Попаданство с вакансией (СИ) - Осинина Нюра

— В этом платье мама стояла перед алтарём, когда за папу замуж выходила. Синий — цвет Кэррогесов, а фиолетово-синий цвет маминого рода Крюгерес-Вайронокс. Мама рассказывала, что тогда только появилась такая мода на юбки, расклешённые вот такими загибающимися клиньями. Ведь красиво, да?

— Красиво. У меня была юбка так сшита и платье с такой юбкой. Юбка такой же расцветки, как у платья твоей мамы, а платье было красно-синим.

Милли набросила платье на крышку сундука и достала длинный узкий предмет, завёрнутый в ткань. Развернула. Простые, без особых украшательств ножны со шпагой. На гарде в форме чаши выгравирован герб графства Грэфикс с одной стороны, и с другой — вензель в виде переплетённых прописных «Ф» и «К».

— Эту шпагу, мама рассказывала, дедушка выковал в подарок дяде Верону, когда тот поступил в Академию. Он сам обучал сыновей сражаться на шпагах. Маммия, смотри, здесь такие же переплетения узора, как на ручке краника самовара. Это же что-то значит?

— Они очень похожи на русские буквы «Ф» и «К». А что они означают, я думаю, что мы скоро узнаем. А что это, завернутое в ткань?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ Милли вынула, разворачивая, самовар.

— О! маммия, точно такой же самовар, что подарил мне кузнец Теодор. А я, почему-то, его не помню.

— Милли, этот самовар, наверно, всегда лежал в сундуке или в другом месте. Наверно папа хранил его как память об отце.

Милли поставила самовар на столик и достала из него что-то свёрнутое тугим рулоном и завернутое в салфетку, развернула. А я задохнулась от увиденного. Милли держала в руках старую выцветшую, местами заштопанную, гимнастёрку.

— Какая странная рубашка, — с удивлением Милли разглядывала гимнастёрку деда. — А тут в кармане что-то есть, — вынула из кармана фотографию, письмо и солдатский медальон. — Эту картинку я никогда не видела. Но этот сийр очень похож на моего папу Вольдмара и дедушку Теодора. Я часто смотрела на их портреты. Кто эти люди?

Я бережно, с трепетом взяла в руки фотографию, стала вглядываться в знакомые до боли лица. Дядя Федя с женой, шестилетней дочкой и двухлетним сыном. У мамы, а потом у меня, хранилась такая же фотография. Лица расплывались от навернувшихся на глаза слёз. Я судорожно сглотнула.

— Мама! Мамочка! Я его нашла! Может, ты слышишь, родная, я нашла дядю Федю. Ты его по всем инстанциям искала, переживала, а он был жив, — шёпотом причитала я. — И, если бы его здесь не убили, я могла встретиться с ним.

Мама всегда переживала, что дети, став взрослыми, не искали отца, место его захоронения. Не пытались узнать о его судьбе. Где он пропал без вести, при каких обстоятельствах? И только в конце девяностых через Главный архив Вооружённых сил, указав номер полевой почты, ей удалось узнать, где это случилось и как. Точнее ей ответили, что сержант такой-то, был отправлен в госпиталь, но по месту назначения не прибыл. И через архив части ей удалось получить полное имя сестрички, сопровождавшей обоз с ранеными. Маме повезло. Она каким-то чудом нашла почтовый адрес этой женщины и списалась с ней. Она-то и описала события того страшного дня. После взрыва бомбы, собирали то, что осталось от раненых с двух подвод, и похоронили в той же воронке.

— Маммия, ты плачешь? — Милли обняла меня за плечи.

— Милли, ты знаешь, кто это? — спросила, вытирая слёзы рукой.

— Кто?

— Милличка, это и есть твой кровный дедушка Теодор, отец твоего папы. Эта картинка называется фотография и была сделана на Земле, где у него остались жена, дочь и сын. А ещё, твой кровный дедушка брат моей мамы и мой родной дядя Фёдор. Милли, я твоя двоюродная тётя.

— Тётя? Ты моя тётя? Маммия, маммия, это же здорово! — Милли кинулась обнимать меня и тоже плакать. — Маммия, значит ты мне не чужая! Ты мне родная! Ты моя тётя и маммия! А те буквы? — Милли отстранилась от меня, вытирая ладошкой слёзы. — На самоваре, на шпаге и ещё где-то видела. Вот! Маммия, смотри, на замке тоже эти буквы. Прочитай мне их, тётя Лео, ещё раз и скажи, что они означают.

— Вот эта буква Фэ — Фёдор, а эта буква Ка — Кузнецов. Его родовое имя с русского языка переводится — из рода Кузнеца.

— Сийр Фьёдор ду Кузнец, — проговорила Милли и засмеялась.

— Без ду. Милли, твой дедушка был сыном, внуком и правнуком кузнеца.

Потом я читала письмо вслух и переводила Милли.

— «Здравствуй, Фёдор. С низким поклоном твоя жена Павла и детки Женя и Володя. Мы все здоровы. Женя мне много помогает, следит за Вовкой».

Дальше шли перечисления тех, кто ещё ушёл на фронт, на кого пришли похоронки. У кого родились дети, и кого из стариков похоронили. Заканчивалось письмо припиской, сделанной детской рукой печатными буквами: «Папа мы тибя ждём очин. Пабиди всех фашистав и едь дамой. Женя». Это было единственное письмо, что Фёдор получил из дома.

Рядом с самоваром лежал небольшой, точнее невысокий ящик с крышкой, закрывающейся на крючок. Ящик изготовлен из тонкой полированной доски янтарного цвета. В ящике лежали, проложенные столовыми виилевыми салфетками, серебряные подстаканники с вставленными в них стаканами из толстого зеленоватого стекла. Комплект состоял из двенадцати пар. Сверху лежало перевёрнутое вверх дном серебряное блюдо. В стаканы были вложены салфетки, отделанные кружевом.

Подстаканники были выполнены из узкой тонкой серебряной полоски и проволоки. Выглядели кружевными, ажурными. С одной стороны был впаян герб графства Грэфикс, с другой — вензель с инициалами Фёдора.

— Эти стаканники я помню! — воскликнула Милли. — Их сделал дедушка в подарок бабушке. Мама рассказывала, а ей папа, что он сделал такие стаканники герцогу Сэммилу Кэррогес-Бругсгорд на какое-то торжество. Только на них был герб герцогства. Их было тридцать штук. И бабушка потребовала и себе стаканники.

— Я что-то не встречала в посудных лавках стаканников, — я не стала поправлять Милли, пусть в этом мире будут стаканники. — А стаканы из тонкого стекла есть. И кузнец Теодор Кэррогес нам не похвастал таким изделием.

— А давай, покажем Теодору стаканник, — предложила Милли.

— Нет, Милличка. Этого делать не стоит. Мы вот с тобой ещё поживём пару лет, освоимся в своих хозяйствах. Вот тогда и предложим посудным лавкам стаканники. В баронстве у тебя может найдётся талантливый Мастер огня и металла, который займётся изготовлением стаканников с твоим гербом и вензелем дедушки, а на донышке поставит метку мастера. Да мы и лавкам предлагать не будем. У тебя же своя есть. Узнаешь у дедушки, если он ещё не успел выставить её на продажу, то можно пока или закрыть и стазисом сохранять два года, или в аренду сдать.

— Ой, маммия, ты здорово придумала! Мы так и сделаем, — согласилась со мной Милли. — А стаканники пусть ещё в сундуке лежат.

Под ящиком со стаканниками обнаружились две трещотки — малая на ручке и большая на шнурке.

— Это дедушка Теодор делал, — пояснила Милли, беря в руку малую трещотку. — Они так весело трещат. Мне папа показывал. Это дедушка для тёти Эжен сделал. Он называл её трещотка, потому что она очень быстро разговаривала.

Я взяла большую трещотку и отстучала на ней ритм песенки «Вместе весело шагать».

— О-о-о, ты эту песенку пела, когда мы шли, — вспомнила Милли.

Под самоваром, ящичком со «стаканниками» и трещотками лежала прослойкой скатерть. Шёлковая, сливочного цвета, расшитая по краям растительным узором и пёстрыми яркими птичками, отделанная длинной бахромой из толстых шёлковых нитей.

— Эту скатерть вышивала бабушка Элоизалия. Мама говорила, что это бабушкина последняя работа. Её даже на стол ни разу не стелили, — Милли грустно вздохнула.

Потом мы спокойно продолжили разбирать содержимое сундука. Два сундучка с ручками-дужками на крышках по центру делили площадь сундука между собой пополам. Высотой в половину метра. Кое-как вытащили. Один оказался полегче другого. Его и открыли первым. В нём лежали бумаги. Свёрнутые в рулоны поверх пачки бумажных серых листов. Все исписаны какими-то формулами, чертежами и просто текстом. Под ними несколько старинных книг по артефакторике, о портальных перемещениях. Но сверху лежало письмо для Милли.