Ад закрыт. Все ушли на фронт - Андрей Буровский

Де Голль постарался не показать, как возмущает его поведение Маршала.

Пронзительно пела труба. Подчиняясь приказу, армия двинулась вперед. Ослепительные вспышки в самом скоплении бегущих швыряли, губили людей. Бил пулемет; под свинцовой струей ложились взбежавшие на мост. С острова слышалась частая пальба, отчаянные крики, мольбы, плач: красная сволочь губила заложников.

Что-то помешало Шарлю де Голлю пригнуться под свинцовым дождем. Не ему, приказавшему идти вперед, обрекшему на смерть других людей, теперь спасаться от опасности. Вперед! А все же он прав, атаковать лучше – при хирургической операции льется кровь, отсекаются куски живой плоти – но организм получает свой шанс. Без операции – нет.

Спустя двадцать минут де Голль поскользнулся на луже крови, стоя перед собором; он смотрел, как к нему быстрой походкой идет седоватый человек.

– Я вас знаю, – обратился Шарль де Голль. – Вы полковник де ла Рокк.

– Подполковник. Этого чина мне еще не присвоили.

– Я присваиваю вам этот чин именем французской республики.

– От республики мне не надо ничего, – помотал головой де ла Рокк. – Я спасал от республики Францию.

– От имени Французской державы.

Де ла Рокк промолчал, пожал плечами. Де Голль прошел мимо него в портал храма. В храме воняло дерьмом – во все времена и при всех идеологиях нагадить в святыне всегда считалось важным революционным подвигом. Валялись трупы; кто-то стонал, кого-то перевязывали прямо здесь, на мозаичном полу.

Не было нужды тянуть провод: в городе полно телефонов, сеть не успели разнести.

– Маршал! Я звоню вам из штаба красных. Мятеж подавлен!

– Страшно подумать, какой ценой… – пожевал губами старый Маршал.

– Цена страшная, но город опять наш.

…А дом профессора Ансельма остался на той части города, где с самого начала встали солдаты. И пока происходили все события на бульваре Севастополь, к Пете и Франсуа Селье приволокли всадника Приората: это его люди жили у д`Ансельма как его родственники. Не будь этот человек тем, кем был, Петя его бы пожалел: заплывший глаз, разбитый нос, потеки крови на разорванной рубашке.

– Жить хочешь, гнида? – спросил Франсуа, поигрывая пистолетом.

Всадник смотрел в пространство и по его щекам струились слезы. Первый раз Петя увидел у членов Приората какие-то человеческие чувства.

– Ну!

Франсуа двинул стволом, сдирая кожу со щеки пленного. Тот еле повернул голову.

– Что надо? – бросил, словно он тут хозяин.

– Выбор простой, – заговорил Франсуа Селье, для убедительности постукивая пистолетом по ладони левой руки. – Если профессор будет жить – жить будешь ты и вся твоя семья. Если профессор умрет – умрете вы все. И те, кто охраняют профессора в доме. И все их близкие. Тебе понятно?

Пленный кивнул.

– Не дождетесь. Не будет приказа.

– Какой вам смысл держать в плену профессора? Вы проиграли, вам ничего не удалось.

Всадник пожал плечами с таким видом, будто ему наплевать.

– Мы еще поднимемся. Вы умоетесь собственной кровью.

Селье не выдержал, двинул всадника под ребро.

– У тебя двое детей. Мы убьем их тоже, на твоих глазах, если умрет профессор д`Ансельм.

Пленный презрительно улыбнулся. Петя видел, что поражение Приората для него – величайшая трагедия, крушение всего смысла жизни. Он действительно считал это великой потерей для всего человечества.

– Звони, приказывай уйти.

Пленный презрительно усмехнулся, замотал головой. Петя чувствовал: от него идет глухая волна спокойной, упрямой ненависти и к друзьям, и к профессору, вообще ко всему миру.

– Время вышло, – так же спокойно, с горьким отчаянием произнес всадник. – Времени у вас больше нет.

– У нас-то есть! Это твое время вышло! – Селье готов был втянуться в полемику. Петя же чувствовал – пленный чувствует себя не до конца проигравшим. Что-то у него было связано с четырнадцатью часами, с цифрой шестнадцать…

– Что произойдет в четырнадцать часов? – спросил он наугад.

Всадник победно улыбнулся.

– В четырнадцать часов вашего друга убьют.

У Франсуа Селье отвисла челюсть, навигатор мерзко ухмылялся. Селье страшно ударил его в лицо, влепил в шершавую каменную стену. Придавил:

– Говори! Что вы затеяли? А?! Я говорю – твои дети умрут еще до тебя!

– Как страшно погибать от руки дураков… – тряс всадник исказившимся разбитым лицом. – Как страшно, если побеждают идиоты! – Плакал он так искренне, с таким надрывом, что Петя готов был его почти что пожалеть.

Но вместе с тем видел Петя, что нельзя отпускать этого человека: всегда, до последнего вздоха, будет он воевать со всем миром. Что же до четырнадцати часов…

– Если ты не выйдешь на связь до четырнадцати часов, твои друзья убьют профессора?

Всадник отвратительно заулыбался. Было видно, что мысль о гибели профессора ему приятна. А что? Хоть небольшая, а победа. И было без пяти два часа по местному времени. Нет, этот во что бы то ни стало продержится… Пять минут точно продержится…

Но! Но ведь Петя знает, что нужно делать! Совершенно ему не нужен этот погибший человек…

Кремешки сыпались на землю, катились, стучали… Петя не заметил, когда и как между ним и остальными появились рослые люди в остро пахнущей кожаной одежде.

– Этого? – ткнул пальцем Аах Юн во всадника.

– Нет-нет! Пока не его… На втором этаже, в этом подъезде…

– Что такое этаж? Подъезд – это такая пещера? – заинтересовался Аах Юн.

Самым трудным оказалось объяснить им вроде бы элементарные вещи: как найти нужное место. Вот другая проблема – как попасть в квартиру, не погубив этим заложника, показалась им как раз элементарной.

– Мы пошли, – коротко сказал Аах Юн, и его люди стали исчезать. Так прямо как стояли, невнятно улыбаясь, а по взмаху руки Аах Юна начали мгновенно растворяться в воздухе. И тут же в доме вспыхнула стрельба. В воздух взмыл дурной вопль, какой-то тяжелый удар… Спустя еще мгновение из подъезда пулей вылетел человек. Он мчался, не разбирая дороги, отчаянно летел, пока люди Селье не перехватили его. Он даже не пытался сопротивляться и только дико озирался, пока его обыскивали, притискивали к стене, скручивали. Вылетел второй, с окровавленным, дико перекошенным лицом. Правый глаз у него с невероятной скоростью вращался влево, левый – вправо, челюсти лязгали.

Петя чувствовал исходящий от него «запах» растерянности, злобы и страха. Стоп!!! Этого человека он знает.

– Мишель!

Старый знакомец потупился, стараясь отвернуться как можно сильнее. И Петя понял… Понял, почему он здесь, почему вылетел из этой квартиры. Когда-то Петя оставил его в пещере и еще считал себя чуть ли не преступником! Бывает… Не надо считать себя негодяем, принимая разумные решения. И надо помнить, что слабаки – самые скверные люди. Решение вспыхнуло мгновенно: Петя вскинул пистолет, почти прижав дуло к Мишелю, и выстрелил ему прямо в живот. Мишель с криком согнулся, и Петя выстрелил сантиметров с двадцати в ставшее совсем близким темя. Разлетелись темные пряди, словно розовый туман взвился в воздухе; крик оборвался.

Петя на каблуках повернулся, опять вскинул оружие. Первый выстрел пришелся в лицо. Всадник Приората непременно убил бы всех пленных, если бы имел такую возможность. Но от людей не ожидал и смотрел дико. Вторую пулю Петя положил в лоб. Французы совершенно обалдели… Если надо, он объяснит им потом.

Еще раз круто повернувшись, Петя быстро пошел, предоставляя людям Селье разбираться с первым пленным, с двумя трупами. Селье догнал его уже в подъезде.

Дверь в квартиру профессора распахнута настежь.

– Аах Юн! Ты где, Аах Юн!?

– Заходи, друг сильного человека.

Чтобы войти в комнату, пришлось перешагнуть труп человека с обломком копья в груди. Покойник лежал с перекошенным лицом, вцепившись в обломок сведенными в конвульсии руками.

В комнате Аах Юн с интересом рассматривал гравюру: на ней какой-то человек в парике и камзоле задирал платье на селянке. Пухлая девица с умопомрачительной грудью кокетливо заслонялась рукой.

Кто-то лежал ничком, вокруг принявшей странную форму головы расплывалось темное пятно по ворсу ковра. Профессор огорченно вертел в руках, созерцал обломки деревянного распятия. При виде Пети он бросился навстречу, разведя руки – прямо с обломками дерева:

– Пьер! Какое счастье, вы живы! Я вас оплакал уже много раз!

Профессор был голодный, отощалый, чудесная седая шевелюра сбилась мерзкими колтунами. Но здоровый, жилистый и сильный.

– Вас очень мучали?! Чем вас кормили?

– Что вы! Я сам готовил пищу для себя и этих… – профессор пощелкал пальцами, подбирая выражение. – В общем, для этих болванов. Если меня и мучали, то в основном идиотскими разговорами о скором наступлении то ли мирового коммунизма, то ли монархии под скипетром потомков Иисуса Христа. У меня нарушилось пищеварение от этого потока демагогии! Представляете, совершенно не мог есть твердого сыра! От пармезана сразу начинался запор, и никакие помидоры не помогали!