Зарница - Сергей Александрович Милушкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Шаров едва не выпалил, что она ошиблась и этот факт даже порадовал его на мгновение, пока секундой спустя он вдруг не подумал, что эта ошибка — с учетом всего происходящего — скорее всего, вовсе никакая не ошибка! Иначе… что греха таить, у него было множество поклонников и поклонниц и его часто узнавали на улицах города и в магазинах, что, разумеется, льстило ему и подстегивало самолюбие.
Она узнала меня… но не того меня… потому что я… пока не спился, не попал в аварию, никого не сбил и уж точно не был в тюрьме… Хотя… — какой-то тошнотворный, ползучий и липкий ужас пробрал его почти до костей. — Ведь почти так или даже именно так ему нагадала мимолетная цыганка на… Киевском вокзале. Он тогда сунул ей рубль и нарочито громко рассмеялся. А потом спросил цыганку: «Ты знаешь, кто я такой?»
— Знаю, — ответила она. — Ты тот, кто застрял между сном и явью, — ответила она.
— Сама ты застряла, — ответил тогда Шаров, начиная сердиться.
Зеленые глаза цыганки смотрели ему прямо в душу.
Он зашел в кабак, купил двести граммов водки и выпил махом, закусив бутербродом с сыром. Потом еще сто и только после этого его отпустило.
И сейчас он вдруг вспомнил, как глянул на него тот мужик с папироской на поле, где рыли траншеи. Кажется, Николай Степаныч, так его назвала девушка — он словно узнал Шарова, или сделал вид, что узнал… однако узнал он тоже не настоящего Шарова, а того… который… — ЧТО? ЗАСТРЯЛ?
ОТКУДА ОНА ЗНАЛА?
У него голова пошла кругом. Машину сильно трясло на ухабах — Шаров чуть было по привычке не ругнулся на плохие дороги, хотя — какие они плохие? На подъезде к городу уже не сыскать было плохих дорог, разве что где-нибудь совсем уж в глухих местах, деревнях, отдаленных колхозах, а тут…
Темнота не расступалась. Он все ждал, когда же появятся огни, тысячи огней и фонарей, освещающих подъезды к столице, высвечивающие ее широту и красоту днем и ночью — но они все не появлялись.
Вглядываясь в пробегающую мимо рваную тьму, изредка подсвечиваемую худосочной луной и фарами редких встречных автомобилей, он улавливал придавленные к земле мрачные бараки, длинные, почти бесконечные заборы складов без единого огонька и… какое-то шевеление. Поначалу он принял его за шелест сухих листьев на деревьях, шарканье — за шорохи шин; грузовик тарахтел словно старое корыто с дырявым глушителем, но когда в редких случаях ему удавалось пригляделся, он улавливал все то же упорное, но невидимое движение. На одном из поворотов свет встречной машины скользнул по кромке дороги, он понял и обомлел — по обеим сторонам молча шли люди.
Отряды солдат с вещмешками и винтовками перемежались с длинными, угрюмыми группами гражданских — он видел светлые косынки на женщинах, несущих детей и мелькавших то тут, тот там, мужчин и хромающих стариков с палками, еще чуть поодаль, рядом с лесополосой шел скот, коровы, козы, еще какие-то животные — и вся эта масса двигалась почти беззвучно, безучастно, как призраки.
Лишь изредка где-то раздавался плач ребенка и тут же стихал — полуторка проносилась мимо, Шаров не успевал увидеть, выхватить из движущегося моря людей источник плача.
Он сидел на скамье, прислонившись к борту подпрыгивающего автомобиля совершенно потрясенный.
Если раньше у него были какие-то сомнения в том, что происходит, то теперь они полностью пропали.
Каким-то непостижимым образом всю их группу зарничников-партизан перебросило назад во времени. Далеко, в сорок первый год и эти люди… все эти люди, они спасаются от наступающей германской армии — нескончаемым потоком идут на восток. Кто-то идет от самой Белоруссии, кто-то из Смоленска и Ржева, кто-то из Рославля и Брянска, из маленьких безвестных деревень и сел — отовсюду.
Внутри все похолодело. Получается, он бросил своих ребят на произвол судьбы. Он даже подумать не мог, что теперь могло с ними случиться, если их обнаружат… хорошо, если наши. Ничего, конечно, хорошего тоже нет, потому что будет серьезный допрос, откуда они взялись, почему не эвакуировались, как говорила та девочка не велосипеде, и, может был шанс у них как-то выкрутиться, но… газеты, в которые они заворачивали продукты… радиоприёмник Марченко… его, Шарова, японские электронные часы!!! Сумки, одежда, обувь, даже прически… все указывало на их нездешнее происхождение.
— Андрей… простите, не помню, по батюшке… — кто-то коснулся его руки и Шаров встрепенулся. — Вам плохо?
Он перевел на девушку невидящие глаза. Потрясение, которое он испытал, было слишком велико. Он не мог даже слова сказать. Дыхание будто бы вовсе остановилось, а сердце перестало биться.
Видимо, он на самом деле выглядел неважно, потому что выражение лица девушки стало испуганным — она побледнела и быстро обернулась к кабине шофера.
Илья догадался, что сейчас она забарабанит по стеклу, чтобы шофер поторапливался и сделает гораздо хуже.
С трудом он поднял негнущуюся руку и в последний момент потянул девушку назад.
— В-все… н-нормально… — прохрипел он. — Я… я просто что-то устал.
— Господи… — вымолвила девушка, глядя на него огромными зелеными глазами. — Вы меня перепугали. Мне показалось, что вы перестали дышать.
Наверное, он и правда перестал дышать, — сердце колотилось как бешеное — верный признак панической атаки.
— Н… не знаете, скоро мы приедем? — спросил он деревянным языком.
Она нагнулась, выглянула в темноту. Ей хватило секунды или двух, чтобы сориентироваться, хотя сам Илья, как ни вглядывался, совершенно не мог понять, где они могут находиться. Проносящиеся мимо очертания приземистых строений совсем не напоминали ему город, из которого он выезжал несколькими сутками ранее.
— Проехали Давыдково, — сказала она, поглядывая на него с тревогой, — сейчас Дорогомиловское кладбище и, считай, дома. А… — девушка спохватилась, — … вы где живете? Может быть вам раньше надо было сойти? Вы бы сказали!
Илья с трудом разлепил засохшие губы.
— Нет…я дальше… возле Птичьего рынка…
— Ой… это же другой конец города, — сказала она. — Сейчас уже и не доедешь… а пешком… — глянув с сомнением на его ногу, она покачала головой. — А знаете что?
