Острова утопии. Педагогическое и социальное проектирование послевоенной школы (1940—1980-е) - Коллектив авторов

В 1950 – 1960-е годы педагогический потенциал украинской культуры и местной традиции рассматривался уже совершенно иначе. Впрочем, в своих статьях Сухомлинский не нарушал официальных установок на «дружбу народов» и всегда подчеркивал интернационалистский характер своего учения. Уже тогда на Украине обретала все более влиятельных сторонников концепция русско-украинского двуязычия в виде «двух родных языков». Ее проповедником и проводником был главный официальный лингвист, директор Института украинского языка Иван Белодед – министр просвещения УССР в 1957 – 1962 годах682 и многолетний вице-президент Украинской академии наук (звездный час ее настанет уже в 1970-е, в эпоху русификации и преследования местного национального движения и «неформатной» украинской культуры при В. Щербицком).

Сухомлинский был противником концепции двуязычия. Но прямо написать об этом он мог лишь на страницах своей записной книжки, и его приводимые ниже слова, нередко цитируемые в политико-лингвистических дебатах уже в независимой Украине, были опубликованы лишь в первой половине 1990-х годов: «Два родных языка – это так же нелепо, как если бы мы пытались представить, что одного ребенка родили две матери. У ребенка мать одна. Родная. До смерти. До последнего вздоха»683.

Национальная – точнее, локально-органическая – «составляющая» позиции Сухомлинского в споре с Макаренко была очевидна и современникам; прямо писать об этом стали во времена новой переоценки ценностей советской педагогики – в эпоху перестройки. Владимир Малинин, многолетний сотрудник журнала «Советская педагогика»684 и корреспондент Сухомлинского, в опубликованной в 1990 году на страницах этого периодического органа довольно взвешенной по тону статье о двух «столпах» прежнего пантеона отмечал:

Макаренко – это педагогическая поэтика переделки людей, по образу и подобию пролетариата, которому нечего терять, кроме своих цепей, а завоюет он весь мир. Макаренко увлекли ее героический пафос, жажда борьбы, страсть к победе, богоборческие мотивы… Да, искупительная жертва, судьба «винтика» здесь исторически неизбежна. <…> А Сухомлинский – это изначально поэтика национальной, народной идеи и стихии, мощными корнями вросшая в жизнь, в почву. Есть соблазн считать его третьим нашим «деревенщиком», если второй – Шацкий, а первый – «педагог-новатор» из Ясной Поляны685.

Не стоит забывать, что в советские годы публике представал уже отредактированный Сухомлинский. Публикация дочерью педагога рукописи итоговой книги «Сердце отдаю детям» в 2012 году явно демонстрирует следы активного редакторского вмешательства и авторской самоцензуры: если на стадии подготовки активно добавлялись упоминания Ленина, Крупской и советского опыта, то наибольшему сокращению подверглись как раз ссылки на Толстого и украинскую народную педагогику686. Сам Сухомлинский, как и Толстой, писал сказки, рассказы и притчи для детей – но на украинском языке. Большинство из них было опубликовано уже посмертно687.

При жизни Сухомлинского обвиняли не в национализме, но в другом, весьма предосудительном для работника «идеологического фронта» грехе. С весны 1967 года на страницах «Учительской газеты» возникла острая дискуссия вокруг «абстрактного гуманизма» Сухомлинского (статьи Бориса Лихачёва, Валентина Кумарина и других)688. Не случайно в узком кругу единомышленников Борис Лихачёв прямо именовал Сухомлинского «попом» и негодовал по поводу его христианско-моралистической риторики689. Лихачёв, как инициатор дискуссии, не просто отсылал к авторитету Макаренко, ценностям коллектива и классовому подходу, но явно инквизиторствовал в духе 1930 – 1940-х годов:

Человечность – часть социалистического гуманизма, который предполагает классовый подход к делу и проявление в определенных условиях суровости и непримиримости. Да, да! Обстоятельства пока еще таковы, что мы вынуждены применять суровость к врагам общества, врагам мира и коммунизма. Человечности, о которой говорит В.А. Сухомлинский и к которой он хочет всех привязать, просто не существует. Попытка навязать «подлинным мастерам педагогического процесса» стремление осуществлять воспитание на основе мифической бесклассовой человечности вредна и в современных условиях обречена на провал. <…> Создается впечатление, что В.А. Сухомлинский подготавливает почву к снятию проблемы коллектива вообще, оставляя место лишь проблеме личности690.

В ответ Сухомлинский, воспринявший эти атаки крайне болезненно – он не раз называл в разговорах с коллегами и единомышленниками Лихачёва «провокатором», – по сути, перешел в контрнаступление. Он не только не замолчал и не покаялся, но явно вышел в своих поздних сочинениях (посвященных именно коммунистическому воспитанию!) даже за пределы прежних представлений. Он решился критиковать «неприкосновенного» и непогрешимого Макаренко и его основные постулаты не в частностях, но сосредоточился на главном – идее доминирования коллективного начала в новом, советском воспитании, противостоявшей прежней, якобы чересчур индивидуалистской педагогической традиции.

В середине 1960-х годов Сухомлинский был не одинок в критическом отношении к шаблонам макаренковедения; в частности, он прямо ссылался на слова известного историка педагогики и одного из руководителей АПН Федора Королева (1898 – 1971), высказанные при обсуждении темы «Коллектив и личность» на заседании отделения теории и истории педагогики Академии: «Последние 20 лет не продвинули вперед теорию воспитания в коллективе. Все эти годы мы в основном занимались комментированием, пропагандой идей и опыта А.С. Макаренко, рассуждениями по их поводу, игнорируя тот факт, что жизнь идет вперед и что одними цитатами из Макаренко, как бы они ни были хороши, нельзя обосновать наши предложения и рекомендации школе»691.

Королев, по словам сведущего и вдумчивого современника, «посмертное возвышение Макаренко считал неоправданным, насильственное, вопреки явному противодействию многих педагогов, насаждение его “системы” – ошибкой»692. Однако Сухомлинский попытался критически отрефлексировать не только работы неудачливых эпигонов Макаренко, но и его собственные педагогические принципы.

Стоит иметь в виду, что идейная конъюнктура после смещения Хрущева и тихого наступления сталинистов и поборников «классовых ценностей» была в стране весьма неясна. В статье, отосланной в журнал «Советская педагогика», но только посмертно напечатанной в отредактированном виде в «Литературной газете», Сухомлинский писал:

Догматическое перенесение философских понятий о производительных силах в сферу школьного воспитания привело к тому, что «только в коллективе» стало каким-то заклинанием, коллектив стал представляться педагогам как цель, а любое утверждение, идущее вразрез с этой мыслью, считалось ересью. В статье «Цель воспитания» А.С. Макаренко совершенно определенно указывает, что коллектив должен быть первой целью нашего воспитания. Это утверждение прекрасно согласовывалось с положением о том, что человек – это винтик693.

Отсылкой к известному сталинскому тосту о людях-винтиках Сухомлинский вполне прозрачно намекнул, что Макаренко с его коллективизмом – часть сталинской системы, а те, кто некритически следует Макаренко, по сути, исповедуют сталинистские взгляды. Украинский педагог сознательно пытается апеллировать к опыту авторитетных советских теоретиков и практиков – старших современников Макаренко – и представляет их как сторонников более гармоничной трактовки роли личности. Именно эти педологические установки 1920-х автор «Педагогической поэмы» ниспровергал во имя коллективистского подхода:

Н.К. Крупская, А.В. Луначарский, П.П. Блонский, П.Н. Лепешинский, С.Т. Шацкий, А.П. Пинкевич, М.М. Пистрак – каждое из этих имен напоминает нам блестящие страницы педагогической мудрости, созревшей на основе богатого опыта… Выдающиеся педагоги, имена которых я назвал, рассматривали воспитание в коллективе как гармонию интересов общества и личности, подчеркивали исключительную важность коллектива как средства всестороннего развития личности, предостерегали от опасности стадного воспитания, неизбежно порождающего эгоизм вершителя судеб коллектива – вождизм, бонапартизм, упоение властью над людьми… Теоретическая педагогика этого времени всячески подчеркивала, что высшей целью воспитания является человек694.

Сухомлинский выступает, прямо опровергая Макаренко, именно за «парную педагогику», в центре которой находятся отношения ученика и учителя, а не за «параллельное воздействие» (через коллектив). При этом он утверждает, что практика Макаренко, отраженная на страницах «Педагогической поэмы», противоречила его же теоретическим положениям. Такая «коллективоцентричная» педагогика «в самой сущности своей ошибочна», ибо может в конце концов «сломать волю растущего человека».