Гражданская кампания - Лоис Буджолд

Марсия покосилась на Катриону и несколько неуверенно поинтересовалась:

– А как поживает тощий?

Пим поколебался, проследив за ее взглядом, но все же ответил:

– Боюсь, кризис с канализацией лишь временно осветил его жизнь. – Он поклонился дамам, предоставив им самим вообразить, сколь мрачным должно быть состояние души, ежели пятьдесят кило спущенного в канализацию маслица служат для нее светом. – Мисс Марсия, мисс Карин, надеюсь, мы вскоре снова увидим всех представителей семьи Куделка в особняке Форкосиганов. Госпожа Форсуассон, позвольте мне откланяться. Приношу извинения за все неудобства, которые невольно мог вам доставить. Говоря лишь от своего имени и Артура, могу я спросить, разрешено ли Никки по-прежнему приходить ко мне домой?

– Да, конечно, – еле слышно ответила Катриона.

– Тогда всего доброго. – Пим козырнул и направился к садовой калитке.

Марсия удивленно покачала головой:

– И где это Форкосиганы находят таких слуг?

– Полагаю, у них служат сливки Империи, – пожала плечами Карин.

– Как и у большинства высших форов. Но Пим… Или матушка Кости… Или…

– Я слышала, что Пим пришел по личной рекомендации Саймона Иллиана, когда тот еще был шефом Имперской безопасности, – сообщила Карин.

– Ага, понятно.

Катриона потянулась было к карману, в котором лежало интригующее послание, но, к разочарованию Карин, передумала. Это понятно, не хочет читать письмо при свидетелях. Ну что ж, пора и честь знать.

Карин встала:

– Спасибо, Катриона! Ты помогла мне куда больше, чем кто бы то ни было… – Готовое сорваться с языка «из моей семейки» она умудрилась проглотить. Не стоит понапрасну задевать Марсию, ведь та как-никак, но все же поддерживает ее в борьбе с родителями. – И я вовсе не шучу насчет переделки внешнего вида жучков. Позвони мне, как только у тебя что-то будет.

– К завтрашнему дню что-нибудь придумаю, обещаю. – Катриона проводила сестер и закрыла за ними калитку.

В конце квартала их поджидал Пим, опираясь на бронированный лимузин.

– Она прочитала? – озабоченно спросил он.

Карин ткнула Марсию.

– При нас – нет, – страдальчески произнесла Марсия.

– Хм. Черт. – Пим поглядел на черепичную крышу дома Фортицев, полускрытую верхушками деревьев. – Я надеялся… Черт.

– Как там Майлз на самом деле? – спросила Марсия, проследив за его взглядом.

Пим рассеянно почесал затылок.

– Ну, период стенаний и рвоты уже миновал. Теперь, если его ничто не отвлекает, он шатается по дому и бормочет что-то себе под нос. Жаждет действий. То, как он ухватился за эту беду с канализацией, просто пугает. Меня, во всяком случае.

Карин понимала. Во что бы ни ввязался Майлз, Пим вынужден следовать за ним. Неудивительно, что все домочадцы, затаив дыхание, следят за его ухаживанием. Она живо представила себе разговор служанок: «Господи ты боже мой, не будет ли кто столь любезен переспать с этим маленьким засранцем, пока мы все не спятили вместе с ним?» Хотя нет, большинство слуг Майлза пребывают под влиянием его чар, вряд ли они станут излагать это в столь резкой форме. Но, видимо, дело к тому идет.

Пим прекратил бесполезное наблюдение за домом и предложил сестрам подвезти их. Марсия вежливо отказалась. Пим уехал. Карин в сопровождении личного шпика удалилась в противоположном направлении.

Катриона медленно подошла к садовому столику. Села. Достала из внутреннего кармана конверт, положила перед собой, посмотрела. Пакет – довольно увесистый. Запечатан сургучом с печатью Форкосиганов. Никаких технических приспособлений: печать проставлена чьей-то рукой. Его рукой. Никакого воска. Красный сургуч, в лучшей традиции высших форов. Она поднесла конверт к носу – никакого запаха.

Катриона вздохнула – и вскрыла пакет. Внутри лежали исписанные от руки листочки.

Дорогая госпожа Форсуассон, мне очень жаль.

Это уже одиннадцатый вариант письма. И все начинались этими тремя словами, даже чудовищная попытка написать стихи, поэтому я решил так оставить.

Какое-то мгновение она думала только о том, кто опустошает мусорную корзину Майлза и нельзя ли этого человека подкупить. Скорее всего Пим. Нет, вряд ли. Усилием воли Катриона выбросила видение из головы и продолжила чтение.

Когда-то вы меня попросили никогда не лгать вам. Ну что же, так тому и быть. Я скажу вам правду, пусть это и не самый разумный поступок. И недостаточно смиренный.

Я пытался похитить вас, поймать в ловушку, захватить в плен, обрести то, что – я считал – никогда не смогу заслужить или получить. Вы не корабль, чтобы можно было взять вас на абордаж, но я не мог придумать ничего другого, кроме подрывной деятельности и взятия врасплох. Хотя и не настолько врасплох, как это вышло за ужином. Переворот произошел раньше времени, потому что идиот – заговорщик впустую выпустил секретный заряд и осветил все небо своими намерениями. Иногда такие случайности порождают новые нации, но чаще всего заканчиваются плохо – повешением и обезглавливанием. И бегущими в ночь людьми. Я не могу извиняться за то, что просил вас выйти за меня замуж, потому что это – единственная правда за всей дымовой завесой и камуфляжем, но мне чертовски скверно, что я сделал это так неловко.

Хотя я и скрывал свои намерения от вас, мне следовало бы как минимум оказать вам уважение, скрыв их и от других, чтобы у вас был год на отдых и спокойствие, о котором вы просили. Но я до смерти перепугался, что вы предпочтете другого.

Ради бога – какого «другого»?! Что он себе вообразил? Никто ей не нужен! Формонкриф? Невозможно! Байерли Форратьер? Так он даже и не притворяется, что у него серьезные намерения. Энрике Боргос? Ой! Майор Замори… Ну, Замори, пожалуй, довольно мил. Но до чего скучен!

Интересно, когда это критерий «не скучный» стал для нее основным? Минут через десять после первой встречи с Майлзом Форкосиганом? Черт бы его побрал, он же испортил ее вкус! И суждения. И… И…

Она вернулась к письму.

И я воспользовался садом, чтобы подобраться к вам поближе. Я сознательно и беззастенчиво сделал ловушку из ваших самых дорогих устремлений. И в этом я не просто виноват. Мне чудовищно стыдно.

Вы заслужили возможность расти. Я хотел бы сделать вид, будто не понимал, что хочу стать для вас тем, кто предоставит вам такую возможность, но это было бы очередной ложью. Но я с ума сходил, видя, как вы вынуждены передвигаться крошечными шажками, когда могли бы опережать время. У большинства людей миг апогея краток.

Я люблю вас. Но мне нужно куда больше, чем ваше тело. Я хотел бы обладать способностью ваших глаз видеть форму и красоту там, где ее еще нет, и создавать ее из ничего, привнося в реальный мир. Я хотел бы обладать вашей честью, которую не смогли сломить те исполненные ужаса черные часы на Комарре. Я хотел бы обладать вашей храбростью и волей, вашей осторожностью и спокойствием. Полагаю, я хотел обладать вашей душой, то есть хотел, по-видимому, слишком многого.

Катриона потрясенно отложила письмо. Сделала глубокий вдох – и взяла снова.

Я хотел подарить вам победу. Но триумфы по самой своей сути не могут быть подарком. Их нужно завоевывать, и чем хуже расклад и сильнее сопротивление, тем почетнее победа. И выше честь. Победу нельзя дарить.

Но подарки могут быть победой, верно? Это вы сами сказали. Сад мог бы быть вашим подарком, приданым – в виде таланта, умения и способностей.

Я знаю, что теперь уже слишком поздно, но я только хотел сказать, что это была бы победа, более чем достойная нашего дома.

Весь в вашем распоряжении

Уткнувшись лбом в ладони, Катриона прикрыла глаза. Несколько глубоких вдохов помогли восстановить дыхание.

Потом – в тускнеющем свете – она перечитала письмо. Дважды. Письмо не требовало, не просило, не предвидело ответа. Отлично, потому как сейчас она вряд ли способна связать два слова. И что, интересно, она должна с этим делать? Каждое предложение, не начинающееся с «я», похоже, начинается с «но». Это письмо не просто честное, оно откровенное.

Тыльной стороной измазанной в земле ладошки она смахнула слезы с горящих щек. Перевернула конверт, снова посмотрела на печать. В Период Изоляции такие печати скрепляли кровью в знак наивысшего выражения преданности. Со временем изобрели восковые палочки самых различных цветов, сменившие сургуч. Винно-красный и пурпурный цвета, как правило, использовали для любовных посланий, розовый и синий – для извещений о рождении, черный – для извещений о смерти. Эта же сургучная печать была самого что ни на есть консервативного цвета – красно-коричневая.

И тут Катриона поняла – эта печать действительно скреплена кровью. Что это – сознательный мелодраматический жест или же чисто автоматический? Майлз, разумеется, вполне способен разыгрывать мелодрамы – в этом она не сомневалась. Более того, даже подозревала, что он готов разыграть мелодраму при любом удобном случае. Но сейчас, чем дольше Катриона глядела на печать, тем сильнее росла в ней уверенность: да, Майлз проколол себе палец и приложил к письму, но для него это естественно, как дыхание. Наверняка у него есть кинжал с печатью на кончике рукоятки, тот, что прежде всегда носили высшие форы. В сувенирной лавке можно купить приличную имитацию с тупым клинком из мягкого металла: ведь никто давно не прокалывает себе палец, чтобы принести клятву на крови. Настоящие кинжалы с печатью времен Периода Изоляции достать очень трудно, да и стоят они сотни тысяч марок.