подобрался, словно борец перед решающим броском. Еще более понизив голос, он резко бросил:

— Так вот, синьора, это сокровище… эти баснословные богатства, с помощью которых можно осуществить самые невероятные мечты… я вам его достану… я вам его подарю!

Исподтишка поглядывая на нее, он пытался оценить впечатление, произведенное этими словами. Но Галигаи уже не доверяла ему, а она отлично умела владеть собой. Даже не поведя бровью, она холодно осведомилась:

— Значит, тебе известно, где спрятано сокровище?

— Нет! — откровенно признался Саэтта.

И уверенно добавил:

— Но я сумею это узнать, не сомневайтесь!

— Вот как? Отчего же тогда не взять его себе? — спросила она с напускным простодушием.

— Я понимаю вас, синьора, — безмятежно отозвался Саэтта. -Вас удивляет, отчего эти богатства оставляют меня равнодушным, меня, жалкого бродягу, который готов прикончить ближнего своего за сумму в сто тысяч раз меньшую… тогда как других, несравненно более богатых и могущественных, в том числе и вас, синьора, это сокровище ослепляет…

Он внезапно выпрямился во весь свой высокий рост, глядя на нее сверху вниз. В его холодных глазах зажегся нестерпимый огонь; на лице появилось выражение дикой, свирепой злобы; губы скривились в ужасной усмешке. Она невольно вздрогнула, настолько он стал страшен. Это было мрачное воплощение самой ненависти во всей ее отвратительной наготе. И он воскликнул хриплым голосом, похожим на рычание хищного зверя:

— Все так, но я забыл сказать вам, что потребую взамен! И это для меня дороже любого сокровища! Десятки, сотни подобных кладов я бы отдал без колебаний… да еще и жизнь свою в придачу!

Возможно, в этот момент Леонора впервые задумалась, какую же цену потребует браво, но на лице ее это никак не отразилось. Все тем же спокойным, почти Мягким тоном она спросила:

— Что же это за драгоценность?

— Пустяк… Голова человека! — коротко ответил Саэтта.

— И это голова Жеана Храброго, не так ли? — осведомилась Леонора все с тем же ужасающим спокойствием.

— Вы не ошиблись, мадам, — подтвердил Саэтта.

Внезапно лицо его помертвело от ужасного волнения, и он добавил, почти задыхаясь от ненависти:

— Поймите меня правильно, мадам… Если бы речь шла о смерти Жеана, помощь мне не понадобилась бы!

— Именно об этом я и подумала.

Саэтта, исступленно захохотав, выкрикнул:

— Нет, черт возьми! Это было бы слишком просто и легко! Я же хочу, — он чеканил каждый слог в ярости, граничившей с безумием, — я хочу, чтобы эта голова упала на эшафоте… под топором палача! Вот чего я желаю и от чего не отступлюсь!

Она произнесла с мягкостью, еще более пугающей и еще более жесткой, нем неистовство Саэтты:

— Объясни же мне… Полагаю, мы легко сможем договориться.

Мощным усилием воли Саэтте удалось взять себя в руки.

— Думаю, — сказал он почти спокойно, хотя голос его все еще подрагивал от пережитого волнения, — думаю, настал момент рассказать вам о том, что сделала со мной прославленная и могущественная принцесса Фауста… Теперь эта банальная история заинтересует вас.

Галигаи, либо слишком хорошо зная характер этого человека, позволявшего себе поразительную бесцеремонность по отношению к ней, либо чувствуя, что в состоянии крайней экзальтации ему лучше не перечить, либо по какой-то другой причине, не сочла нужным выразить неудовольствие и произнесла все с той же невозмутимой мягкостью:

— Слушаю тебя.

Саэтта, опустив голову и погрузившись в мрачное раздумье, начал расхаживать по комнате своим упругим легким шагом. С налитыми кровью глазами, с топорщившимися усами, с выставленным вперед подбородком и оскаленными зубами, словно готовыми вцепиться кому-нибудь в глотку, он напоминал хищную кошку, которая с ворчанием мечется по клетке, с тоской вспоминая свободную жизнь под палящим солнцем тропиков, навсегда потерянную по злой воле человека.