Пленительные наслаждения - Элоиза Джеймс

Во сне она танцевала с Квилом. И было совсем незаметно, чтобы он щадил больную ногу. Когда Габби сказала ему об этом, ее муж улыбнулся: «Это потому, что мы танцуем в поле». Она огляделась вокруг и убедилась, что под ногами у нее и впрямь одна трава, а рядом пруд, полный лягушек.

Но утренний сон некрепок. Услышав легкий шум, она проснулась и увидела горничную, раздвигающую шторы. Солнце уже взошло, и за окном был ясный день.

– Время вставать, миледи, – бодро проговорила Маргарет. – Мы уезжаем в Кент, в поместье. Все готово, ждут только нас. – Она повернулась и важно добавила: – Одну карету они затянули черной тканью, даже крышу.

На вопросительный взгляд Габби горничная пояснила:

– В этой карете повезут покойника. Они называют ее «катафалк».

Габби вздрогнула и нахмурилась, а Маргарет рассказывала ей, что в карете для слуг окна завешаны черным крепом и даже головы лошадей увенчаны черными перьями.

В усадьбу Дьюлендов траурный кортеж прибыл около четырех часов дня. В головном экипаже разговаривали мало. Габби сидела рядом с Квилом. Он не выпускал ее руки, но за все время не проронил, ни слова. Часа через два Габби уже недоуменно спрашивала себя: сколько можно молчать? На постоялом дворе «Королевский крест», где они остановились на ленч, он тоже молчал. Но там было головокружительное мгновение, когда он незаметно увлек ее в альков и поцеловал. Правда, при этом он так ничего и не сказал и, вернувшись в экипаж, снова не произнес ни слова.

Последний час дороги она размышляла об их будущем. Как такая болтушка, как она, и мужчина, из которого не вытянуть лишнего слова, смогут ужиться друг с другом?

Китти Дьюленд, предельно собранная и вежливая, сидела напротив и пыталась вести светскую беседу.

Похоже, она еще не осознала, что у нее умер муж. Питер большей частью дремал в углу катафалка. Удивительно, как он мог сидеть весь день словно аршин проглотил? Когда они высаживались из кареты, Габби отметила, что его бархатный сюртук ничуточки не помялся.

Поместье Дьюлендов встретило их трауром: стены огромной гостиной затянуты черным шелком, лакеи – в черных перчатках и шляпах с черными лентами.

В течение двух недель до похорон она почти не виделась с мужем. Большую часть времени Квил проводил вне дома, так как вместе с отцовским управляющим совершал обход владений.

– Квил не переносит верховой езды, как вам, вероятно, известно, – объяснила Китти. – Но что делать – из экипажа всего не увидишь!

Так Габби узнала, что ее муж не может ездить на лошади.

За едой они сидели рядом и обменивались вежливыми фразами, но и те часто перемежались молчанием. У Китти теперь легко менялось настроение, резкие переходы от светской болтовни к безудержным рыданиям стали обычным делом. Габби беспокоилась о будущем Кази-Рао и все свободное время посвящала письмам. В эти дни она писала намного чаще – как в Лондон, так и в Индию.

В один из таких дней, как раз перед похоронами, она в одиночестве сидела в гостиной для завтраков и жевала ячменную лепешку. Скорей бы уж все закончилось. Кощунственные мысли вызывали у нее чувство вины. Но видеть нескончаемые полотнища черной материи становилось невыносимо. Задрапированные стены в поместье Дьюлендов выглядели так мрачно, что невольно вспоминались Индия, дом и вазы с яркими орхидеями.

Габби услышала, как кто-то вошел. По тому, как неистово застучало сердце, она мгновенно поняла, что это Квил. Она не видела, кто сел рядом с ней, но знала: этот черный рукав – его.

– Габби…

Она подняла голову и вежливо произнесла:

– Доброе утро, милорд.

– Жена. – Квил придвинулся ближе.

Она судорожно сглотнула. Ответить ему в том же духе – муж? Нет. Это может показаться нелепостью. Но у Квила слово «жена» звучало величественно. Властно.

Его губы мягко коснулись ее рта.

– Ты хорошо спала? – спросил он с чуть заметной ухмылкой. Может быть, легкий флирт рассеет его плохое настроение? А заодно и похоть? Ох уж эта похоть! Как она безжалостна! Так извела, что спасу нет. Еще недавно спокойный, беззаботный человек готов послать все к черту и наброситься на свою жену прямо перед завтраком!

– Как я могла хорошо спать? – удивилась Габби, глядя на него ясными карими глазами. – Я вообще не сомкнула глаз. Мне недоставало тебя… – Она умолкла, а затем добавила шепотом: – Муж.

Это признание застало Квила врасплох. Он с трудом подавил желание подхватить ее на руки и вынести из комнаты.

Его трясло. Чтобы взять себя в руки, он несколько раз глубоко вздохнул. Вернув себе самообладание, он возобновил флирт, но попытка оказалась не вполне успешной.

– Габби, – шутливо начал он, – нет чтобы услаждать мой слух приятной беседой, так ты меня лишь еще больше распаляешь! Фу ты, черт! – Он брезгливо взглянул на свои панталоны. – Ты только посмотри, в каком я состоянии!

Габби посмотрела, но не заметила ничего необычного и нахмурилась, когда он захохотал.

– Не вижу ничего смешного, – заявила она с видом оскорбленной добродетели.

Квил внезапно наклонился и поцеловал ее губы. Он медленно смаковал их, чувствуя, как тело начинает саднить, точно в него впиваются раскаленные шипы.

Он отодвинулся, и она посмотрела на него затуманенным взором. Теперь ее глаза были темно-желтые, цвета бренди. Он схватил ее руку и поцеловал ладонь. Габби вздрогнула. Он положил ее пальцы на свои панталоны, совсем рядом с пахом.

Она подскочила и отдернула руку.

– Ты помнишь, что я обещал с тобой делать? – Хриплый голос Квила подтверждал серьезность его намерений.

Габби кивнула.

– А ты не хочешь делать то же со мной?

У нее округлились глаза. Он надеялся, что от удивления, а не от ужаса. Наконец-то! Он отнял руку – и, к его несказанному удовольствию, Габби не отдернула свою. Она даже не пошевелилась! И это стало для него новой пыткой.

В конце концов он был вынужден сам убрать теплую руку жены. Он снова закрыл ей рот поцелуем, и не известно чем это могло закончиться – возможно даже, он усладил бы ее прямо на ячменных крошках, – если бы не появление леди Сильвии.

Она вплыла в сопровождении двух скулящих «граций» (Красоту временно поселили у слуг, так как переезд оказался слишком тяжелым для ее чувствительного мочевого пузыря). Квилу пришлось быстро сесть на свое место и съесть на пять лепешек больше, потому что в таком виде он не мог выйти из комнаты.

Габби не заметила, чтобы их поцелуи, не говоря уже о прикосновении ее руки, вызвали те расстройства, о которых он ей рассказывал.

Гроб установили на алтарь «Святой Маргариты» приходской церквушки, где усопший оставался до следующего утра.