Что я любил - Сири Хустведт

Визиты Марка по субботам и воскресеньям продолжались до начала весны. Каждую субботу он приходил в одиннадцать утра, и мы частенько вместе отправлялись по моим делам. Маршрут был всегда один и тот же: банк, супермаркет, винный магазин. По воскресеньям он забегал попрощаться. Такая привязанность меня трогала, а его успехи в учебе не могли не удивлять. Он с гордостью сообщал мне, что за словарные диктанты получает девяносто восемь из ста возможных, что его сочинение по "Алой букве" оценили на высший балл, а потом снова и снова рассказывал мне про Лайзу, символ чистой красоты.

В марте мне вдруг позвонила Вайолет и спросила, можно ли ей прийти, чтобы поговорить со мной с глазу на глаз. Эта прозвучало настолько неожиданно, что, открыв ей дверь, я первым делом спросил:

— Что-нибудь случилось?

— Да нет, Лео, все в порядке, — улыбнулась Вайолет.

Мы прошли в комнату, она села за стол и попросила меня сесть напротив.

— Я вот что хотела спросить, — начала она. — Как тебе Лайза?

— Замечательная девочка. Мне очень нравится.

— Мне тоже. Послушай, а у тебя нет ощущения, что здесь что-то не то?

— С кем не то? С Лайзой?

— Нет, не с Лайзой, а с ними обоими, с Лайзой и Марком. Как-то все это очень странно.

— Не знаю. По-моему, она его любит.

— Мне тоже так кажется.

— Ну и что тогда?

Вайолет оперлась локтями на стол и перегнулась ко мне через стол.

— Помнишь, раньше были такие картинки в детских журналах, они назывались "Где ошибся художник?". Обыкновенная картинка, на ней комната, или улица, или домик, а потом присмотришься и замечаешь, что на лампе абажур вверх ногами, что у птички не перышки, а шерсть, что на витрине среди пасхальных яиц вдруг почему-то лежит елочная игрушка. И вот когда я смотрю на Марка с Лайзой, то все время чувствую, что это картинка с подвохом, но я не знаю, в чем подвох.

— Ас Биллом ты говорила?

— Нет. Ему было так тяжело. После всего этого вранья Марка про работу у него совсем опустились руки. Он ничего не мог делать и только сейчас начал понемногу приходить в себя. Билл так радуется, что Марк хорошо учится, что у него есть Лайза, что он ходит к доктору Монк и что все идет как надо, и у меня просто не хватает духу сказать ему о каких-то там своих предчувствиях. Да и что я ему скажу?

— Я понимаю, что после такого феерического вранья человеку доверять трудно, но ведь это больше не повторялось?

— Нет.

— Значит, он вправе рассчитывать на презумпцию невиновности.

Глаза Вайолет наполнились слезами.

— Господи, как же я надеялась, что ты мне это скажешь! Я постоянно живу с ощущением страха. Я не могу спать, ночи напролет лежу и думаю, кто же Марк на самом деле. То, что мы видим, — это не он. Он прячет такую огромную часть себя, что мне даже представить себе страшно. И это уже давно, Лео, долгие годы. Понимаешь, еще когда он был совсем маленьким…

Голос ее прервался.

— Вайолет, не молчи, скажи мне, скажи!

— Всякий раз, — нерешительно начала она и замялась. — Нет, не всякий раз, иногда, когда я разговариваю с ним, у меня возникает такое чувство, как будто я…

— Как будто ты… — повторил я, кивая. — Ну, скажи, не бойся!

— Как будто я говорю с кем-то другим.

Я прищурился. Вайолет сидела сгорбившись, не поднимая глаз от стола.

— Я уж тут совсем не знала, за что хвататься. А Билл… ну что Билл, ему нужно было как-то выбираться из депрессии. Он же так верит в Марка, по-настоящему верит, и если ничего не получится… я очень боюсь, что он в нем разочаруется.

Из глаз ее хлынули слезы. Я встал, обошел стол кругом и положил ей руку на плечо. Она вздрогнула и вдруг перестала плакать, потом зашептала какие-то слова благодарности и обняла меня. После того как она ушла, я еще несколько часов чувствовал тепло ее прильнувшего тела и мокрого от слез лица, уткнувшегося мне в шею.

В предпоследнее воскресенье мая я отправился в банк несколько раньше обычного. Конец учебного года и весна манили вон из дому. Залитые утренним солнцем улицы были I полупусты, и я чувствовал удивительную легкость, когда шел вверх по Хьюстон-стрит. В отделении "Ситибанка" не было очереди, поэтому я сразу направился к банкомату, чтобы снять деньги на неделю. Я достал из кармана бумажник и открыл его. Карточки в нем не было. В полной растерянности я пытался вспомнить, когда я в последний раз брал ее в руки. Ровно неделю назад. И потом, как всегда, положил ее на место. Я перевел взгляд на табло банкомата с надписью: "Вставьте банковскую карту". Откуда вообще взялся этот императив? Разве автомат имеет право на повелительное наклонение? Он производит операции, информирует о чем-то клиента, но неужели этого достаточно, чтобы приказывать? И тут я понял, что все знаю. Знаю так ясно, словно ответ высветился на табло банкомата. Простая жалящая правда внезапно прожгла меня, прожгла насквозь. Приходя домой, я всегда оставлял бумажник и ключи на телефонном столике в прихожей, чтобы потом, уходя на работу, не искать их по всем карманам. Я вспомнил, как Марк спрашивал день и год моего рождения. 19 февраля 1930-го.

21930, мой персональный код. Он же никогда не поздравлял меня с днем рождения. Сколько раз мы вместе ходили в банк? Много. А что потом? Мы возвращались домой, и он шел либо в уборную, либо в комнату Мэта, а бумажник все это время лежал в свободном доступе. За моей спиной успела образоваться очередь. Какая-то женщина посмотрела на меня с немым вопросом. Действительно, стоит человек перед банкоматом и глаз не сводит с открытого бумажника. Я ринулся мимо нее к выходу. Домой я почти бежал.

Первым делом нужно было проверить состояние счета. Всякий раз, когда банк присылал мне выписку, я, не вникая, совал ее в папку и вспоминал про эти бумажки, только когда приходило время заполнять налоговую декларацию. Разорвав конверт, я вытащил сводную выписку по счетам. Депозитный счет был цел. А на текущем у меня лежало семь тысяч — гонорары за статьи и аванс за книгу о Гойе. Эти деньги исчезли. Я копил их, чтобы поехать в Испанию. Сколько раз я говорил Марку и про поездку, и про счет. Теперь там оставалось шесть долларов и тридцать один цент. Деньги снимали начиная с декабря в разных местах по всему городу. В выписке были указаны какие-то банки, о которых я никогда и не слышал. Время стояло разное, иногда чуть не полночь, но день недели всегда один и тот же — суббота.

Я позвонил Биллу и Вайолет, но услышал лишь голос Билла на автоответчике, который предлагал мне оставить сообщение после длинного гудка. Я попросил его перезвонить мне, как только он вернется. Потом я набрал номер Люсиль. С того авторского вечера мы с ней ни разу не общались. Она сняла трубку, и я тут же выложил ей все. Когда я договорил, она молчала секунд пять, не меньше, потом ровным бесцветным голосом спросила:

— Почему вы думаете, что это Марк?

— А пин-код? — сорвался я на крик. — Он же сам спрашивал меня про день и год рождения. Это очень распространенный пин, многие так делают! И даты. Деньги снимали со счета именно в те дни, когда он приходил ко мне домой. Ваш сын в течение нескольких месяцев грабил меня без зазрения совести. Он совершил преступление, неужели вы не понимаете?! Я могу заявить в полицию!

На другом конце провода было молчание.

— Он украл у меня семь тысяч долларов!

— Возьмите себя в руки, Лео, — твердо сказала Люсиль.

Я ответил, что не могу взять себя в руки и не собираюсь этого делать и что если по какой-то причине Марк вернется домой, не заходя ко мне, она должна немедленно изъять у него карточку.

— А если карточки у него нет? — спросила Люсиль все тем же ровным голосом.

— Вы не хуже моего знаете, что она у него! — взревел я и швырнул трубку на рычаг, но тут же пожалел о содеянном. В конце концов, не она же украла мои деньги. Поверить в то, что сын виноват, Люсиль не могла, ей нужны были доказательства. То, что казалось очевидным мне, ее не убеждало. Но когда в ответ на мою ярость в трубке зазвучал бесстрастный холодный голос, это только подлило масла в огонь. Потрясение, горечь, даже паника — все было бы лучше, тогда я не стал бы орать.

Не прошло и часа, как у меня на пороге появился Марк.

Я открыл ему дверь.

— Здрасьте, дядя Лео! — улыбнулся он, входя в квартиру.

Пауза.

— Что случилось? — спросил Марк, почуяв неладное.

— Где моя карточка?

Марк вытаращил на меня глаза:

— Какая карточка?

— Банковская. Она у тебя. Лучше отдай сам, или я за себя не ручаюсь.

Я сжал кулак и замахнулся. Марк инстинктивно отступил на два шага.

— Вы что, дядя Лео, совсем, да? Откуда у меня ваша карточка? Что мне с ней делать-то?

Все в нем: и пригожее лицо, и переполошенные глаза, и кудряшки, и свитер с серебристым люрексом, и вялое расслабленное тело почему-то провоцировало агрессию, его хотелось ударить. Я припер его к стене. Марк был сантиметров на десять выше ростом, на сорок лет моложе и куда сильнее, чем я, но он безропотно, без единого звука позволил мне прижать себя к стене. Он почти повис на ней, обмякший, как тряпичная кукла.