Записки солдата - Иван Багмут

Началось с того, что у меня вдруг проснулось неудержимое желание залезть куда-нибудь высоко-высоко. Очевидно, это сказалось сибирское происхождение. Мои предки сидели на вершинах высоченных кедров, елей и сосен, а я, не имея такой возможности, пытался взобраться на буфет. Поскольку разбежаться в комнате было негде, я сперва прыгал на стол, а оттуда уже, оттолкнувшись задними лапами от стоявшей там всегда вазы с цветами, перепрыгивал на буфет. Таким образом, я оказывался на буфете, а ваза… на полу…

Это меня ужасно удивляло. Сперва я принял это за случайность, но, повторив эксперимент несколько раз, убедился, что здесь действует некий закон. К сожалению, эксперименты вскоре пришлось прекратить. Когда была разбита четвертая ваза, жена Писателя заявила, что больше не может терпеть меня в своей квартире.

— Но ведь это уже последняя ваза, больше бить нечего, — пытался защитить меня Писатель.

Это было совершенно логично, и хозяйка, я надеялся, сменит гнев на милость, но стоило мне взглянуть на выражение ее лица, как сразу стало ясно, что надежды мои тщетны.

В тот же день мне пришлось перейти в уголок живой природы средней школы, куда согласилась взять меня знакомая Писателю учительница.

— Ну, Лапченко, прощай! — проговорил грустно хозяин. — Ты будешь заведовать уголком живой природы. Гляди же, зарекомендуй себя на новом месте как можно лучше.

На педагогической работе

Школа встретила меня с энтузиазмом. Ученики бросились в уголок живой природы, чтобы познакомиться со мной, и учительнице пришлось установить очередь.

Первыми счастливцами, которых допустили ко мне, были руководители пионерской организации — члены совета дружины, члены советов отрядов, пионервожатые. Всем нравилась моя пушистость, черная масть и большие, золотого цвета глаза, которые вдруг, когда я почувствовал запах мышей и крыс и увидел их в клетках, стали зелеными.

После первых довольно-таки беспорядочных выкриков радости, приветствий, пожатия лап, поглаживания шеи и ушей ко мне обратился мальчик с двумя нашивками на рукаве:

— А знаешь ли, Лапченко, что ты родственник тигра?

Я не знал этого и посмотрел на пионера недоверчиво.

— Да, да! И не только тигра, но и льва. А ты знаешь, что лев — царь зверей?

Я что-то слышал об этом, но, признаюсь, поскольку меня лично это не касалось, мало интересовался этим вопросом. Теперь мне льстило, что у меня такие высокопоставленные родичи.

И вдруг меня осенило: если лев — царь, то я, его родственник, по меньшей мере великий князь! А может, и принц!

На некоторое время не только пионеры, но и мыши с крысами потеряли для меня всякий интерес, я был полон мыслей о своем высоком положении: я — родственник царя! Я — из царской семьи!

Голос пионера с двумя лычками вывел меня из мира грез:

— Лапченко! Представь себе Африку. Твой родич лев выходит из ночного убежища и могучим рыком заставляет дрожать все живое… Представляешь: пустыня, пальмы, пирамиды…

Пальмы я представлял, в квартире хормейстера росла одна пальма в деревянной бочке, пустыню — тоже, но что такое пирамиды, мне было не совсем ясно. Чаще я слышал слово «пирамидон». Я не знал разницы между пирамидами и пирамидоном и представил себе пустую комнату, бочку с пальмой, таблетки пирамидона, разбросанные на полу, и себя, вышедшего из ночного убежища.

— Мя-я-я-у! — заревел я изо всей силы и увидел, как задрожали мыши в клетке.

— У-у! Он как черная пантера! — крикнула какая-то девочка. — Давайте назовем его пантерой.

— Пантера не из семейства кошачьих, — заявил мальчик с одной жалкой нашивкой на рукаве.

— Ты так считаешь? — строго спросил его мальчик с двумя нашивками, и малыш стушевался. — Пантера тоже из семейства кошек!

— Из семейства царей! — поправил я его.

Но он так посмотрел на меня, что я понял свою ошибку: не кошки из семейства царей, а цари из семейства кошек.

Как бы там ни было, а я — родич царя! Кто бы мог подумать! Я, родич царя, терпел такое издевательство в семье Писателя! Меня передразнивали, обзывали лодырем, иной раз даже били! Били! Меня!

Нет, теперь я не позволю ничего подобного!

Приятное чувство охватило меня. Я — царь! Но вскоре я опомнился. Писатель воспитывал меня в демократическом духе, и я сообразил, что гордиться родичами-царями не больно-то хорошо… Ведь цари — паразиты и эксплуататоры, а я честный кот, кот-трудяга. Может быть, и не стоит восстанавливать семейные связи?..

Раздираемый сомнениями, я принялся завтракать. Дети натащили мне гостинцев — колбасы, сыру, всякой всячины, и я, нажравшись, как царь, заснул в углу комнаты. Уже сквозь сон я слышал, как один из учеников сказал:

— Он будет заведовать уголком живой природы.

Предложение все одобрили, и мне показалось, что в вопросе о выдвижении меня на эту ответственную должность много значило мое происхождение.

Во сне я испытывал необычное волнение, настолько тревожное и в то же время настолько приятное, что проснулся. Зевнув, я втянул в себя воздух и сразу раскрыл глаза. Поблизости были звери. Ноздри у меня раздулись, хвост нервно заходил, глаза искали добычу. В сумерках я увидел зверей. Дрожа и боясь пискнуть, они жались в своих клетках. Впечатления дня нахлынули на меня, и я забыл обо всем. Забыл про туляремию, забыл о доверии пионеров, назначивших меня заведовать уголком живой природы, забыл добрую учительницу, рекомендовавшую меня детям как вежливого, хорошо воспитанного кота. Сознание пронизывала одна мысль: «Я царь зверей! Все боятся меня! Все принадлежит мне! Я все могу!»

Неслышно ступая, я шел по пустыне, среди раскиданных там и тут таблеток — пирамид, к зверям, которые мелькали среди роскошных пальм, высившихся на покрашенных зеленой краской бочках.

Ныне, когда пишу эти строки, я в состоянии спокойно проанализировать мои переживания. Подъем был настолько силен, что я даже забыл свое сибирское происхождение и представил себя не в тайге, как это бывало обычно, когда я мечтал или попадал в новые условия, а в африканской пустыне.

Я услышал визг обезумевшего от страха зверька. Сознание мое помутилось. Как бешеный я прыгнул на свою жертву. Клетка треснула, я сжал в когтях мышь. Запах крови окончательно вывел меня из себя, и я, свирепея, бил, гнул, ломал, громил клетки и душил зверьков — мышей, крыс, птиц.

Покончив с наземными существами, я бросился к аквариуму. Но вода охладила меня, хотя я даже не обмакнул в нее лапы. Достаточно было представить себя мокрым!

— Ну что ж! Живите, — сказал я рыбкам. — И цари бывают милостивы!

После такой напряженной работы мне захотелось есть, и я подошел к еще теплой крысе.

«А туляремия?» — раздался внутренний голос, и я отступил на шаг.

«Дурак, — откликнулся другой голос. — Разве в школе станут держать больных животных?»

Я колебался, но дразнящие запахи разжигали аппетит, и я не выдержал.

— Пан или пропал! Двум смертям не бывать! — воскликнул я.

Боже, как вкусна пища, когда ты сам ее добыл! Какое наслаждение лакомиться ею после трудной работы!

Я съел почти все и разлегся посреди комнаты. Хотя я совсем недавно проснулся, меня снова клонило ко сну. Снилась мне сперва тайга, потом Африка, а дальше начали душить кошмары. Откуда-то явилась жена Писателя с огромным веником в руках и закричала грозно: «Мерзавец!» Рядом стоял Писатель и дразнился: «Дрллляствуйте! Это неклясиво!» При этом он не улыбался, как обычно, когда дразнил, а был угрюм, и это ужасало меня.

«Убить его!» — вдруг раздался голос хормейстера, и я раскрыл глаза.

Ни Писателя, ни его жены не было. В комнате толпились дети в красных галстуках; обступив меня, они выкрикивали угрозы.

— Я хочу спать, — сказал я и, тряхнув головой, повернулся на другой бок.

— А! Так ты еще и не каешься! — обиделся мальчик, рассказавший о моих родичах. Он схватил меня за шкурку и поднял высоко в воздух. — Посмотрите на этого мерзавца!

Я вспомнил ночь и все понял. Что со мной будет?!

— Он уничтожил наши экспонаты и заслуживает смерти! — сказал кто-то в толпе.

Дело, мягко выражаясь, оборачивалось плохо. И как это я так неосторожно поддался настроению минуты? О туляремии подумал, а о возмездии нет. Затаив дыхание, я ждал, что скажут школьники. Все молчали. Затеплилась надежда: массы не поддержали жестокое предложение.

— Выгнать его из школы! — раздался голос.

— Выгнать, выгнать! — запищали все, и я впервые в жизни узнал, что детский гам может ласкать слух.

Меня выгнали из школы, но не на улицу. Ученик седьмого класса, сын уборщицы Сергий, взял меня за шкурку и пригласил к себе. Я согласился. Так закончилась моя педагогическая деятельность, и передо мной открылась новая страница жизни.