Сломанная кукла - Лактысева Лека

— Я консультировалась с разными специалистами, Зин. Здесь есть все, чтобы ты мог заниматься и восстанавливать форму. Да и мне не помешает иногда покрутить педали велотренажера.

— Неожиданно. Но замысел хороший. В фитнес-клуб я сейчас точно не готов ходить, — Плетнев, наконец, отмер.

Я с облегчением выдохнула: не разозлился! Оценил замысел!

— Можно будет нанять для тебя персонального тренера, — рискнула высказать еще одну идею.

— Можно… завтра обсудим это, ладно? — Зин взъерошил отросший ежик волос на своей голове, направился к выходу. — Показывай, что еще придумали.

— А вот тут, — я толкнула дверь в свою бывшую спальню, — теперь домашний кинотеатр. Напротив — две гостевые спальни.

— А наши комнаты?

— В правом крыле. Ты, наверное, хочешь к себе? В душ, переодеться?

— Угадала. — Зиновий обнял меня за плечи. — Поможешь мне?

— Разумеется!

Я отвела Зина в его спальню, помогла раздеться, набрала для него ванну и добавила в нее морской соли.

— Отмокай, а я пока разберусь с вещами. Что в стирку, что в химчистку, что в шкаф. Кстати, обед готов, помоешься — можно будет поесть.

— Ты больше не домработница, Аля, — мужчина поймал меня за руку, останавливая. — Ты не обязана делать все это…

— Мне приятно заботиться о тебе, Зин, — просто сказала я.

Кто бы мог подумать, что эти слова взорвут Плетнева изнутри, заставят его заморгать, засопеть и сжать меня в объятиях. Несколько минут он только и мог, что прижимать меня к своей груди и громко дышать мне в плечо.

Наконец, он справился с очередным наплывом чувств.

Такие наплывы после болезни случались у него нередко, и я гадала: это от того, что он ослаблен и истощен тяжелой болезнью, или от того, что вдруг расслабился, когда поверил, что я люблю его, и стал показывать намного больше, чем раньше? Как бы то ни было, такой Плетнев — более открытый и более уязвимый, был мне роднее и ближе.

Оставив Зиновия смывать с себя запах больницы, я быстро разобрала его сумки с вещами, разогрела заранее приготовленные блюда и накрыла стол в гостиной.

Зин спустился туда, как раз когда я сняла фартук и пристраивала на стол рисунок Никиты, вставленный в рамочку.

Мужчина подошел, обнял меня со спины. От него пахло чистым телом и морским бризом. Я с удовольствием вдохнула в легкие этот знакомый, будоражащий аромат.

— Никита рисовал? — Зин взял в руки листок в рамке.

На нем был изображен вполне узнаваемый пожарный, а сбоку красовалась надпись: «Мой папа — герой!»

Плетнев несколько мгновений молча разглядывал картинку, потом поставил обратно на стол:

— Заберу к себе в комнату, — проговорил растроганно. — Если однажды вдруг покажется, что с чем-то не справляюсь, эти слова вернут мне силы.

После обеда я уговорила Зина прилечь отдохнуть: он и так выдержал серьезную нагрузку. Пока мужчина отдыхал, я убрала со стола, поставила готовиться ужин и даже сама успела сбегать в душ.

Вечером, после тихого ужина на двоих, мы с Зином оказались в коридоре между дверями его и моей спальни. Я остановилась, не зная, то ли пожелать ему доброй ночи и уйти к себе, то ли отправиться спать к нему. У меня были опасения, что Зиновий пока недостаточно окреп для интимной близости, и не хотелось задеть его самолюбие такими подозрениями.

К счастью, Плетнев все решил за меня: развернул к себе, прижал спиной к стене и начал целовать — по-настоящему, всерьез, до искр из глаз и стонов из груди.

— Обновим мою постель? — предложил, прервавшись ненадолго.

— Не возражаю! — хихикнула я.

Опробовать новый ортопедический матрас было интересно. Но, разумеется, это было не главное. Главное — что я стосковалась по своему любимому так, что иногда просыпалась ночью от стыдных и откровенных снов с участием Плетнева.

Мы переместились в его спальню, продолжая целоваться и раздеваясь на ходу. Зин толкнул меня на свою кровать, навис сверху, прижимаясь ко мне всем телом, зацеловал меня всю — от глаз до пупка. Потом вдруг остановился, сел рядом и спросил, внезапно начав заикаться:

— П… предохраняться будем?

Что-то было необычное в том, каким голосом он задал этот вопрос. В его напряженном взгляде, которым он будто пытался проникнуть в мою душу.

Если бы я не знала со слов Родиона Зиновьевича, как поступила с Зином его первая жена — я, наверное, не поняла бы, что происходит. Но тут — догадалась. Накалять обстановку желания не было. Хочет Плетнев еще детей? Вот и хорошо! Никите братик или сестричка тоже нужны.

— А надо? — ласково удерживая своего мужчину за плечи, спросила тихо.

Плетнев повел головой от плеча к плечу:

— Н-н-нет…

— Значит, не будем, — заключила я.

— И ты готова родить мне еще одного ребенка? — продолжал сомневаться Зиновий.

— И даже не одного. Если захочешь, — все так же просто и спокойно кивнула я.

Больше говорить Зин то ли не мог, то ли не хотел. Простонал коротко и снова набросился на меня, целуя, лаская, сжимая и поглаживая мое тело — там и так, как мне этого хотелось.

В эту ночь Зина хватило только на один раз. Но я была не в претензии. Знала: впереди у нас очень много бурных и страстных ночей. И одна из них обязательно подарит нам еще одного малыша!

49. Эпилог

Как я и думал, беременная Алевтина была еще красивее, чем обычно. Ее животик начал заметно округляться сразу после Нового года.

Я с трепетом наблюдал за изменениями, происходящими в теле любимой женщины. Ее потяжелевшая грудь, ставшие чуть более пышными бедра оказались для меня каким-то убойным афродизиаком. Как только жена появлялась рядом, мои руки тут же тянулись к ней, чтобы трогать, гладить, сминать ее мягкое тело.

— Плетнев, — смеялась она. — Ты какой-то маньяк! До беременности меня так не залюбливал, как сейчас!

— Ничего не могу с собой поделать, Аля! — я внаглую пользовался тем, что Тина старалась не делать резких движений, а потому не могла от меня сбежать, даже если бы захотела. — Это сильнее меня! Ну, давай я только поглажу животик… чуть-чуть!

Разумеется, поглаживаниями дело не ограничивалось.

Чем больше становился срок, тем охотнее любимая отзывалась на мои заигрывания. Зато я ни разу не слышал вздохов и жалоб на то, что беременность портит ее фигуру. Может быть, потому что я боготворил ее — всю! — и говорил ей об этом каждую ночь.

Никита, узнав, что у него будет братик или сестричка, летал по дому счастливый и считал вместе с нами недели и дни. На пару со мной целовал и наглаживал мамин животик, взвизгивал от восторга, почувствовав, как пинается малыш.

Миновали зима, весна и почти два месяца лета. А потом, в конце июля, наступил день, которого я ждал и боялся так, как ничего и никогда раньше.

У Алевтины начались роды.

Я лично отвез ее в лучший частный роддом, где нас уже ждали. Несколько часов тигром метался по комнате ожидания: от совместных родов любимая отказалась, заявив, что в родильном зале мужчине делать нечего, если он не врач.

Потом ко мне заглянула медсестра.

— Ну что, папочка, пройдемте. Поздравите свою жену с новорожденной!

— Дочка?! — ноги подкосились, я плюхнулся с размаху на один из стульев. Мы нарочно отказались заранее узнавать, кем будет наш будущий малыш.

— Да, девочка! Крупная, сильная. А уж красавица!

Отдышавшись, я встал и поспешил вслед за акушеркой. Вошел в палату, увидел усталую, но счастливую улыбку жены. Приблизился, склонился, поцеловал ее нежно в губы.

— Сп… п… — понял, что не выговорю, махнул рукой. — Люблю тебя!

— И я тебя, — Аля приняла поцелуй, провела рукой по моим волосам.

Потом кивнула на лежащий у нее под боком конверт для новорожденных:

— Знакомься, Зин: твоя дочь!

Я откинул уголок, увидел сморщенное красное личико с зажмуренными глазками и носом-пуговкой. Меня накрыло волной любви и эйфории.

— Она — красавица! — прошептал я, и не солгал: для меня с этого момента краше дочери девочки на свете просто не существовало!