Дневник из преисподней - Ирина Гордеева

так, словно чувствовал эту боль когда-то. И я с трудом удержалась от желания высказать вслух мысли, волновавшие меня уже очень давно. Я никогда не верила и не верю в героев, выдерживающих пытки во имя идеи. Там, где есть боль, нет героев, ибо единственным желанием остается желание прекращения боли, ее окончания любой ценой, даже ценой чьей-то жизни. Всё остальное теряет свой смысл, слишком мы зависимы от собственного тела и его нервных окончаний. Возможно, страдание и раскрывает сущность человека, но физическая боль скорее убивает все человеческое внутри и способна заставить предать любого. И не просто предать, а желать, чтобы твою боль почувствовали другие и другие страдали за тебя.

Даже простая зубная боль, особенно в ситуации, когда врач далеко, изматывает душу и тело. Кто испытал подобную боль, положа руку на сердце, пусть спросит себя: «Неужели я думал о чем-то ещё, кроме одного — пусть она прекратится!». Ни о чем другом разум просто не способен думать, если тело в объятиях физической боли. Если же боль невыносима и запредельна, разум отказывает, и отказывают все чувства любви, привязанности и преданности.

Единственное, что остается — это попытка остаться человеком в своих собственных глазах, сохранить хоть что-то человеческое, хотя бы частицу своей души, и умереть самим собой, а не зверем с инстинктами, обостренными болью до самой крайности, даже если в теле остается лишь пустота — выжженная пустыня, ничего не чувствующая, ничего не осознающая беспредельная пустота. Физическая боль способна на многое, но она не раскрывает сущности человека, хотя я согласилась с тем, что душевная боль способна на это. Но не она одна.

Тогда я не могла понять Анжея до конца — и в этом была незаконченность нашего разговора. Но если бы мы говорили сейчас, я сказала бы ему, что пережитая боль научила меня понимать лучше жизнь. Только боль способна на это, словно только она очищает наши души от второстепенного и ненужного, открывая нам тайный смысл ранее недоступных идей. И тогда мы обретаем способность увидеть главное, а боль оставляет нас наедине с вечностью, заглядывающей в глаза через черные и бездонные небеса, наполненные миллиардами звезд и огней. Иначе, почему мы смотрим на них, когда нам очень больно?

Одновременно с болью мы осознаем, насколько реальны сами, ибо вместе с ней воспринимаем себя не частицей окружающего мира, а единственным ее представителем. И в эти мгновения мы одиноки, как никогда! Подобное чувство рождается потому, что боль разъедает только нашу душу и наше тело, и никто в целом мире не способен почувствовать то же самое, принять на себя даже самую малую часть этой боли. Боль доводит наше «я» до совершенства, и только небу известно, почему мы приходим к нему через боль, а не через радость и счастье. И если боль позволит нам выжить, мы уже никогда не станем прежними. И наши ощущения радости жизни и счастья любви, преломившись через боль, уже не вернутся к своим истокам, где мы любили, еще не зная своих слез. Но я уверена в том, что человек не рождается для боли. Он создан для большего и способен познать совершенство, не проходя через огонь и кипящую воду.

Даже умирая, я думаю о возрождении. Я хочу снова увидеть солнце, встающее каждый день. Я хочу промокнуть под летним дождем, а затем побежать к радуге босиком по мокрой траве. Я хочу радостно закричать: «Спасибо и прощай!» вслед огромной дождевой туче, уходящей за горизонт, потому что знаю, как прекрасна жизнь, когда не болит душа. Я могу сравнивать, потому что могу чувствовать, потому что боль разбудила меня и обострила все мои чувства до крайности. И я знаю цену жизни, любви и смерти.

Знал ли об этом милорд, предлагая написать мне книгу, и если да, то откуда он это знал?…

Пережидая ночную бурю, я не спорила с Анжеем. Скорее мы говорили немного о разных, но одновременно похожих чувствах. Анжей был прав в своих высказываниях, и он расширял мои суждения о жизни, игре и боли. Его ум привлекал меня, а мое стремление выбирать неглупых собеседников, было присуще мне от рождения. Я никогда не пыталась спорить с теми, кого легко подавляла, а люди, говорящие бессмысленные и громкие слова, просто пугали меня своей пустотой. В одном я была уверена — они никогда не стали бы важными для меня, но что из того, о чем мы говорим, является важным?

Я думаю об этом именно сейчас, пока пишется моя книга. Насколько важным кто-то сочтет написанное в ней и придаст ли он значение моим мыслям, или смысл моих слов ускользнет от него?

Значение наших слов зачастую зависит от того, кто говорит и как говорит, умеет ли он говорить и кому адресует свои слова. Следовательно, важность сказанного мною во многом зависит от того, кем я являюсь. И кем же являюсь я?

Как ответить на вопрос именно сейчас, зная об участи, уготованной мне, заранее зная свою судьбу? Не перед лицом ли смерти душа раскрывает нам самые потайные комнаты, и мы осознаем, сколь ничтожны и как бессмысленно прожили жизнь. Или наоборот, понимаем всю значимость собственной жизни, и это знание дарует покой нашей душе на смертном одре. Может, я по крупинкам перебираю прошлое с одной единственной целью — обрести покой? Я не хочу умирать в муках и страданиях, но как поверить в то, что прошедшая жизнь имела свой смысл, если я сомневаюсь? Сомневаюсь в том, что прожила жизнь не так, как хотела, а так, как от меня требовалось.

И тогда возникает новый вопрос — я это выбрала или кто-то другой? Кто-то, кто прячется в глубине души и требует от меня правильных поступков. Он имеет безграничную власть над моими самыми темными инстинктами и желаниями, возможно, единственно настоящими. Тогда кто же из нас настоящий и кто сделал выбор? И если выбор был моим, то тьма в моем сердце — всего лишь тьма, и она не имеет власти над моей душой.

Я пытаюсь излечиться, словно зло — это болезнь, поражающая нас, как вирус. Я даже не знаю к кому обратиться: к врачу или священнику? Зло не способно любить, но я могу любить, и я любила. Зло не способно плакать, но я плачу сейчас и плакала тогда. Чего же во мне больше — добра или зла, жизни или игры? Я прожила свою жизнь или играла на сцене, повторяя все действия и слова