Опричное царство - Виктор Александрович Иутин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Объятия их были недолгими. Он тут же отскочил к окну, бегло осмотрел двор, затем вернулся к дверям, выглянул в коридор, снова стал оглядываться.
– Они повсюду, – прошептал Владимир. – Повсюду! Мама! Кто за стеной твоей кельи? Мама, есть там кто-то?
– Ты о ком, сынок? – взволнованно и растерянно спросила Ефросинья.
– Они! – лихорадочно воскликнул Владимир и взглянул матери в глаза. Тут она и рассмотрела его лицо, заметила, как сын осунулся, глаза в черных кругах, выступили скулы, появилась седина в светлой бороде и волосах.
– Они! – снова повторил Владимир. – Он послал их за мной, я знаю! Даже когда я сплю, чувствую чей-то взгляд!
Князь упал на колени и, закрыв лицо обеими руками, зарыдал. Ефросинья так и стояла пред ним, смотрела на своего сына, высокого, крепкого, с сединой, всхлипывающего, словно ребенок. Ей показалось на мгновение, что Владимир тронулся умом.
– Он не простил меня, я знаю! – говорил князь, утирая рукавом глаза, прямо как в детстве. – Все! Все, кого я ему назвал, он всех их казнил! Всех! Остался лишь я…
Поняв, о чем он говорит, Ефросинья, разозлившись на мягкотелость ее сына, грубо схватила его за лицо, подняла его свесившуюся голову и посмотрела ему в глаза.
– Да пусть только посмеет! – прошипела она. – Князь ты или девка слезливая? Где твое войско? Где твоя рать, которая защитит тебя от опричников? Они же не воины, а свинопасы! Где твои ратники, я спрашиваю?
Владимир перестал плакать, съежился под ее тяжелым, страшным взглядом.
– Одержи победу над ним, войди в Москву как освободитель! Спаси Русь и займи свое законное место на московском столе!
– Ты! – вмиг обезумевший Владимир вскочил и с высоты своего роста злобно взглянул на мать. – Ты! Только ты этого всегда хотела! Ты взращивала во мне жажду власти! Ты погубила меня! Ты погубила меня, как отца!
Звонкая пощечина заставила Владимира замолчать. Ефросинья отвернулась от него, силясь унять всколыхнувшуюся ярость.
– За свое место и власть нужно бороться! Тем более если этого кто-то достоин больше. Вы с отцом, к сожалению, оказались слабы…
Владимир стоял, опустив голову, слушал и сам уже проклинал себя за то, что приехал сюда. Зачем?
Ефросинья развернулась к нему и, сверкнув глазами, спросила:
– Есть ли сейчас на Руси хоть кто-то, кто сможет противостоять произволу этого безумца? Митрополит Кирилл, избранный после свержения Филиппа, тоже слаб и труслив, не вмешивается в дела государства, смиренно молчит – вот такие подданные нужны Иоанну! Чтобы они робко стояли и наблюдали за тем, как черные псы разрывают Россию! Вот и бояре, запуганные казнями, замолчали, словно Иоанн вырвал им языки! Что осталось от боярского своеволия? Вот и сами бояре именитые в опричнину идут! Слыхала, Иван Андреевич Шуйский со старшими сыновьями опричником стал. Забыл, видать, как по приказу Иоанна собаки на подворье грызли его отца! Забыл! А я помню!
Она замолчала, словно задохнулась от накопившегося гнева. Владимир исподлобья глядел на нее.
– Здесь два пути. Либо ты жертва, либо правитель! Решись, сын! Он не простит тебя! Он не умеет прощать! И себя, и детей своих, и меня погубишь!
Голос ее дрогнул, в глазах заблестели слезы – Владимир видел ее такой впервые. Помолчав, он отрицательно замотал головой:
– Нет, хватит! И так много крови пролилось на земле Русской! Я всегда тебя слушал! Теперь же я сам… Сам!
Выкрикнув последнюю фразу, Владимир начал мерить шагами просторную келью, не увидев того, как меняется лицо матери.
– Да простит он меня за все прегрешения! Тем более не было ведь измены, Бог видит, не предавал я его! И не мыслил! Доносчики его! Я приеду… я скажу! Любой приказ его выполню! Любой! Коли повелит мне с моими уделами в опричнину отойти – пойду!
– Не сметь! – каким-то ломаным голосом выкрикнула Ефросинья, выпучив глаза. Ее лик был страшен. С дрожащим подбородком сквозь зубы она прошипела: – Прокляну!
Ничего не ответив ей, Владимир покинул келью, и вот она уже слышит за дверью его удаляющиеся шаги, оставшись одна, в тишине, среди молчаливых и суровых образов. Долго еще она не могла унять гневной тряски, досадные слезы катились по морщинистым щекам. Сын предал ее! Предал! Ее любимый сынок!
Взрыхляя талый февральский снег, Владимир ехал со своим полком домой, в Дмитров. Тяжело и пусто было на душе. Звенит сбруя, слышится конский топот, а перед глазами ее лицо и глаза, полные слез, глаза, коих он всю жизнь боялся. Вскоре уже пожалел, что было с матерью такое расставание. Еще более он пожалел бы о том, если бы знал, что уже не суждено им увидеться…
Дома же Владимир любовно ласкался с женой при встрече, жадно оглаживая ее раздобревшее от частых родов тело. Затем увиделся с детьми Машкой, Евдокиюшкой и Юрком. В последнюю очередь заглянул к недавно родившемуся сыну, нареченному в честь царствующего дяди Иваном. Его появление на свет помогло Владимиру и его жене пережить смерть годовалой дочери Анастасии, родившейся хворой.
Жена Евдокия уже была у ребенка, начала его кормить, сунув в маленький беззубый ротик пухлую, налитую грудь.
– Жадный какой, сосет так, будто боится, что отберут! – смеясь, прошептала Евдокия. Умиляясь, Владимир осторожно погладил сына по лысой головенке, улыбаясь от счастья.
– Ты б Василия навестил, – с укором сказала вдруг жена. – Снова болеет, вчера весь день в бреду был…
Напоминание о старшем сыне грузом легло на плечи Владимира. Дети от прежней жены, отправленной в монастырь, были им словно забыты. Отвязался он и от Василия, и от дочери Евфимии. И почему от этой худощавой, пресной, как мука, женщины родились такие болезненные дети? Куда более он был привязан к Машеньке, Юрку и Евдокиюшке, родившимся от любимой второй супруги. Теперь вот еще и Ванята появился. Нет, не Ванята – Иоанн! Кто знает, может, и станет он государем когда-нибудь?
Окруженный семейным счастьем, Владимир не слышал о сдаче Изборска, о том, что возобновились казни, но теперь уже по делу измены Новгорода и Пскова. Не знал он и о перевороте в Швеции, и о том, что Иоанн, его
