Семирамида. Золотая чаша - Михаил Ишков

Голос жены – попробуй ударь! – привел его в чувство.

Он умерил пыл.

Шаммурамат с горечью укорила его.

— Тебя избаловали наложницы! Ты решил, что, получив высокий пост, стал умнее?! За весь день ты не нашел минуты, чтобы поиграть с детьми. Этому тебя также научил побратим? Нашел дружка! Надо додуматься назвать «братом» царя царей, да еще в присутствии простых воинов, не говоря уже о командирах! Нину, не ослеп ли ты? Тебе даже в голову не приходит, что если дело и дальше пойдет подобным образом, Салманасар отвернется от тебя? Ты понимаешь, чем грозит нам опала? Своеволие – это хуже, чем преступление. Это роковая ошибка.

Нинурта пожал плечами.

— Мало ли какое словечко вырвется невзначай. Мы совершили великий поход, нам распахнули ворота города Иудеи и Финикии, мы взяли столько добычи, что не хватило повозок доставить ее в Ашшур. Что касается ведьмы, кто может лишить меня права на отмщенье? Я надеялся, ты проявишь благоразумие. Кровь за кровь.

— Что ты понимаешь под благоразумием? Нарушение приказа великого царя?

— Не было никакого приказа.

— Вот копия охранной таблички, выданной сестре. Вот ссылка на повеление царя.

Нинурта, глянув на подпись, презрительно изрек.

— Это ноготь Шурдана! Кто такой Шурдан?!

— Вот ты как заговорил?! – возмутилась Шами. – Наследник престола вам уже не указ. Ты запел с чужого голоса, и этот голос подзуживает тебя поиграть с судьбой. Ты знаешь, чем кончаются подобные игры? Я никак не ожидала от тебя подобного легкомыслия. Ладно, развлекайся с пленницами, но тебе этого оказалось мало. Ты решил, махнув рукой на предостережения своего иштару, сунуть голову в петлю и посмотреть, что из этого получится. При этом твердишь о благоразумии?!

Шаммурамат прошлась по комнате.

— Вознесшись до самых высоких степеней, ты вообразил, что теперь тебе море по колено? Как бы не так! Я ждала тебя, надеялась – может, он что‑то недоглядел, где‑то напутал, а ты отвергаешь очевидное, отмахиваешься от измены и при этом требуешь любви и покорности, не замечая, что над твоей головой уже взгромоздили топор и враги только ждут, чтобы ты удобнее подставил шею.

Нинурта молча уселся на кровать, начал стаскивать сапоги.

В этот момент матерый белый кот запрыгнул на постель. Нинурта в крайнем озлоблении запустил в него сапогом.

Кот заорал и бросился наутек. Шами проследила за ним взглядом, усмехнулась.

— Ты зря поймал меня, когда я бросилась со скалы. Лучше бы я разбилась, сломала ногу. Лучше бы ребро выступило у меня из спины. Пусть я досталась какому‑нибудь кочевнику. Это лучше, чем жить в ожидании беды. Это и есть твоя награды за то, что я помогла тебе избежать скрытой угрозы?

— Все вокруг твердят о какой‑то скрытой угрозе! – Нинурта ударил кулаком по колену. – Нет никакой угрозы!.. Всякие обвинения с нас сняты. Боги на нашей стороне.

— Ты настолько прост, милый?

Нинурта не ответил

— Ты успокоился, милый?

Нинурта кивнул.

— Ты больше не будешь шуметь, швырять сапоги в священного кота, презирать Ишпакая? Никто более его не сделал для дома Иблу. Его устами говорит твой дядя.

Нинурта опустил голову.

Жена указала на дверь.

— Иди в спальню, отдохни. Я лягу здесь.

— Ты наказываешь меня самым страшным наказанием

— Для меня это тоже наказание.

— Тогда иди ко мне. Даю слово, никогда не трону кота, даже если он устроится на моей бороде. С Ишпакаем буду любезен, вавилонскому проходимцу пошлю мешок золота. У меня теперь столько золота, что ни взвесить, ни сосчитать. Завтра обсудим все дотошно и обстоятельно.

Шаммурамат улыбнулась и направилась в спальню.

* * *

Еще до восхода солнца Нинурту подняли с постели. Доложили, что примчался гонец из Калаха. Он вручил раб–мунгу приказ спешно прибыть в столицу.

Нину спросонья не нашел ничего лучше, чем спросить.

— Зачем?

— О том мне неизвестно, – отрапортовал едва державшийся на ногах гонец.

В разговор вмешалась вышедшая в прихожую Шаммурамат. Несмотря на раннее утро и переполох, вызванный появлением царского вестника, она была прибрана, на голову наброшена шаль.

— Великий царь что‑нибудь передал на словах? – поинтересовалась она.

— Нет, госпожа.

— Хорошо, ступай, – распорядился Нину, – тебя накормят.

Когда гонец вышел, крайне встревоженная женщина спросила.

— Когда тебе надо быть в Калахе?

— Завтра к полудню.

— Тогда поспеши. У нас много дел.

— Каких? – удивился Нину.

Шами нахмурилась.

— Вчерашних. Ты что, еще не пришел в себя?

На этот раз у Нину уже не осталось времени чваниться победами на западе. Вместе с самыми доверенными воинами был выработан план перехвата гонца, спешившего в столицу из Вавилона.

— Ты уверена, что в этом наше спасение? – спросил Нину.

— Эта наша соломинка. Другой нет. Захвати письмо Сарсехима, в котором он сообщает о высказываниях назначенного Салманасаром посланника в Вавилоне. Постарайся потянуть время. Следи за Шамши, чтобы он не ляпнул чего‑нибудь лишнего.

— Это трудно, – признался Нину.

Присутствовавший при разговоре Буря–Партатуи рассмеялся.

— Придержи язык! – пригрозил ему Нину.

На прощание Шами попросила мужа сразу извещать ее обо всем, что происходит в столице. Прежде всего, о здоровье Салманасара.

* * *

В Калах Нинурта прибыл после полудня. Его провели в приемный покой, поместили в дальнем, предназначенном для простолюдинов углу, приставили слугу и предупредили – жди. Он вспомнил слова Шами о скрытой угрозе, и сердце дрогнуло.

До самой темноты, скоро заглянувшей в громадный зал через широкий проем в плоской крыше, к царю шли и шли посетители. По залу сновали придворные евнухи, спальники, дворцовые рабы. Никто не обращал внимания на прежде важного начальника конницы. Даже знакомые писцы обходили его стороной, только Азия отважился кивнуть издали. Когда рабы запалили факелы, в приемной появился Шурдан. Вокруг царевича сразу образовалась толпа желающих услужить, однако тот, глядя поверх голов, прошел в спальню отца.

К полуночи народ начал рассеиваться. К начальнику конницы мелкими шажками приблизился евнух и объявил, что сегодня его не примут. Благородного Нинурту проводят в отведенные ему покои.

Покоями оказалась каморка, в которой едва хватило места для лежанки и стула. В дальней от входа стене узкое оконце или, точнее, бойница, прорезанная в толще стены.

Вид, открывшийся из бойницы, окончательно добил царского гостя. Посреди двора рядком были выставлены колья, на которых красовались останки воинов, уличенных в посягательстве на царскую добычу. Трудно было поверить, что во всем громадном дворце не нашлось другого помещения, в котором храбрый начальник конницы чувствовал бы себя более уютно.

До утра он не сомкнул глаз, прикидывал, в чем виноват, как оправдаться? Неясность обвинения терзала жестче всего. Если речь идет о попытке расправиться с ведьмой, он и теперь не чувствовал за собой вины. По крайней мере, право кровной мести отменено не было, а раз так, он вправе поступать со своим врагом так, как того требовал обычай. Удивляло другое, за те месяцы, которые царь царей провел в окрестностях Дамаска, его нрав заметно изменился. Правитель стал задумчив, непонятен, много времени, чего раньше никогда с ним не случалось, проводил в обществе умников, забавно рассказывающих об устройстве мира, о темных и светлых его сторонах.

К царю Нинурту повели ранним утром, даже не накормили, как бы намекая, что в отношении опального вояки лишние траты ни к чему.

Весь недолгий путь Нину корил себя.. Как же он просмотрел беду? Зачем положился на Шамши–Адада, бездумно взорлившего после получения высокого поста? Сладкой истомой отозвались в памяти ласки Шаммурамат. Что ж, чему быть, того не миновать.

В спальне, уже прибранной и проветренной, Салманасар, свеженький, с улыбчивым морщинистым личиком что‑то выпытывал у Шамши–Адада.

Новоявленный туртан угрюмо оправдывался. Вид у него был не то, чтобы мрачный – Шамши никогда не отличался веселым нравом, но какой‑то унылый. Или заезженный. Бледное, как смерть лицо, обрамленное чрезвычайно густой, под самые глазницы, бородой, очень походило на маску.

Нину встал рядом с побратимом, плечом к плечу.

Салманасар упер кулаки в бок, окинул Нинурту суровым взглядом, однако обратился как и прежде – по–родственному.

— Нину, разве дядя не завещал тебе с особым почтением относиться к царскому слову? Разве он хотя бы раз дал повод усомниться в том, что повеление господина – есть высший закон. Его следует исполнять точно и беспрекословно.

Нинурта благоразумно встал на колени.

— Скажи, грозный царь, чем я вызвал твой гнев? В чем причина немилости?