Подробности мелких чувств - Галина Щербакова

Теперь же, через восемь лет, испугалась, не сделала ли она чего-нибудь, что помогло бы этому карканью сбыться?

Александра Петровна погружалась в воспоминания без всякой осторожности. Наоборот, она в них плюхалась с разбегу. А, вот тут я еще не была, что там? и бух головой вниз. Вот, например, пара кроватей деревянных с голубыми матрацами, голубыми, а не в традиционную полоску. Хотелось даже, чтоб слегка торчал голубой шелковистый кончик... Не у каждого же такой...

А цена... Господи, цена этих прекрасных кроватей, купленных плюс к гарнитуру, была всего ничего - девяносто рублей. Они стояли головой к окну в маленькой комнате и занимали все пространство. Из-за батареи - плохо голове спать им приходилось ногами к изголовью, к высокой спинке, что безумно раздражало мужа. Он говорил, что все это нелепо, что какая там к черту красота, если от нее нутру плохо. "Я не могу жить вверх ногами", - возмущался он. - "Думай, что говоришь, - она ему. - Я разворачиваю тебя по горизонтали, а не по вертикали". - "С тебя станется, - шумел он. - Ты меня еще в пенал положи!" - "Ляжешь и в пенал", - отрезала она. Сказала ли она это до того, как он пожелал им смерти, или после?

Она не могла это вспомнить и просто спятила от беспокойства.

Решила подключить память дочери. А не помнишь ли, доченька, когда наш папочка бузил из-за изголовья кроватей?

Дочь вышла замуж очень удачно в смысле квартиры. У мужа была замечательная старинная полуторка, он махнулся со своей бабушкой, как говорится, не глядя. Скажите, стоило ли умирать отцу?

Ленка жила совсем иначе. Иначе на клеточном уровне. Как будто не из соков матери дочка, а ребенок из пробирки. Поэтому у них реакция отторжения. Хорошо, что Александра Петровна владеет эмоциями, а то бы...

Ленка с мужем обожали турпоходы, причем чем дождливей погода, тем лучше им было, и коллекционировали заварные чайники. Для походов у них был набор разнообразной брезентухи и резины на тело и на ноги, а для чайников всякие протирочные фланелевые тряпочки и набор передников под цвет чайников. Уже от одного этого у Александры Петровны начинался горловой спазм. Детей они не хотели и говорили откровенно, что они их не-на-ви-дят. Они бесконечно лизались по этому поводу, что так удачно нашли друг друга. "А женился бы ты на Верке, у тебя было бы уже трое и был бы ты по уши..." Это дочь мужу. "А клюнула бы ты на Егора, он бы тебе всандалил двойню". Это муж. И кончиком языка друг друга, как собачки: "Сладенький!", "горяченькая!" Матери каково это видеть? Замирают, сплетаясь руками-ногами, причмокивая, прихлюпывая, посапывая, постанывая.

- Вы забываетесь! - кричит она им.

- А мы что? - бормочет Ленка. - Мы же балуемся! И в своем дому, между прочим.

Вот это - "в своем дому" - действовало на Александру Петровну странным образом. Хотелось заплакать, что - вот, дочь, в своем дому и граница на замке. И одновременно - какова раздвоенность человеческой натуры! - была прямо-таки животная радость, что - от-де-ле-на. Что пришла-ушла, а сколько трагедий от того, что уйти некуда. Не счесть, как алмазов в каменных пещерах.

Что касается Ленкиной памяти о том, что отец бузил из-за изголовья... В конце концов ради этого пришла.

- А он бузил? - удивленно спросила Ленка. - Это меня - меня! - выводило из себя ваше ложе. Надо же было придумать - поставить кровать под люстрой. Извращение какое-то.

- Ты хотя бы помнишь нашу кубатуру? - обиделась Александра Петровна. - Это тебе тогда досталась большая комната.

- Но кровати под люстрой! Фу-у-у...

Странно, что именно так все видела дочь. Получалось, что то, как она, Александра Петровна, придумала и как ей нравилось, было противно и покойному мужу, и дочери, но ей настолько нравилось, что на мужа она вообще наплевала, а дочь просто не заметила. Вот она, оказывается, какая есть. Такая разве не отравит?

А единственная дочь Елена стоит рядом и все подливает, подливает масла в топочку. Смехом, конечно.

- В тюрьме, говорят, такие пытки самые страшные - свет лампочки в глаз. Это была казнь, мамуля?

- А я? Я где спала? Не под той ли люстрой?

- Чего не стерпишь, чтоб другому насолить.

Александра Петровна так зарыдала, что дочь испугалась.

- Господи, мамуля, да я же треплюсь. Да вы же с папой были такая пара.

- Какая? - спросила Александра Петровна. - Скажи, какая? Это важно, мне это очень важно.

- Ну, слушай, - Ленка приготовилась говорить долго, умостилась на кухонном стульчике, стала загибать пальцы. - Слушай. Во-первых, единые требования. У других мама - одно, папа - другое. У вас не побалуешь. Даже когда правильно думать по-разному, вы думали одинаково. Во-вторых...

- Подожди! Подожди! Единые требования... Ты относительно себя?

- Я относительно жизни, - вдруг почему-то увяла Ленка. - Может, от этого папа и умер?

- Отчего?

- Ну... От единства, что ли... Ты травоядная, он млекопитающий, а ели одно... Кто-то должен был умереть...

- Ты считаешь - мы не подходили друг другу?

- Нет, вы хорошо спелись. То, что вас различало, вы сожгли на общем семейном костре. Да ладно тебе, мама... Папы уже столько нет...

- А при другом варианте - не со мной - он мог бы жить и жить.

- Он мог бы умереть в двадцать пять! - закричала Ленка. - В тридцать! Он мог бы стать Гагариным или уголовником. Мало ли? Ты что, фантастики начиталась? Откуда у тебя бред на тему, что было бы, если...

Явился из комнаты муж. Дочь повисла на нем.

- Спаси! Мамка меня замучила. Она просчитывает вариантности жизни. Скажи ей, скажи! Мы живем без вариантов. Варианты - это не у нас. У нас судьба. Чет, нечет... Жесткий фатум... Карма... И так будет сто, триста лет... Пока не отмоем кровь, которой все залили по шею, по маковку... Господи, как еще?

Ну все что угодно! Но такое! Они же говорили о семейном, близком, печальном, они папочку-покойника вспоминают, особенности его характера, причем здесь карма и кровь по маковку? А муж Ленку ласкает, по спинке гладит: "Успокойся, родная, успокойся! Ну, дурочка, ну..." И на Александру Петровну смотрит злым глазом. Она в нем читает: если вы, приходя к нам, будете доводить мою жену до истерики, то не ходить ли вам куда-нибудь в другое место?

- Она моя дочь, - сказала Александра Петровна этому глазу, но получилось это вроде невпопад. На мысленные слова надо мысленно отвечать, а то такое ляпнешь, что за всю жизнь не оправдаешься.

- Не морочьте себе голову разными кармами, - сказала Александра Петровна, идя к двери, - тоже взяли моду. И у кого? У нищей и голой Индии. Нет чтобы учиться у шведов или финнов. Посмотрите на себя в зеркало - мы европейцы. Цвет кожи, скелет... И вообще... Я читала про эти нирваны - опасная дичь. Сын моей знакомой, мальчик одиннадцати лет, где-то вычитал - у индусов! у индусов! про наслаждение что ли смерти... И затянул себе петлю на шее. О матери он подумал? Каково ей? Так что читайте, читайте! Чет-нечет, фатум-статум... А жить надо чистоплотно и скромно...

Они смотрели на нее, как на ненормальную. Ну, во-первых, она вообще немногословна и если где и разойдется с речью, то уж не с детьми, конечно. Не хватало еще! Во-вторых, вид у Александры Петровны был подходящ! В процессе речи она почему-то расстегнула пуговички на кофточке, видимо, чисто нервно, и теперь они видели розовую комбинацию и черный лифчик с перекрученной лямкой и белое пятно, конфигурацией похожее на Черное и Азовское моря на карте. Азовское море Азовом - или Таганрогом? - упиралось под мышку и уходило в сумрак спрятанного тела.

Ленка бросилась застегивать мать, а та вроде ничего и не заметила, дала себя прибрать, продолжая осуждающе говорить и смотреть на зятя.

- У меня есть желание - побить вашу посуду. Потому что не могут чайники стать наполнением жизни. Я понимаю - книги. Соберите жизнь замечательных людей. Пржевальский. Антуан де Сент-Экзюпери... Мало ли... Или даже кактусы как явление природы, как разновидность флоры.

Дети не спорили. Стояли и слушали. Более того. Ленка кивала и повторяла: "Хорошо, мама, хорошо. Будет тебе флора, будет и свисток".

Александра Петровна уходила с ощущением какой-то важной и выполненной миссии, высказалась наконец про чайники и указала направление жизненного пути. Все же остальное было ею забыто. Вышла от дочери женщина, которая пожурила детей за бестолковые пристрастия, а что для матери важнее, как не наставление чад на верный путь? "Правильной дорогой идете, товарищи!" Откуда это? Из какой литературы?

Александра Петровна не знала, что Ленка в этот момент рыдала в своей чайниковой кухне и причитала:

- Господи! Да что же это с ней? По ней же психушка плачет!

А муж дочери мягко так, как дитю неразумному, объяснял:

- Лен, а Лен! А не найти ли нам ей старичка с работающим пистоном? Насколько я понимаю, у порядочных теток сплошь и рядом повреждение в уме от простого плотского недоедания. Извини, конечно, она тебе мать, она тебе не женщина. Но объективно... Абстрагируясь от личности...

А у Александры Петровны, наоборот, был душевный подъем, и она даже решила сходить в кино - сто лет не была. Что теперь показывают людям? Красивый американец с навсегда закаменелым торсом пялился на нее с такой тупой тоской, будто, давно ничему не удивляясь, он все-таки удивился, что она пришла... На него что ли смотреть? Неужели? Ей даже показалось, что он ей так и сказал: "Неужели? - И рассердился: - Иди! Иди домой. Нечего!" "Нет уж!" - ответила она ему с некоторым вызовом и довольно громко, отчего парочка впереди, хорошо пристроившаяся для получения оргазма, отпрянула друг от друга, как ошпаренная, а Александра Петровна - это ж надо жить и поступать невпопад - с достоинством советского человека пояснила дураку-американцу: "Я свободный человек в свободной стране. Делаю, что хочу". Парочка услышала в словах намек на свои дела и, хлопнув креслами, пересела подальше; и тут нельзя не сказать, что, говоря на одном языке, можно ни черта не понять, а можно - как Александра Петровна с американцем - очень даже понимать и сочувствовать друг другу. "Каково тебе там с неподвижным торсом?" - "А каково тебе с этими трахальщиками на виду?" О-хо-хо, жизнь!