1941, 22 июня - Александр Некрич

Помню, что если наступал такой период, когда можно было ожидать появления в моих сводках информации, условно называемой [сомнительной], то ограничивался круг читателей. И был такой период, когда даже не все члены Политбюро получали этот довольно безобидный документ, потому что в нем содержались вычеркнутые, «пресекавшиеся» сведения. Я главным образом выступил с этой трибуны, чтобы подчеркнуть необоснованность всяких разговоров о том, что раз информация разбивалась по различным категориям, то Сталин якобы поэтому не был в ряде случаев правильно информирован.

Точно так же я считаю, что нужно отвести упреки Голикову или Кузнецову за то, что они, представляя очень существенные данные об угрозе нападения, затем по необходимости указали, что это ненадежные сведения. Это не значит, что они дезинформировали руководство.

Несколько слов относительно заявления ТАСС от 14 июня 1941 года. Сопоставлять и уподоб-лять заявление ТАСС ленинскому маневру – кощунственно. Не было ни одного ленинского маневра, который сопровождался бы демобилизацией страны материальной и идейной. Между тем заявление ТАСС сыграло именно такую роль.

Я спрашивал автора книги, имеет ли он материал, кроме ссылок на западные источники, относительно того, что побудило Сталина взять на себя руководство Совнаркомом незадолго до 22 июня 1941 года. Мы не располагаем таким материалом, можно только высказывать предположение. Нет никаких материалов или доказательств, свидетельствующих о том, что он возглавил правительство, чтобы возглавить оборону. Точнее сказать – я не знаю никаких сообщений по этому вопросу, но зато есть данные, говорящие за то, что он продолжал все ту же линию: стремление во что бы то ни стало договориться с агрессивной фашистской Германией. Мне скажут, это было отражением миролюбивой политики нашей страны. Это так и было. Правительство хотело избежать войны. Но мы рассматривали не этот вопрос, а то, как случилось, что наша страна оказалась неподготовленной к войне. Одна из главных причин была политическая, а именно – ориентация на нереальный сговор с Гитлером. Мы не можем не оценивать с этих позиций 22 июня 1941 года. Если заявление ТАСС от 14 июня 1941 года было маневром,– а я не хочу отрицать этого, то нам теперь известны причины, его вызвавшие, это был не ленинский маневр. Нам нельзя забывать, какие далеко идущие последствия это имело.

Вместе с тем я думаю, что тов. Деборин был прав, когда сказал, что не надо ставить вопрос только о личности Сталина,– это совершенно правильно. Если тов. Деборин приглашает обсудить не только ошибки Сталина, но и систему управления государством, такая дискуссия возможна, но здесь я не считаю возможным в нее пускаться. Однако я согласен, что ошибки Сталина и его пороки или его чаяния вытекали из предыдущего развития.

Возьмем ноябрьские переговоры 1940 года. Если даже исходить из воспоминаний тов. Бережкова, утверждающего, что мы отвергли предложения Гитлера, то все же, каков был характер отношений, раз Гитлер мог предложить нам присоединение к антикоминтерновскому пакту! Каков же был характер политики, если это можно было нам предложить? А ведь переговоры продолжались, контакт оставался в силе.

Коснусь и внутриполитической стороны дела. Тов. Деборин призывает нас обсуждать не только деятельность Сталина. Это я приветствую. В этой связи упомяну только о том, что частично составляет предмет нашего обсуждения, – вопрос об информации. Ведь самая большая беда и, пожалуй, центральная проблема, связанная с недостаточной подготовленностью нашей страны к войне в 1941 году, – это отсутствие свободной информации, хотя бы в рамках государственного аппарата, невозможность высказать свободно свою точку зрения, даже в рамках секретного заседания.

Этот вопрос, вопрос о свободе информации, не в буржуазном смысле слова, а с точки зрения наших марксистско-ленинских идей, с точки зрения прямого выполнения гражданского долга работниками аппарата, вопрос о точности и правдивости информации, этот вопрос злободневен и сегодня.

Председатель

Слово имеет тов. Слезкин.

Товарищи, я убежден, что появится еще очень много книг, в которых будет рассматриваться проблема, освещаемая в книге тов. Некрича. Но я также убежден, что книга тов. Некрича в нашей советской историографии останется тем моментом, на котором всегда будет сосредоточено внимание историков. Это будет происходить потому, что, как мне кажется, эта книга написана вовремя. Вовремя написанная книга, даже если она не является крупным научным сочинением, пробуждает мысль и помогает людям разобраться в текущей ситуации и в прошлом.

Книга Некрича, и это очень важно с точки зрения научных работников, написана с максимальным и весьма добросовестным использованием источников в той мере, в какой это было для него возможно и доступно.

И третье, о чем я хочу сказать, это то, что книга Некрича написана с настоящих гражданских позиций человека, который болеет за свою Родину в любом случае, от объективных ли обстоятельств происходят ошибки и непорядки в нашей стране, или от субъективных ошибок руководящих деятелей или каких-нибудь других лиц.

В связи с этим мне хочется остановиться на вопросе, который прозвучал в известной мере сакраментально в устах тов. Деборина. Он задал следующий вопрос: Некрич сосредоточивает свое внимание на личности Сталина. Наверное, не один Сталин был виноват во всех бедах, которые постигли нашу Родину в годы войны?

Я думаю, что постановка этого вопроса закономерна, и не только в той плоскости, в которой говорил об этом выступавший передо мной товарищ. А именно: в книжке, мне кажется, написано не только о личной вине Сталина, там говорится о том духе культа личности, который мешал донесению правды до Сталина и который помогал Сталину делать те деяния, которые можно назвать порой преступлением.

Я несколько повторю то, что говорили, может быть, выступавшие перед мной товарищи. Я, конечно, не так осведомлен о том, как писались донесения в Главный штаб или Разведывательное управление. Но мне кажется, об этом сказано и в книге, дело в обстановке культа личности. Начавшись репрессиями, провокациями, он привел к обстановке всеобщего страха, когда, как говорил выступавший передо мной товарищ, человек не мог высказать свое мнение, если оно не совпадало с официальным. А дальше получался порочный круг, против которого, мне кажется, выступает тов. Некрич. Сталину или кому-то из начальников требовались данные, подтверждав-шие какую-то идею, для ее подкрепления, и люди, возможно заблуждавшиеся, выполняли порученное им, стараясь дать информацию только так, как она нужна была Сталину. А информация такого рода, поступавшая к Сталину, убеждала его в том, что он был прав. И это был порочный круг.

Тут встал вопрос о товарище Голикове, то есть, конечно, не о нем лично, но вопрос, который был спровоцирован выступлением тов. Деборина, а именно: «А где они были?» – вопрос, который задавался после XX съезда в связи с разъяснением его решений. Порочный круг вобрал в себя и этих людей.

Действительно, если говорить о вине, то виноват и Сталин, и они. И даже больше: виноваты в какой-то мере и мы все. Одни, потому что смогли поверить в то, что советский народ и Сталин – это неотделимые друг от друга понятия; другие – те, кто думали, что это не так, но не осмеливались об этом говорить. Но здесь встает вопрос о степени ответственности за принятые решения и судьбы государства, о чем говорит в книге тов. Некрич. Может быть, здесь виноват и я, если я не высказал считавшегося мною правильным мнения, где бы я ни был, но вина человека, стоявшего на каждой последующей ступени ответственности была больше, и самая большая вина – Сталина, и он должен был отвечать за все то, что он сделал во зло нашей родины. Я говорю сейчас, конечно, только относительно рассматриваемой проблемы 22 июня 1941 года.

Я коснусь такого вопроса: тов. Деборин, ссылаясь на крупных специалистов своего дела, которые, я считаю, также были ответственны за него, говорил, например, о 45-миллиметровых пушках. Я бы предложил тов. Деборину оказаться в эти дни на фронте (я был в то время там). Эти пушки противостояли вражеским танкам. Если бы не было этих пушек, что бы мы противопоставили им? Если бы вопрос был поставлен так, как он был поставлен специалистом, наши дела оказались бы значительно хуже.

Хочу коснуться и другого вопроса, связанного с тем, о котором говорил предшествующий товарищ, вопроса о договоре 1939 года.

Мне кажется, что в этот договор упираются и те ошибки с 45-миллиметровыми пушками и с многими другими деталями. Я был свидетелем того, как сносились укрепления (я был тогда в передовых частях) и переносились на новые рубежи, где стройбатальоны, безоружные, встречались с немецкими десантами.

Так вот, об этом договоре 1939 года. Здесь в известной мере, когда я разговаривал по некоторым вопросам с тов. Некричем, у нас возникали некоторые споры, чисто теоретические, научные. Я лично убежден, предшествующий товарищ был совершенно прав,– может быть, заключение договора 1939 года было необходимо, и с этим можно согласиться вполне, но тогдашняя интерпретация этого договора с фашистами, с Германией не могла быть оправдана и не должна быть оправдана. Можно было по-другому заключить этот договор.