Сердце Зверя. Том 1. Правда стали, ложь зеркал - Вера Камша

— Хербсте длинна, но удобных для переправы мест не так уж и много, — напомнил не отрывавший взгляда от реки Ойген. — Мы их знаем не хуже дриксов.

— Знаем… Леворукий, куда?!. — Говорить «под руку» — дурная примета, хотя тут выходит «под ногу». — Хорошо бы Бруно проследовал своим прежним маршрутом и пожаловал прямо сюда. Тут и река поуже, и к цели близко.

Ойген неопределенно качнул головой:

— Может быть, но упускать из вида другие возможности было бы непростительной беспечностью, каковой мы все-таки не страдаем. Если Бруно не выберет в качестве цели Южную Марагону, а пойдет в Придду, то, кроме Доннервальда, у него будут на выбор Печальный язык, Ойленфурт и еще дальше к западу — Зинкероне.

— Ойленфурт — удобное место, — припомнил Ариго, — берега удобные, течение спокойное. Можно быстро выйти к Мариенбургу, где сходятся несколько дорог, в том числе и на Акону.

— Несомненно, но ближе всего к Доннервальду — Печальный язык со своим мысом, перекрывающим треть реки. Да, форт напротив мыса мы укрепили, но для Бруно место все равно очень заманчивое. У Зинкероне берега тоже позволяют быстро наладить переправу, но тогда дриксы слишком отдалятся от своей цели. Если считать таковой Доннервальд. И до Южной Марагоны оттуда также не близко.

Жермон не ответил, и разговор прервался — обсуждать весеннюю кампанию, когда кто-то, рискуя собой, бежит по тронувшемуся льду, не мог даже бергер. Ойген внимательно следил за разведчиком, время от времени удовлетворенно кивая. Один раз барон подался вперед, словно собираясь крикнуть, но тень резко метнулась в сторону и взмыла в длинном прыжке. Райнштайнер повернулся к собеседнику.

— Этот человек переправится благополучно, — объявил барон непререкаемым тоном. — Он знает, как ходить по льду, и чувствует реку. Его следует поощрить.

— Пусть только доберется, — проворчал Жермон, не отрывая взгляда от солдата, управлявшегося с шестом не хуже канатного плясуна. Генерал предпочитал рисковать сам, а не смотреть, как это делают другие, но сейчас мог только стискивать зубы.

— Лед крепкий и цельный, — успокоил бергер. — Выше по течению нет мостов до самых порогов. Главное — удачно перебраться через прибрежную щель.

Ариго промолчал. Человек метался уже у самой кромки льда. На первый взгляд его движения казались беспорядочными, но лишь на первый. Разведчик прекрасно знал, что делает. Разбег, упор, белая фигура припадает на одно колено и сразу же вскакивает. Знакомая фигура, очень знакомая.

— Вам так не терпится накормить младшего Савиньяка шляпой? — Жермон, не помня себя от ярости, шагнул вперед. — Мальчишка!

— Никоим образом, господин генерал. — Валентин Придд был мокрым, как недотопленная кошка, и спокойным, как четыре Ойгена. — Исполнение мною служебных обязанностей не имеет ни малейшего касательства к мнению теньента Сэ о чем бы то ни было.

На всякий случай лейтенант себя ущипнул. Стало больно. Еще раз оглядел комнату и понял, что видел во сне именно ее. Горела масляная лампа, кто-то звучно храпел, но стол был пуст, а окно — наглухо закрыто. Руппи сел, кровать знакомо и дружелюбно скрипнула, стал виден храпящий. Им в самом деле оказался капитан Роткопф. Выглядел кавалерист — краше в гроб кладут, — но на лице застыла редкая по блаженству улыбка. Руппи запустил пальцы в спутанные волосы, пытаясь разобраться, где бред и что случилось на самом деле.

Как он оказался в этой постели, лейтенант не помнил. Последнее, что отложилось в памяти, — танцующий на гребне холма снежный смерч и сразу же — сон с крылатой тварью или, вернее, бред, потому что рана была. Туго и умело перевязанная и слегка побаливающая.

Капитан Роткопф как-то особенно смачно хрюкнул и словно бы погладил невидимую собаку. Будить его было неописуемым свинством, но лежать и гадать, что с Олафом, Руппи не мог.

— Господин капитан! — Собственный голос показался хриплым и противным. — Господин капитан! Проснитесь.

В ответ к потолку вознесся самозабвенный храп. Просыпаться кавалерист не думал, а Руппи не намеревался засыпать. Юноша спустил босые ноги на застеленный тряпичными ковриками пол, собрался с духом и встал. Под ребра саданули раскаленным вертелом, дух перехватило, но падать и даже садиться Фельсенбург не собирался. Он решил разбудить Роткопфа, и он его разбудит. Боль в груди не отпускала, но от такого не умирают. Пол решил качнуться? Тоже мне! До палубы ему далеко, как бы он ни старался. Пять шагов кажутся пятью хорнами? Переживем!

— Капитан! — Руперт ухватил спящего за плечо. — Господин Роткопф!

Кавалерист мотнул головой. Нос его заострился, и весь он был каким-то синюшным. Отравился или отравили?!

У изголовья — какие-то склянки и кружки. Там просто обязана быть вода. Руппи метнулся назад, под ребро опять ударили, но слабее, или он привыкает? Вода нашлась. По крайней мере, судя по виду, в кружке была именно она. Руперт от души плеснул в лицо Роткопфу, прикидывая, что делать, если не поможет. Помогло. Офицер чихнул, дернул головой и разлепил обведенные темными кругами глаза.

— Господин Фельсенбург? — прохрипел он. — Вы… Вы встали?

— Да, — не стал вдаваться в подробности Руппи. — Что с Ледяным?.. С адмиралом цур зее?

— Вы были ранены, — такого невыспавшегося человека Руперт еще не встречал, — очень тяжело…

— Заживет. Уже заживает… Что с Кальдмеером?

— Он у себя. Мы его охраняем, его и вас… Прошу меня простить. Одну минуту.

Капитан встал и, качнувшись как пьяный, распахнул дверь. Что-то стукнуло, согласно и браво рявкнули солдаты.

— Прошу меня простить, — повторил Роткопф, — сам не знаю, как это вышло. Обычно я сплю очень чутко.

— Капитан, — догадался Руперт, — а сколько вы не́ спали, и вообще… какой сегодня день?

Глава 2

Ракана (б. Оллария)

Альте-Дерриг

400 год К.С. 2-й день Весенних Ветров

Обычно Марсель поднимался раньше удостоивших его своей благосклонности дам. Разумеется, если ночевал в их постели. Чувство прекрасного и обычная вежливость требовали предоставить утомленной красавице возможность не только отдохнуть, но и покинуть спальню в полном блеске, добиться коего в присутствии любовника затруднительно. Да, обычно Марсель вставал первым, но на сей раз его разбудили, причем самым безжалостным образом. Ворвавшийся в блаженную истому женский голос был громким и навязчивым, словно квохтанье, и Валме, с трудом вспомнивший, где он и с кем, едва удержался от бестактного упоминания о птичнике. Вместо этого урготский посол и офицер по особым поручениям при Первом маршале Талига почти вежливо осведомился, не знакома ли Марианна с рэем Кальперадо.