Дворец грез - Паулина Гейдж

— Ты знакома с этикетом, предписанным в подобных случаях? Ты знаешь, как вести себя, когда приближаешься к богу?

— А-а! — с облегчением воскликнула я. — О да, Амоннахт. Я бывала раньше в царской опочивальне.

Мне показалось или у него на лице в самом деле промелькнула улыбка? Догадался ли он, что я намереваюсь нарушить большинство из установленных этикетом правил, о которых я была наслышана от Гунро и Гуи; что я доверилась своей интуиции и решила предстать перед фараоном кем угодно, только не робкой, покорной девой, даже если и буду чувствовать себя таковой?

— Да, точно, — серьезно ответил он. — Я забыл. Тогда да ниспошлет тебе Хатхор свое благословение и да пребудет с тобой любовь нашего царя! Я еще не выбрал, кто разделит ложе с фараоном завтрашней ночью. Ты можешь удостоиться этой чести. Слуга из дворца придет за тобой после захода солнца.

Следует ли поблагодарить его? Я решила, что не стоит. Поклонившись, я вышла; у двери меня уже ждал другой посыльный, который, несомненно, должен был проводить меня обратно, дабы я не отправилась одна бродить где не следовало.

Дворцовый сад был все еще залит тихим бронзовым сиянием. Проходя мимо других кабинетов, я увидела кошку, которая спрыгнула с нижней ветки дерева и, плавно, с мягкой, текучей фацией двигаясь в пламенеющей траве, убежала. Я усмотрела в этом добрый знак и быстро прочла молитву Баст, богине чувственного наслаждения, и попросила ее благоприятствовать моим усилиям.

Той ночью я тоже молилась, долго и усердно, перед своей маленькой статуэткой Вепвавета. Я напомнила ему о своей преданности, о том, как он внял моим прежним мольбам и забрал меня из Асвата, умоляла его не дать пропасть напрасно всем его стараниям. Я сообщила Дисенк, что мой час настал, и дала ей указания, что я хочу надеть. Она засомневалась.

— Но, Ту, — робко возразила она, — со всем уважением хочу заметить, что фараона больше восхищает, когда непорочная дева одета в простое белое платье. Если ты пойдешь к нему в золотом и желтом и в парике, увешанная драгоценностями, он тут же прогонит тебя.

— Не думаю, — улыбнулась я, — Свою неискушенность мне скрыть не удастся, Дисенк, но я и пытаться не буду. У меня есть идея получше. Я напущу официальности: пойду как дева, переодетая врачевательницей. Рамзес будет заинтригован.

— Надеюсь, что ты не ошибаешься, — расстроенно ответила она.

Гунро, которая в этот момент разминалась, высоко подняв свою стройную ногу и касаясь лбом колена, пробормотала:

— Умно придумано. Ту. Возможно, это сработает.

Я пожала плечами, выказывая большую уверенность, чем у меня была на самом деле.

— Если не сработает, попробую что-нибудь другое, — заметила я надменно, — Полагаюсь на свою интуицию. Я буду такой наложницей, от которой он не сможет отказаться.

Спала я той ночью плохо, несколько раз просыпалась и подолгу лежала, глядя в темноту; раз я слышала, как тихо переговаривались посыльные, что дежурили неподалеку на случай, если какой-нибудь женщине потребуется позвать служанку, в другой раз у меня кровь застыла в жилах от пронзительного воя пустынной гиены, явственно слышимого и омерзительного; он донесся против ветра. Но упрямые пески пустыни лежат далеко от утопающей в зелени Дельты и к востоку, и к западу, поэтому мне пришло в голову, что этот крик слышала только я, что это боги посылают мне свое предостережение. Впрочем, гиены могли под покровом темноты пробраться в город, чтобы порыться в отбросах. Похоже, так оно и было.

Мысленно содрогнувшись, я перевернулась, пытаясь заснуть снова, но от испуга в голове зашевелились беспокойные мысли, которые я прежде сознательно гнала прочь. Я не хотела отдавать свою девственность этому мужчине. Всего два гола назад я была готова принести ее в жертву Гуи, за то что он заглянет в мое будущее, но тогда я была еще ребенком, невежественным и безрассудным. Девственность представлялась мне всего лишь товаром для обмена. Теперь все изменилось. Она по-прежнему была товаром, но ее стоимость возросла и стала неотделимой частью стоимости меня самой.

В момент истинного озарения я поняла, что Гуи был более достоин этой награды, чем владыка Обеих Земель. Кроме того, я и не собиралась дарить свою девственность. Я наконец распорядилась ею, чтобы заплатить за будущее, о котором как давно мечтала, и это откровение принесло мне и надежду, и стыд.

Утром я поднялась немного позднее обычного, чтобы вечером чувствовать себя совершенно отдохнувшей. Когда я стала проверять содержимое своей медицинской сумки, как раз принесли новые травы, о которых я просила Гуи. В жаркие послеполуденные часы я снова спала, потом до заката мы с Гунро забавлялись игрой в собаку и шакала,[71] это подействовало на меня успокаивающе. Потом настало время для церемонии одевания и нанесения краски. Когда явился слуга из дворца, я поцеловала изножье Вепвавета, подхватила свою сумку и вышла вслед за ним в благоухание вечера. Еще я предварительно пожевала листик ката, и от моих страхов остался только слабый трепет где-то глубоко в животе. Я была молода и красива, хитра и умна. Я была Ту, царевна либу, которая собралась завоевать весь мир.

Я ожидала, что путь будет долгим и за это время я успею полностью овладеть собой, но молчаливый слуга вывел меня из двора, прошел несколько шагов наискосок по дорожке, что бежала из одного конца гарема в другой, и через калитку в дворцовой стене нырнул в короткую аллею. Почти тотчас мы оказались перед охраняемой дверью. Мой сопровождающий сказал стражникам несколько слов, и они постучали. Дверь открылась, мы вошли.

Я была совершенно сбита с толку. Мы вдруг оказались прямо в царской опочивальне. Я узнала изысканные кресла со сверкающими ножками из электрума и высокими серебряными спинками, низкие столики, изящно украшенные рельефными золотыми фигурками. Мой взгляд метнулся в сторону массивного ложа, громада которого неясно вырисовывалась в тусклом свете.

На скамеечке у ложа опять кто-то сидел, и я уже была готова увидеть царевича, стремительно поднимающегося мне навстречу, как в тот день, когда мы с Гуи приходили сюда; но закутанная в полотно склоненная фигура оказалась самим фараоном, он наблюдал, как с него снимают сандалии. Сопровождавший меня слуга прошел через всю опочивальню и занял место у двери и самом конце. Рамзес заметил его и поднял голову, сердце у меня заколотилось, я шагнула вперед и опустилась на колени, осторожно коснувшись лицом и ладонями лазуритовых плит пола, как меня учила Дисенк. Сумку я положила рядом с собой.

— Встань! — услышала я знакомый голос и поднялась, снова прижав сумку к груди, чтобы чувствовать поддержку ее привычной убедительности.

Я не стала ждать, пока меня позовут. Расправив плечи и сделав глубокий вдох, я гордо шагнула к скамеечке.

Рамзес поднялся. Прежде я не видела его стоящим. Он оказался выше меня, но совсем не намного, поэтому, после того как он с явным разочарованием осмотрел меня сверху донизу, наши глаза встретились. На голове у него была легкая полотняная шапочка, которая лишь подчеркивала его отвисшие щеки; мясистые губы его оказались еще толще, чем мне запомнилось.

— Глаза те же, — проворчал он, — но и только. Я устал, у меня болит голова. Я обрадовался, когда Амоннахт сказал мне, что ты поправилась, потому что мне уже начинало казаться, будто ты не желаешь доставить радость своему фараону. Я надеялся поближе познакомиться с чаровницей, что называет себя врачевательницей. Но что я вижу? — Он недовольно отстранился. — Увешанное драгоценностями создание в парике, каких всегда полно в толпе придворных. Я огорчен!

На последних словах он перешел на крик. Слова эхом прокатились под высокими голубыми сводами и обрушились на меня как удар грома. Преодолевая внутренний трепет, я шагнула к нему. И тут в тени по другую сторону ложа я заметила неподвижную фигуру с сине-белой лентой через плечо. С ужасом я узнала Паибекамана. Его лицо вырисовывалось в темноте неясным овалом, он озадаченно смотрел на меня; я поймала его взгляд. «Верь мне, — попыталась я передать ему взглядом. — Просто верь мне».

— Присядь, мой повелитель! — приказала я строго. Рамзес запнулся, и я повторила еще раз: — Садись. Я готова поспорить, что владыка не следовал моим предписаниям и не ограничился водой. Разве владыка позабыл, какие у него были боль и жар после злоупотребления кунжутной халвой? Голова у моего повелителя болит оттого, что канал мету, ведущий к голове, закупорился из-за чрезмерного употребления вина и изысканных кушаний. Разве не так? — Не гляди на него, я деловито открыла свою сумку и достала ступку и пестик. Потом принялась распечатывать баночки. —  Особа повелителя священна и дорога дли всех жителей Египта, продолжала я с укором. — Владыка задолжал своим подданным немного самодисциплины.