Мир тесен - Дэвид Лодж

— Ничего странного, — отвечает Рональд. — У меня точно такие же ощущения.

— Ты хочешь сказать, что и ты мне не доверяешь?

— То, что я собираюсь сказать, может прозвучать как недоверие к тебе.

— И что это такое?

— Это… трудно выразить.

— Дело в том, — говорит Дезире, — что с писателем мне раньше спать не приходилось. — И я о том же! — Поэтому я хочу сказать…

— Что ты не хочешь потом прочесть об этом в романе? Или увидеть по телевизору? — Как ты догадался? — Я тоже думал об этом. Дезире хлопает в ладоши.

— Значит, мы обещаем друг другу не использовать то, что произойдет между нами, в качестве литературного материала. Неважно, хорошо это будет или плохо.

— Именно так. Честное бойскаутское.

— Тогда давай трахаться, Рональд, — говорит Дезире, садясь на него верхом.

И-И-И-И-И-И-И-И-И-И! Звук центрифуги в стиральной машине, перед которой сидит Хилари Лоу, очень похож на гул реактивных двигателей, особенно когда она нажимает кнопку, чтобы остановить машину, и пронзительный вой барабана стихает, точно как двигатели аэробуса, когда командир выключает их по завершении долгого путешествия. Однако подобное сравнение не приходит на ум Хилари — открыв стеклянную дверцу бытового электроприбора, она вынимает влажный и туго сплетенный ком разноцветного белья — поскольку звук этот знаком ей намного меньше, чем ее мужу, который, возможно, и обратил бы внимание на поразительное сходство, если бы не находился в эту минуту в Греции. Частые отлучки Филиппа вызывают у Хилари вполне обоснованное недовольство: развешивая в саду рубашки, трусы, носки и майки, она думает о том, что муж стал возвращаться домой только для того, чтобы, выкинув из чемодана грязную одежду, набить его чистым исподним и свежевыглаженными рубашками и тут же отправиться в новое путешествие.

— Ну что поделаешь, — сказал ей Филипп, перед тем как снова исчезнуть, — Дигби Сомс слезно просит меня поехать в Грецию. Наверное, кто-то в последний момент отказался от лекций.

— Но почему должен ехать именно ты? Ты только что вернулся из Турции.

— Да, я знаю. Но должен же я выручить людей из Британского Совета!

На самом деле все обстояло иначе. Вернувшись из Стамбула, Филипп сразу же позвонил Дигби Сомсу, умоляя чиновника при первой возможности отправить его с лекциями, или на конференцию, или в летнюю школу, как угодно, но при условии, что это будет юго-восточная Европа. Он уже договорился с Джой встретиться в Израиле на конференции Морриса Цаппа, посвященной будущему литературной критики, но это будет лишь в августе, а ему не терпелось увидеться с ней как можно скорее.

— Хм-м, — сказал Дигби Сомс. — Для Европы время сейчас не самое подходящее, ведь учебный год почти на исходе. Австралия вас не заинтересует?

— Нет, ну зачем в такую даль. Вот Греция была бы в самый раз.

— Почему в самый раз? — настороженно спросил Сомс.

— Я сейчас занимаюсь исследованием классических источников английской поэзии, — не моргнув глазом соврал Филипп. — И мне нужно основание для поездки в Грецию.

— Что ж, постараюсь что-нибудь придумать, — пообещал Дигби Сомс.

И ему удалось организовать небольшой курс лекций в Саллониках и Афинах. «Это не вполне академический визит, — предупредил он Филиппа. — Дорогу мы вам оплатим, а командировочных дать не сможем. Но за лекции вы, вероятно, получите гонорар».

Филипп полетел в Салоники через Мюнхен, отчитал свои лекции и потом встретился с Джой в Афинах. Пока Хилари в Раммидже развешивает в саду мужнино белье, Филипп и Джой наслаждаются поздним завтраком на залитом солнцем балконе гостиничного номера с видом на Акрополь.

— А жена даст тебе развод? — спрашивает Джой, намазывая маслом рогалик.

— Если я правильно его подгадаю, — отвечает Филипп. — Я вернулся из Турции в твердой решимости сказать ей о нас с тобой, но когда она объявила, что собирается работать консультантом по вопросам семьи и брака, я понял, что это будет жестоко. Это выбьет у нее почву из-под ног на самом старте. Возможно, ей в результате откажут от места. Нетрудно догадаться, какие здесь могут быть резоны: «врачу, исцелись сам» и так далее.

Джой откусывает рогалик и задумчиво жует его. — И что ты думаешь делать?

— Я думаю, — говорит Филипп, с прищуром глядя на Акрополь, который кишит туристами, словно мухами, слетевшимися на кусок сыра, — что нам надо взять напрокат машину и проехаться в Дельфы.

— Я не говорю об этих выходных, глупый, я имею в виду планы на будущее. Что ждет нас впереди.

— А, — отвечает Филипп. — Ну, наверное, я ничего не буду говорить Хилари, пока она как следует не втянется в работу. Когда она твердо встанет на ноги, то охотно согласится на развод.

— И что потом?

— Потом мы, разумеется, поженимся.

— А где мы будем жить? Надеюсь, не в Раммидже.

— Так далеко я пока не заглядываю, — говорит Филипп. — Наверное, мне придется искать другую работу. Может быть, в Америке. Ты ведь знаешь, что за последнее время мои акции стремительно выросли. В одной из воскресных газет меня даже упомянули в связи с должностью профессора-литературоведа при ЮНЕСКО.

— Тогда это будет Париж? — спрашивает Джой. — Я была бы не против пожить в Париже.

— Город может быть какой угодно, — отвечает Филипп. — Но все это фантазии, этого места никто не даст. Я и понятия не имею, как мое имя попало в газету.

— Как знать, как знать, — говорит Джой.

В далеком от Греции Дарлингтоне Робин Демпси тоже читает воскресные газеты.

— ПРИВЕТ! КАК САМОЧУВСТВИЕ? — спрашивает Элиза.

— УЖАСНОЕ, — печатает в ответ Робин Демпси.

— ЧТО ИМЕННО ВЫ ИМЕЕТЕ В ВИДУ ПОД СЛОВОМ «УЖАСНОЕ»?

— Я ЗОЛ. Я С ТРУДОМ ВЕРЮ В ПРОИСХОДЯЩЕЕ. МНЕ ЗАВИДНО.

— ЧТО ВЫЗВАЛО У ВАС ЭТИ ЧУВСТВА?

— ПРОЧИТАННАЯ В ГАЗЕТЕ ЗАМЕТКА О ФИЛИППЕ ЛОУ.

— РАССКАЖИТЕ О ФИЛИППЕ ЛОУ.

Робин Демпси двадцать пять минут без остановки стучит по клавиатуре; к нему, покинув стеклянный отсек, подходит Джош Коллинз, на ходу закусывая шоколадным батончиком.

Робин перестает печатать и прикрывает дисплей пластиковым чехлом.

— Хочешь шоколадку? — спрашивает Робина Джош. — Нет, спасибо, — отвечает Робин, не поднимая глаз. — Ну и как, интересно общаться с «Элизой»? — Очень.!

— А ты не слишком ею увлекся? — Что значит увлекся? — холодно спрашивает Робин. — Ну, сидишь здесь целыми днями и беседуешь с этой штуковиной.

— Я тебе мешаю?

— Пока ты здесь, я никуда не могу отлучиться.

— Что-то я ни разу не видел, чтобы ты куда-нибудь отлучался. Ты здесь торчишь дни и ночи.

— Знаешь, иногда мне хочется побыть без посторонних, — говорит Джош, заметно багровея. — Поработать над программами в тишине и спокойствии. Вообще-то я должен сказать тебе, — продолжает он (и это чуть ли не самая длинная речь в его жизни), — когда я вижу, как ты сидишь и часами таращишься в экран, у меня душа не на месте. По-моему, у тебя развивается зависимость от этой «Элизы».

— Я просто занимаюсь научными исследованиями.

— Это называется трансфер. Я нашел это в книжке по психологии.

— Чушь собачья! — нервно восклицает Робин Демпси.

— А я думаю, тебе нужен настоящий психотерапевт, — дрожа от ярости говорит Джош. — Ты совсем съехал с катушек. Эта штука, — ткнул он пальцем в «Элизу», — не может разговаривать по-человечески. И думать не может. И отвечать на вопросы. Нашел себе оракула!

— Мне прекрасно известно, как работает компьютер, — говорит Робин Демпси, поднимаясь со стула. — Я вернусь после обеда.

Робин выходит из компьютерного зала, забыв от волнения выключить монитор. Джош Коллинз приподнимает чехол, читает, нахмурившись написанное на экране и задумчиво почесывает нос.

В Дельфах, как и в Акрополе, туристов пруд пруди, однако памятник старины надежно защищен от массового нашествия — к такому выводу приходят Филипп и Джой, присев передохнуть в середине крутого подъема и глядя вниз на Священную долину, по которой сквозь обширные оливковые рощи по направлению к Коринфскому проливу змейкой вьется Плист.

— Потрясающе, — говорит Джой. — Спасибо, что ты привез меня сюда.

— Древние греки считали, что здесь находится центр земли, — сказал Филипп, раскрыв путеводитель. — Там, наверху, есть камень, который называется «омфалос», пуп земли. А вон та расщелина в горах — наверное, влагалище.

— У тебя только одно на уме, — говорит Джой.

— И это благодарность? — спрашивает Филипп. — За то, что ночью я перецеловал тебе на ногах все пальчики?

— Вовсе не обязательно рассказывать об этом всем и каждому.

Джой заливается румянцем, который ей очень идет. — Поцелуй меня.

— Только не здесь. У греков не принято целоваться при народе.