Театр ужасов - Андрей Вячеславович Иванов

собачки, котенка, куколки… а может, была куколка?.. слабое утешение… у тебя не было возможности есть то, что ты хотела, – я должен был питаться с ними: дешевый рис, тунец, хлеб, картошка – нейтральная еда… и мне было тоскливо, Эрна…

Хотя бы так, пока записываешь (сидя на ступеньках, одним ухом прислушиваясь, не идут ли, другим внимаешь шепоту внутри), словно греешься, бежит скорей по венам кровь. Обычно она еле движется, перегруженная набитыми автобусами будней, руганью, ссорами, очередями – иногда думаешь: вскроешь вену, а оттуда вместо крови побегут во все стороны очереди, выстроятся и будут стоять крошечные люди, твердые и острые, злые, как самые крохотные гвозди. Когда пишешь, состав крови меняется. Напитанная газом фантазии, она скользит по венам быстрее и светится.

Вчера помогал Кустарю втащить большую монтажную лебедку на девятый этаж. Она весит не меньше тридцати килограммов. У меня болят спина, ноги, руки, шея. Вчера мы колдыбались по этой лестнице, как черти. Никто нам даже спасибо не скажет.

Первые два пролета дались легко – ничего не почувствовали.

«Я мог бы и один, – говорил Кустарь, – но решил, что силы мне еще пригодятся…»

Он бы один, конечно, не справился. Очень скоро стал красный как рак. Я попросил его отдохнуть. Он отказался: ничего, ничего, давай, пустяки… Я сказал, что выбился из сил, мне надо перекурить. Он неохотно уступил. У него бы случился апоплексический удар, я в этом уверен. Он был пунцовый, точно из бани. Мы сорвали кожу на руках до крови. У меня ноет ребро, опять невралгия. Последние два пролета были самыми тяжелыми. У нас было несколько перерывов. Я заглядывал в залы, прохаживался, чтобы отвлечься. Спрашивал его – не поставил ли он чего-нибудь нового? Он рассказывал и увлекался – так я выяснил, что на седьмой этаж он носил в ведрах песок, забегался, сделал пустыню, и пустыня получилась славная: посреди песка стояло много скелетов, некоторые из них совокуплялись в самых странных позах. Он сказал, что ему пришлось несколько суток изучать гей-порно, чтобы воспроизвести положения тел как можно правдоподобнее, но потом он плюнул на правдоподобие и отдался фантазии, которая вызвала самые причудливые сцены и формы, и он сращивал скелетов, по три-четыре – в одно целое, получились загадочные монстры, монстры похоти и содомии.

Два последних пролета лестницы самые шаткие. Я думал, что мы провалимся. Поручней нет. Местами пробиты ступени. Мы провалимся, твердил я себе, мы загремим… Ну и пусть, ну и загремим, ну и к чертям все! Лучше так загреметь, с лебедкой и мастером, создающим Театр ужасов, Ад, девятый круг…

– Кустарь, для чего тебе лебедка?

– Гильотину буду строить – натуральных размеров. Доски, бревна… тяжелые… много и длинные… проще поднять, чем тянуть на себе…

Я поднялся аж на седьмой этаж! Подумать только… Есть порох в пороховницах!

Постоял в пустыне, разглядывая монстров похоти. Хорошо. Кругом пыль. Сюда давно никто не заходил. Я увидел наши вчерашние следы. Четко отпечатались в пыли, как в снегу.

Пошел дальше. Вся стена расписана. В нескольких местах к ней приставлены большие и маленькие лестницы. Брошены раздвижные металлические стойки. Ведра, банки с кистями, разноцветные кляксы. Заляпанные листы полиэтилена шевелятся, шуршат. На стене начат барельеф – я не сразу догадался – грандиозной буйволиной морды Минотавра. Выпуклые ноздри, из которых вырывается нарисованное пламя, настоящий рог, голова приукрашена клочьями шерсти. В пасти наметились зубы, они еще вырастут, когда к ним вернется мастер. Туловище и руки у Минотавра, как полагается, человеческие, пока только набросаны небрежными мазками. Безобразная нижняя часть – козлиные ножки, как у пана, с копытцами, раздвоенный хвост. Минотавра с поклонами встречают похожие на тени люди, они падают на колени, сгорают… Так начинается город Дит. Среди обломанных стен офисов над чучелами животных измываются безобразные скелеты, они насилуют тварей, бьют, подвешивают, сдирают с них шкуру, потрошат. Кое-где остались перегородки. Один кабинет замурован, в нем есть окошечко, внутри: по пояс в натянутом черном пластике (подразумевается смола, наверное) замерли мученики. Когда-то здесь работали машины, ткацкие и прядильные станки, теперь везде беспорядок, на стенах кровавые пятна, царапины, следы пламени, сажа. Рядом с тиранами и палачами гордо стоят их жертвы, под стеклом выставлены напоказ орудия пыток и описания экзекуций. Огненный дождь еще не сделан, но лампочки уже приспособлены, кое-где протянуты проводки. Подсветку я тоже не люблю. Музейные шкафы с экспонатами за двойными стеклянными створками. Чистота и аккуратность, имеющая привкус эмали зубоврачебных кабинетов. Мне нравится, когда нет никакой подсветки, нет шкафов, стекла, роллеток, когда не убрано и все брошено. Можно избавиться от этих стеллажей, унести ведра, кисти и целлофан и самим уйти, как если б мы исчезли, нас нет, и никого никогда не будет. Идеально было бы очистить и всю территорию вокруг этой фабрики, так чтоб ты шел очень долго один, по маленькой заросшей тропинке, через поляны и овраг. Вот ты взобрался на горку, стоишь, осматривая заброшенные ангары, ферму с множеством коровьих костей, идешь в направлении аттракционов и казематов и так потихоньку добираешься до фабрики. Вот ты входишь в зал, совершенно один, ты видишь то, чего никто никогда не увидит. Это не выставка. Не музей. Не галерея. Это свидание с призраками твоих кошмаров. Белое пятно на карте сознания. Кустарь, как ты додумался до всего этого?

В центральном зале он возвел большое железное древо, с его шершавых колючих ветвей плодами свисают целлофановые коконы, сквозь дыры и прорези выглядывают отвратительные румяные эмбрионы – их клюют фантастические птицы; повесившихся самоубийц за пятки кусают гиены; вокруг много кольев с привязанными к ним мучениками, еще не законченные скелеты… а может, они так и задуманы – недовоплощенными… да, так даже лучше…

В огромные окна рвется яркое небо – лазурный свет заливает зал, аж глаза режет!

Однажды наш век станет таким же абсурдным и пыльным, как этот зал. Ты стоишь в этом зале, на двух, трех или шести лапах (может, у тебя две головы, – я не знаю, каков ты, житель будущего), ты озираешься, ничего не понимая. Только свет тебе понятен.

Я вспомнил женщину из Москвы, которая считает себя экспертом в области оформления выставок, она была наслышана о Театре и приехала увидеть чудачества Кустаря своими глазами. Она прошлась по залам, повздыхала и сказала: «Все это жутко интересно. В этом чувствуется оригинальный почерк, можно сказать, артистический новояз, но то, как это сделано… Ох!.. Ну, первым делом надо было задраить все окна. Тут нужен только электрический свет, – авторитетно заявила она, – затемнения и вкрадчивая подсветка. Вам необходимо светотехническое оборудование и светодизайнер». Она была готова взяться за это, но Кустарь рассмеялся ей в лицо, и она стремительно уехала