Иначе жить не стоит. Часть третья - Вера Кетлинская

Алымов взялся за ручку дверцы.

— Очень хорошо, что я вас встретил, — повторил он. — Зайдите сейчас же к Колокольникову, мы вам даем очень срочное, очень ответственное поручение.

Это был приказ начальника, на него полагалось ответить: слушаюсь. Катенин промолчал, мучительно собирая силы для того, чтобы как-то достойно прервать унизительную для него сцену.

— Я на вас рассчитываю, не теряйте время, — сказал Алымов и пригнулся, влезая в машину.

Машина плавно взяла с места и умчалась.

— Как спалось, Всеволод Сергеевич? — приветствовал его Колокольников. — Голова не болит после вчерашнего?

— Алымов сказал мне…

— Ах, вы уже видели его?! — Он невольно покосился на окно, окно выходило в переулок, туда, где только что стояла длинная машина. Можно было поручиться, что Колокольников с удовольствием наблюдал всю сцену. — Так вот, дорогой Всеволод Сергеевич, вам придется сегодня же выехать в Сибирь. В связи с намечаемой промышленной станцией надо квалифицированным оком осмотреть место и договориться с угольщиками. Билет вам уже заказан, в бухгалтерии подготовлены деньги. Самое главное, на что вам следует обратить внимание…

Колокольников говорил безостановочно, давая Катенину справиться с собой. Похоже, он был преисполнен сочувствия…

Одна фраза вертелась в мозгу Катенина: «Никуда не поеду, прежде чем не выясню!..» Он так и не произнес ее. Чувствуя себя глубоко несчастным, записал главные пункты поручения и выслушал напутственные пожелания Колокольникова…

Затем он получил у Лидии Осиповны командировочные документы, а в бухгалтерии — деньги и билет в мягкий вагон. Даже отметил не без удовольствия — мягкий. При Олесове ему оплачивали только жесткий.

Все были предупредительны, как никогда. Уже знают? И жалеют? А кое-кто, быть может, и завидует?..

— Счастливого пути, Всеволод Сергеевич!

— Удачной поездки, Всеволод Сергеевич!

Презирая себя, он пожимал чьи-то руки, кого-то благодарил, кому-то улыбался — и торопился уйти, чтобы никого не видеть и чтобы его никто не видел.

Катерина стеклила окна — высоченные и широченные, прямо-таки необъятные окна будущей компрессорной. Ей нравилось тонкое позванивание стекол, вязкая податливость замазки, и сама себе она нравилась, когда стояла на стремянке, ловкая и умелая, в комбинезоне, облегавшем ее похудевшую, снова будто девичью фигуру.

Ей нравился ее будущий цех — весь сквозной, пронизанный светом, ее веселили ящики с оборудованием — они ежедневно прибывают и ждут своего часа под брезентом. Скоро начнется монтаж, и Катерина перейдет в бригаду монтажников, и сама будет участвовать в установке и наладке своего нового, гораздо более совершенного компрессора, и будет учиться вечерами на курсах: ведь на этих машинах много новой автоматики…

Ночью ныли плечи и руки, потому что весь день приходилось работать вытянутыми или поднятыми руками, но спалось крепко. Оттого ли, что уже пахло весной, или оттого, что время брало свое и появилась в жизни перспектива, — горькие мысли приходили реже и не удерживались, а за работой, на стремянке, хотелось петь. Когда она пела, все, кто был поблизости, слушали и смотрели на нее — и это веселило.

Однажды целое утро не работали: не было стекла. Когда грузовик наконец прибыл, вся бригада побежала выгружать.

Осторожно принимая тяжелый ящик со стеклом, Катерина увидела — к управлению подкатила знакомая «эмка», которой когда-то пользовался Алымов, бывая в Донецке. Из машины вылез начальник шахты, а за ним… — Катерина чуть не выронила ящик, — Алымов!..

Удержав ящик, Катерина стояла и смотрела на Алымова. Он стал неуловимо другим. Спокойней? Удовлетворенней? Что-то солидное появилось в его движениях, в том, как он выпрямился и переложил из одной руки в другую портфель, как скользнул взглядом по рабочим, выгружающим ящики, и, не заметив Катерину, зашагал впереди начальника шахты в управление.

— Чего стоишь? Пошли!

Осторожно ступая, Катерина отнесла ящик в цех и вернулась за следующим. «Эмка» все еще стояла, а возле «эмки» прогуливалась женщина в пушистой шубке и такой же пушистой шапочке. Она с любопытством поглядывала кругом и, пригибаясь к окну, о чем-то спрашивала шофера.

И вдруг Катерина узнала ее.

Уронив руки и забывая принять очередной ящик, она стояла и смотрела на Люду Катенину… Может ли это быть?.. Обозналась я?.. Или — та самая?..

— Замечталась, Катерина? Давай бери!

Ящик за ящиком.

Ящик за ящиком.

«Эмка» все еще стояла. И женщина в шубке прогуливалась взад-вперед, бережно ступая по глинистой земле своими блестящими ботами.

— Все! Перекур!

Катерина не села отдыхать, она взобралась на стремянку, будто подготавливая рабочее место.

Она видела, как вышел Алымов — начальник шахты провожал московского гостя до машины.

Алымов подсадил женщину в шубке под локоть и сам, согнувшись пополам, влез за нею в машину.

В ту самую машину, где он бормотал когда-то: судьба, рок, вы должны быть со мной ныне, присно и во веки веков… Вы меня потрясли, Катерина, я буду таким, каким вы хотите, чтобы я был…

А потом: хватит воспитывать, надоело.

А потом — скользнул взглядом и не узнал.

Что он нашептывал вот этой, в шубке?

Она кое-как доработала до конца смены. Ругала себя, а слезы душили. Шла домой поселковыми улочками и в каждом встречном взгляде читала: а твой-то долговязый приехал с новой зазнобой, о тебе и думать забыл!

У калитки ее дома стояла та самая «эмка».

Он?!

За соседними заборами и калитками торчали любопытные.

Вскинув голову, Катерина медленно подошла к «эмке» и поздоровалась с шофером — тем же самым…

— За сапогами прислали, — сказал шофер, с любопытством глядя на Катерину. — К вашей мамаше.

Невероятных усилий стоило Катерине ответить:

— Давно пора, сейчас найду их, там и другие вещи остались.

Пожалел сапоги и пригнал за ними шофера… Как просто!

Мать трясущимися руками собирала алымовские вещи.

Светланка была тут же, хватала то мыльницу, то бритву.

— Оставь, Светочка, порежешься, — сказала Катерина и толково, одну к одной, сложила и упаковала вещи Алымова. Подумала — и всунула в пакет брошку, подаренную им в Москве.

Отстранив мать, сама вышла за калитку:

— Вот, передайте Константину Павловичу.

Шоферу, видимо, до смерти хотелось что-нибудь разузнать.

— Чего ж сами не повидаетесь?

— А зачем? — улыбнулась Катерина. — Мы теперь комнату не сдаем, самим тесно. Да и Константину Павловичу в гостинице удобней.

Она пошла к дому, спиной чувствуя любопытные взгляды и не позволяя себе ни заторопиться, ни опустить голову.

В начале весны приехал Степа Сверчков.

Жалость прямо-таки пронзила Пальку, когда он увидел, как Степа шагает по двору, для верности опираясь на палку, когда он увидел лицо Степы — в тонких рубцах и розовых пятнах от ожогов. Он уже знал, что у Степы осталось десять процентов зрения, что есть надежда на улучшение, хотя возможны и осложнения. Он со страхом взглянул в эти глаза, но они были совсем прежние, веселые и добрые Степины глаза, которые слегка посуровели и насторожились при виде Павла Светова, — но тут болезнь была ни при чем.

Клаша появилась на станции в конце рабочего дня. Палька не вышел к ней, он смотрел из окна, как они шагают под ручку и как Степа, дурачась от избытка хорошего настроения, крутит и подкидывает свою суковатую палку.

Павел позвонил в Москву, дал наконец согласие перейти главным инженером на Подмосковную станцию и рекомендовал на свое место Сверчкова.

На следующий день он начал сдавать дела, вернее — знакомить Степу с новшествами, появившимися в его отсутствие, и с результатами опытов. Во время этой совместной работы чувство жалости проходило — Степа был дотошно внимателен и рвался к работе с жадностью человека, много месяцев томившегося по больницам.

— Я бы там пропал с тоски, если бы не море, — сказал Степа. — Знаешь, Павел, когда в душе какая-либо муть, нужно море. Возле него все в ясность приходит…

Я еще не мог смотреть, только слушал, слушал… Море — великий философ! — дурашливо закончил он и вернулся к делам.

Клаша приезжала почти ежедневно.

Она вела себя по-дружески просто и ласково, казалось — всей душой обращена к Степе, ни на кого другого и не смотрит, на Пальку — меньше чем на кого бы то ни было: здравствуй-прощай — и все. А Степа был с нею раздражителен, порою даже резок. Пальку передергивало, когда он слышал, как Степа грубит Клаше. Почему она позволяет?.. Если бы ей захотелось порвать с ним — он дает ей десятки поводов. Значит, не хочет?..

Сверчковы затеяли ремонт в своем домике, заново оклеили лучшую комнату и купили в городском универмаге платяной шкаф с зеркальной дверцей. Когда шкаф проплыл в кузове грузовика по улицам поселка, изо всех окон, ото всех калиток смотрели вслед.