Никто не заплачет - Полина Дашкова

Подобные ситуации возникали постоянно. Однажды вечером Володя увидел, как Сквозняк идет через пустой двор. Но он опять был не один. Рядом шел приятный, интеллигентный мужчина с бородкой. Он вовсе не заслуживал смерти. Убивать его только потому, что рядом идет Сквозняк, жестоко и несправедливо…

Володя все больше склонялся к мысли, что нет иного выхода, кроме как поговорить с Верой, предостеречь ее. Она, конечно, не поверит сразу, но он постарается убедить. Оттого, что эта чужая женщина напоминала ему фотографии его молодой бабушки, Володе она уже казалась не совсем чужой. Он понимал, что рискует, но признался себе: если с Верой, или с ее мамой, или с девочкой Соней что-то случится, то он, Володя, будет чувствовать себя виноватым. Кроме него, никто не знает, никто не подозревает о страшной опасности, которая угрожает сразу трем ни в чем не повинным людям…

– Это безобразие кончится когда-нибудь или нет? Совесть есть у вас?

Надежда Павловна стояла на пороге кухни в ночной рубашке и грозно смотрела на Веру с Соней.

– Второй час ночи, а ребенок не спит! Быстро в постель! Обе! Сию же минуту!

– Мамуль, мы сейчас ляжем, не волнуйся, – мягко сказала Вера.

Только тут Надежда Павловна заметила, что дочь курит, стоя у открытого окна.

– Ну мне что, выпороть тебя, что ли? Или коленками на горох поставить? Я тебя как врач предупреждаю, это плохо кончится. У ребенка был сегодня такой стресс, посмотри, она прозрачная совсем, одни глаза остались. А с собой ты что творишь? Я тебя как врач предупреждаю, Вера.

Если мама предупреждала как врач, значит, действительно сердилась всерьез. Но Вера и Соня не договорили. А разговор был очень важный.

– Надежда Павловна, мы правда сейчас ляжем, – Соня даже слезла с кухонного диванчика, – вот, я уже иду чистить зубы. Честное слово.

– Да, мамуль. Я не буду больше курить. Мы сейчас ляжем. Ты иди спать.

– Если через пять минут вы не будете в постели, я вас… Я не знаю, что с вами сделаю! – Надежда Павловна еще раз грозно взглянула на обеих и ушла к себе.

Она привыкла рано ложиться и рано вставать. Она очень сердилась на дочь, но в начале второго ночи у нее не было сил на серьезные воспитательные меры.

– Я думаю, ты должна встретиться с бывшим хозяином фирмы, – горячо зашептала Соня, покосилась на дверь и вновь взобралась с ногами на кухонный диван.

– А если он бандит? – грустно усмехнулась Вера.

– Ну мы же с тобой решили: история про обманутую и проданную в рабство сестру – наглое, пошлое вранье. Даже я знаю, что в проститутки идут по собственному желанию, еще конкурс проходят. И все это сказки – про бедных несчастных девочек, которых хитростью заманивают в проститутки, а потом они прямо погибают от горя и непосильного рабского труда. Это пахнет сериалами, ты сама только что сказала. Ах, ах! Я умираю, я невинна! Меня погубили злодеи! Милый братик, спаси меня! – Соня всплеснула руками и закатила глаза.

Получилось так выразительно, что Вера засмеялась.

– Ты зря смеешься, – нахмурилась Соня, – он бандит, этот твой Федор. Он блатной, понимаешь? Я их за версту чую. Ты просто раньше с ними не сталкивалась, а я каждый день наблюдаю.

– Сонечка, в жизни все значительно сложней. Представь себе молоденькую девушку, почти ребенка, которая запуталась, соблазнилась быстрым заработком и красивой заграничной жизнью. Даже если это был ее сознательный выбор, все равно родному брату не хочется так думать. Его можно понять. Он ищет виноватых, оправдывая сестру. И в общем, люди, которые занимаются таким вот грязным бизнесом, действительно виноваты…

– Грязным бизнесом занимаются многие. Но голову на плечах надо иметь. Нормальная девушка не купится на такое объявление: работа за границей. Это ведь шито белыми нитками. Даже я знаю, – хмуро, совсем по-взрослому сказала Соня.

– Ну хорошо, – вздохнула Вера, – давай мы оставим сестру в покое. А если этот мальчик, Вадик, ошибся? Перепутал? В нашем дворе, в соседних домах, есть еще два ирландских сеттера. Кто-то из них мог подобрать гадость на помойке. Ты ведь знаешь, у Моти тоже бывает. В нем просыпается охотник, он ни за что не хочет отдавать добычу, и домой его не затащишь. Твой Вадик наблюдал с дерева, как хозяин пытался увести заупрямившегося пса домой. Пес был Мотиной породы, а хозяин издали напоминал Федора.

– А почему тогда Мотя так его боится? Хвост поджимает, дрожит. Очень много всего совпадает, – покачала головой Соня, – слишком много. И ты изо всех сил пытаешься своего драгоценного Федора оправдать. Ты зря это делаешь. Он блатной, точно тебе говорю, блатной.

– Однако ничего конкретного, кроме Мотиного поджатого хвоста, пока нет, улыбнулась Вера. – Ведь ты не уверена, что на той фотографии в милиции был именно Федор? Ты не можешь точно сказать: да, это он.

– Нет, – Соня даже кулачком по коленке стукнула от досады, – в том-то и дело, что нет. Очень похож. Понимаешь, если бы до этого я не узнала, что он увел Мотю насильно, я, наверное, вообще на фотографию никакого внимания не обратила.

– Вот видишь, мы с тобой наговариваем на человека без всяких доказательств. Кроме поджатого собачьего хвоста и блатных замашек, нет ничего. Собачьи сложные эмоции вообще не стоит обсуждать, мы с тобой в этом ничего не понимаем. А приблатненность бывает и в людях, вовсе не связанных с уголовным миром. Это в воздухе сейчас витает, это модно, поневоле человек перенимает. Тем более если он побывал в Чечне…

– Нет, – покачала головой Соня, – он не играет в блатного. Наоборот, старается это скрыть. Он играет в нормального. Но глаза… Я не знаю, как объяснить. Вот, помнишь, мы были в зоопарке? Мы обе тогда заметили, какие страшные, пустые глаза у медведя, особенно если он прямо на тебя смотрит. Ты мне еще рассказала тогда, что медведь – самый коварный и жестокий зверь, хотя в сказках он всегда простоватый и добрый. Ты говорила, медведь может задрать даже того, кто кормил его с раннего детства. Он притворяется покорным, дрессированным, человек не ждет от него беды, и вдруг он нападает неожиданно и задирает насмерть, ни с того ни с сего. Потом мне еще папа рассказывал, как медвежонка вырастили на буровой, в тайге. Он был ласковый, смешной, его все любили. А он вырос и задрал до смерти двоих геологов, именно тех, которые его молоком из соски откармливали.

– Ты хочешь сказать, у Федора такой же страшный взгляд, как у медведя в зоопарке? – улыбнулась Вера.

– Иногда бывает.

– Ладно, пора спать, – вздохнула Вера, – я постараюсь завтра найти тот злосчастный факс, если, конечно, не выкинула. В любом случае, когда перезвонит Курбатов, я договорюсь о встрече. Может, это внесет хоть какую-то ясность? Хотя, конечно, лучше было бы вообще не влезать… Но знаешь, пока нет серьезных оснований думать о человеке плохо. Давай мы с тобой оставим все наши детективные игры за скобками, будем жить, как жили, и Федор ни в коем случае не должен почувствовать, что мы в чем-то его подозреваем. Если он злодей и бандит, это может насторожить его. А если нормальный человек, то ему будет очень обидно. Ты согласна?

– Да, это логично, – кивнула Соня, – тем более другого выхода у нас нет. Он ведь просто так не исчезнет…

Вера долго не могла уснуть. Давно рассвело, а она все лежала с открытыми глазами, смотрела в потолок и думала.

До сегодняшней ночи она не испытывала к Федору ничего, кроме глубокой благодарности. А теперь прибавилась еще, и жалость.

У человека было жуткое детство, он рос в грязи и ненависти, он прошел армию, служил в какой-то кошмарной части с дедовщиной и садистами-старшинами. У Веры волосы дыбом вставали, когда он рассказывал про армию. А потом Чечня, тоже грязь и ненависть. Об этом он даже рассказывать не хотел…

Все в его душе переломано, и напыщенность, опереточный надрыв вполне понятны. Ему хочется красивых чувств, высокой любви.

Конечно, история с сестрой звучит не правдоподобно, но если Федор и лжет, то прежде всего самому себе. Кому не больно признавать, что родная, любимая младшая сестра стала проституткой? Он потому и молчал о ней раньше.

А в Соне сработал детский жестокий максимализм. В этом она так похожа на свою маму… Чужой, другой, значит, способен на все. Верить нельзя. Десятилетнему ребенку сложно понять, что за приблатненностью стоит беззащитность, какая-то душевная неуклюжесть. Человек, выросший в грязи, всю жизнь будет бояться грязи и предательств. Он не виноват, что у него было такое детство, он не умеет формулировать свои чувства, однако это не значит, что он ничего не чувствует. Взгляд как у медведя в зоопарке… О Господи, он ведь человек, а не медведь. Он так пропитался грубостью и жестокостью, что даже добродушный пес от него шарахается, а десятилетний ребенок подозревает Бог знает в чем.

Он не врет, просто фантазирует, сдабривает грубую жизненную прозу красивыми и возвышенными страстями. Ему хочется, чтобы все выглядело ярко, как в кино. Уж злодеи, так непременно кровавые и беспощадные.