Дети из камеры хранения - Рю Мураками

— Если я не ошибаюсь, в настоящее время у вас нет ни определенного занятия, ни постоянного места жительства. — От его куртки воняло потом. — Мы могли бы позволить вам свидание при условии, что вы его ближайшая родственница.

— Вы имеете в виду, если бы у меня была работа и постоянное место жительства? — Полицейский утвердительно кивнул.

Наконец подошел автобус, и ожидавшие стали забираться внутрь. Перед старушкой полез мужчина с таким большим чемоданом, что ему никак не удавалось втиснуть его в салон. Внезапно отпрянув, он ударился о старушку, которая, чтобы не упасть, схватила Анэмонэ за руку. Та вскрикнула, махнула рукой и задела по лицу стоявшего позади ребенка. Тот выронил модель самолета, крылья у которого сразу же отвалились. Затоптав каблуком сигарету, старушка извинилась перед Анэмонэ, но когда та, потирая синяк на руке обернулась, стоявшая за ней женщина, крикнула, обнимая плачущего мальчишку и потрясая самолетом со сломанными крыльями:

— Подождите! Это вы его сломали!

Не обращая внимания на ее слова, Анэмонэ продолжала подниматься в автобус, но женщина ее задержала:

— Эй, вы! Что вы себе позволяете!

Анэмонэ замешкалась, а все остальные, толкаясь, полезли в автобус. Прежде чем исчезнуть в его чреве, старушка обернулась. Водитель завел мотор и вышел из кабины. Машина исторгла облако выхлопного газа. Анэмонэ замутило.

— Сколько я вам должна? — спросила она. — Я заплачу.

— Не нужны мне ваши деньги! Перед ребенком извинитесь! — В этот момент мальчик пнул Анэмонэ по ноге, и она инстинктивно на него замахнулась. Водитель автобуса перехватил ее руку:

— Ты что, сдурела? Это же ребенок! Пассажиры таращились из окон автобуса.

— Это я виновата, — причитала старушка, высовываясь в дверь.

— Кому придет в голову ломать детские игрушки? — вопила мамаша.

Скалясь, водитель продолжал крепко держать Анэмонэ за руку. Из автобуса закричали, пора, мол, ехать, и кто-то нажал на клаксон.

— Не трогай клаксон! — зарычал водитель. Вырвавшись из его хватки, Анэмонэ достала из сумочки кошелек и протянула мамаше десять тысяч йен.

— Что это? Для чего? — спросила мамаша, обращаясь к водителю. — Она что, не в своем уме?

— Точно, психованная, — согласился водитель и, усмехаясь, водрузился на свое место.

— Извинись, извинись! — ныл пнувший ее мальчишка, пока мать не схватила его за руку и не затолкала в салон.

— Отправляемся! — объявил водитель. — Вы едете?

Анэмонэ не ответила.

— Ах, милочка! Это моя вина! Ты ни в чем не виновата. Лапочка! Прости меня!

Автобус тронулся, а старушка все махала из окна. Анэмонэ зашагала по улице.

В выходной день Анэмонэ купила швейную машинку и ситец с мультяшными крокодильчиками. Ей захотелось сшить себе занавески. Машинка была подержанная, Анэмонэ несколько раз переделывала работу, однако шила всю ночь напролет. На рассвете она увидела, как за холмами по ту сторону гавани появилась слабая розовая полоска. Анэмонэ впервые была на ногах в это время суток. Поверхность моря вдали сливалась с небом в нечто бесформенное, серое. За длинным, низким волнорезом скользили по воде огни маленьких суденышек, и легчайшее отражение облаков растворялось в кильватере. Когда темное небо посветлело и стало голубым, огни постепенно исчезли, растаяли в дневном свете.

Анэмонэ протерла глаза. Снопы солнечного света прорывались сквозь облака, озаряя сиянием половину бухты. Днем потеплело, небо приобрело беловатый оттенок, и Анэмонэ повесила занавески. Возможно, кое-где строчка и была кривоватой, а бахрома неровной, не исключено, что Анэмонэ пропустила где-то отдельные складки, но все равно она чувствовала себя счастливой. При виде того, как солнечный свет струится сквозь кремовую ткань, ей казалось, что это — самые прекрасные занавески на свете. Внезапно ей захотелось показать их кому-нибудь… показать Кику. Ветер вздымал занавески, открывая вид на серебряные крыши, сбегающие прямо к морю.

Анэмонэ решила, что к предстоящему событию может одеться не спеша. Она знала, что даже с учетом дорожных пробок до Исправительного центра несовершеннолетних можно добраться за пятнадцать минут, и поэтому выйти из дому без пятнадцати два. Если окажется, что она пришла слишком рано, у нее останется время побродить по темному, наполненному ненавистью дому. Она поломала голову над тем, что надеть, и в конце концов выбрала белую шелковую блузку и красную расклешенную юбку с легким жакетом. Из туфель она предпочла серые, на плоской подошве. Все вещи были куплены недавно, после тщательного их изучения: Анэмонэ хотела выглядеть не хуже, чем другие девчонки в кондитерской. Кику был не в восторге от ее одежды и не раз говорил, что она одевается слишком крикливо и к тому же во все дешевое. Ему больше нравилась форма, которую носили банковские служащие. Взглянув в последний раз в зеркало, Анэмонэ решила, что на этот раз ее наряд Кику понравится. Установленный на час сорок три будильник зазвенел. Анэмонэ быстро пригладила волосы расческой и надушилась.

Пятнадцать минут спустя молоденький охранник ввел ее в полутемную комнату, разделенную посреди ржавой проволочной сеткой. По другую сторону сетки стоял один-единственный складной железный стул.

— Эта комната для свиданий — второго класса, — извиняющимся тоном сказал охранник. — Через пару лет получите комнату первого класса, там никакой перегородки не будет. А то целоваться через сетку, наверное, несподручно! — И рассмеялся, явно пытаясь ее развеселить.

Как только охранник удалился, Анэмонэ порылась в сумочке и достала бумажку с заметками:

«Если Кику будет улыбаться, скажи ему: „Ты классно выглядишь!“ Если будет мрачный, скажи как можно нежнее и ласковее: „Привет, милый!“ Если будет печальный, не говори ничего, а просто погладь по плечу». Она не рассчитывала, что между ними окажется барьер, и теперь лихорадочно пыталась придумать, что же сказать в том случае, если он будет печальным. Но все, что приходило ей в голову, казалось ужасно глупым. Она никак не могла сосредоточиться, зная, что в любой момент железная дверь напротив может открыться и введут Кику. Сердце у нее колотилось, ладони вспотели, в горле пересохло. Она села, сжимая в руках носовой платок, и сказала себе: чем ты можешь помочь ему, если сама не способна взять себя в руки? Попытавшись представить его, она увидела лишь робкую, жалкую фигуру в зале суда.

Анэмонэ глубоко вздохнула и снова попыталась успокоиться, решив подбодрить Кику простым «Держись!», независимо от того, будет ли он улыбаться или окажется мрачным. Мысленно представив себе, что Кику сидит далеко от нее, с поникшими плечами и тоскливыми глазами, она начала повторять про себя: «Держись, держись, Кику!» Нет, фраза звучала слишком резко, следовало как-то ее смягчить. «Держись, Кику». На этот раз вышло слишком холодно, по-учительски. «Кику, держись». И снова не то, словно она ругала нашкодившего мальчишку. Нет, нужно произнести слова в теплой и естественной манере, но при этом решительно, на одном дыхании. «Держись…» — пыталась она найти нужную интонацию, и в этот момент дверь отворилась, и оттуда донесся хорошо знакомый запах мужского пота.

— Анэмонэ! — закричал Кику, бросился к сетке и принялся ее трясти. Посыпалась ржавчина, проволока хрустнула и, казалось, вот-вот разорвется.

— А ну назад! — рявкнул сопровождавший Кику охранник.

— Глазам своим не верю! Не верю, — пробормотал Кику, наконец оторвавшись от проволоки, и присел на стул. Прижав нос к сетке, он улыбнулся ей, и она ответила улыбкой.

Кику открывал рот, пытаясь что-то сказать, но не смог издать ни звука.

— Неплохо выглядишь, — проговорила, сдерживая слезы, Анэмонэ.

Кику согласно кивнул.

— Я сшила несколько занавесок, — сказала она первое, что пришло в голову, только бы не заплакать. — Нашла работу в Хакодатэ, в кондитерской под названием «Guten Morgen», что по-немецки значит «Доброе утро». Лучше всего у нас продаются пирожные с клубникой, но, кажется, некоторым клиентам они надоели. Иногда лучше идут с киви или с персиком. Я подружилась с продавщицей по имени Норико, мы уже два раза ходили с ней в кино. Она очень любит читать и дает мне книги. Но ты ведь знаешь, как я отношусь к книгам — начинаю читать и тут же засыпаю. Неплохие книги, знаменитых авторов, одна написана женой известного художника. Как ты думаешь, Кику, стоит мне их читать?

Анэмонэ прекрасно понимала, что несет чушь, но продолжала лопотать из опасения расплакаться, едва посмотрит на него. Кику пристально смотрел на нее и улыбался.

— Рядом с нашей кондитерской находится универсам, на его пятом этаже есть большой отдел по продаже часов. Сын хозяина этого отдела начал ко мне приставать. Полный идиот, катается на вшивой иномарке, садится в нее, даже если нужно проехать несколько метров до нашего магазина. Полное ничтожество! Он мне рассказывал, что его папаша владеет половиной акций в крупной фирме, что у него три добермана и что он получил за них от полиции поощрительные грамоты, что его приятель профессиональный боксер. Он так настойчиво приставал ко мне, что я наконец согласилась встретиться с ним, чтобы положить этому конец. Мы зашли в кафе, и там я сразу же заявила ему, что у меня есть друг, который сидит в тюрьме, и я не знаю, что сделаю с ним, если он только попытается ко мне прикоснуться. И что ты думаешь, он на это ответил? Заявил, что я несовершеннолетняя преступница. Тогда я рассмеялась ему в глаза.